Страница 17 из 27
Посреди комнаты раскинулась новенькая железная дорога, которую она подарила от имени обоих родителей самому младшему сыну. Средний получил долгожданный конструктор и нагородил уже рядом с дорогой целый замок. Старший улыбался во сне, потому как не очень новый, но все же хороший компьютер, появился у него на письменном столе.
Она вздохнула, улыбаясь и пошла прибирать праздничный стол в гостиной, убирая в холодильник бесконечные тарелочки с недоеденными кусочками торта и салатиков. Нет, все-таки, праздник удался… И после, все прибрав, разобравшись с посудой, помыв полы, побрела, наконец, спать в маленькую комнату, мечтая о мягкой кровати. Там ее уже ожидали двое привычных, как солнечный рассвет за окном, уютно свернувшиеся на коврике клубочками, старый пес и старый муж…
Фея
Говорили, что она подменыш, что не человек, а именно фея…
Она и вправду походила на фею. Все у нее были кружева на воротниках и манжетах. Она носила немыслимые для нашего времени шляпы с вуалями, изящные кофточки и длинные приталенные юбки.
Очень спокойная, всегда улыбалась задумчивой улыбкой. Никто никогда и не видывал ее раздраженной или просто сердитой.
Говорила она мало, но всегда так, что ее собеседник или собеседница просто терялись. Казалось, мудрости ее нет предела, и ее побаивались. Женщины, даже самые умные не могли найти с ней контакта. А мужчины, по природе своей чрезвычайно самолюбивые создания, опасались ее, потому как не хотели выглядеть в ее глазах тупицами.
Правда, однажды, ею увлекся один мужчина. У него оказалась чрезвычайно страстная натура, он любил сразу пять женщин и метался между ними, испытывая почти физическую боль при их просьбах о браке с каждой из них, единственной. Он страдал так сильно, что, аж качался при ходьбе и часто забывался, застревая столбом на одном месте и глупо глядя вдаль.
Фея называла его уменьшительно-ласкательно Ванечкой. Впрочем, его домогательства и призывы к физической близости она удивленно отклоняла. И все чего он смог добиться – это разве что выманить ее на вечернюю прогулку по парку. Было это в мае. Они гуляли неторопливо, будто супруги сто лет состоящие в браке и только изредка она, вдруг, замирая, шептала восторженно про соловьев, так и заливающихся в переливчатых трелях, где-нибудь, в кустах:
– Ты только послушай!
А он не слушал, все его тело хотело только одного – ее! Какие там соловьи! И Ваня с жадностью провожал взглядом каждое ее движение и сотрясался внезапной мелкой дрожью страсти, когда она в простоте душевной брала его под руку, склоняясь головою в темной короне пышных волос к его плечу.
Ему хотелось накинуться на нее голодным зверем, растерзать ее одежды и насладиться ею. Голова его пылала, все плыло перед глазами и он совершал невероятные усилия воли, чтобы успокоиться, сдержаться и выглядеть более-менее приличным человеком.
Ничего подобного Иван раньше никогда и ни с кем не испытывал, женщины ему отдавались без раздумий.
Фее было за тридцать, не девчонка уже и ее отказы его шокировали. Тем более, она постоянно поглаживала свою шею, машинально проводила рукою по груди, мысленно, как видно, отмечая те места, куда бы она хотела, чтобы он ее поцеловал. Но едва он делал попытку, как она отводила его не дрогнувшей рукой в сторону и категорически качала головой:
– Зачем это? Не надо!
Он терялся в догадках, пробовал следить за нею, но так ничего и не выследил. Расспрашивал ее соседей, но так ничего и не добился. Она явно жила одна, любовников у нее не было, в порочащих связях никто ее уличить не мог.
Он использовал все известные способы охмурения: таскал ей конфеты, пытался одурманить вином и тут пьяную обработать! Но она не пила, а только глядела задумчиво на свет сквозь бокал и восторгалась, что вино просвечивает и в красном свете алкогольного напитка замечательно четко видно Луну за окном.
Ваня совсем отощал, одурел и окончательно потерял голову. Дошло до того, что ему опротивели все его многочисленные любовницы. Он собрал вещи и ушел от жены к родному брату, любителю выпить и почесать языком. Брат, старый холостяк, одиноко живущий на свете вот уже которое десятилетие, обрадовался долгожданному собутыльнику и сидя на кухне, привычно разливая по стаканам портвейн, рассуждал, ратуя за свободные отношения:
– Замужние дамы рано или поздно становятся стервами, и у них появляется эдакий взгляд… загнанный что ли.
– Почему? – тупо спрашивал неудачливый воздыхатель феи.
– Да, потому что, – наставительно продолжал гнуть свое старый холостяк, – что они теряются в догадках и мучаются, с кем грешит сейчас их муженек, где он, куда пошел, сколько выпил? – и он демонстративно поболтал в стакане портвейном. – А у свободных дам взгляд открытый, оценивающий. Они смотрят так, будто вещь покупают.
И он прицокнул языком, поводил рукой перед носом согласного на все собеседника и повторил, убежденный:
– Эдак!
Ваня только тяжело вздохнул, вспоминая взгляд феи, не оценивающий, не загнанный, а какой-то отсутствующий. Будто она здесь и в то же время не здесь, а где-то, в неведомых мирах видит что-то такое, чему-то улыбается… И он вскрикнул раненной птицей:
– Но я люблю, люблю ее, спасу нет! Я постоянно в тревоге о ней! Я сам по себе, просто, перестал существовать! Она, она повсюду! В свете солнца, в окне проезжающего мимо троллейбуса, в книге, где я, как безумный, выискиваю описание ее…
Он вскочил и все крошки, что он, бездумно, в душевной тревоге, нащипал от белого, мягкого батона посыпались на пол.
Брат изумленно глядел на метания Вани.
А поутру, Иван, в сером шерстяном костюме брата, насквозь пропахшем нафталином, в белой рубашке со строгим галстуком, стоял перед квартирой феи. В руках у него был букет ее любимых цветов, белых хризантем.
Фея открыла и, увидев такую картину, сразу все поняла. Иван тут же получил согласие, а спустя совсем небольшое время они отпраздновали свадьбу.
И Иван, сияя от счастья, ухаживал за своей невестой, одетой в немыслимо-воздушное белое платье, будто прилетевшее с курчавых облаков. Что уж говорить о самой свадьбе. Конечно, она была необычной. Вместо привычных всем автомобилей с ленточками и шариками, у них была белая карета запряженная четверкой белоснежных коней. Вместо пьяных гостей и осточертевших всем одинаковых песен про свадьбу – ужин на двоих и стол, украшенный изящными подсвечниками с ярко-горящими золотыми свечами. Музыка? Но сама невеста сыграла своему жениху на домашнем рояле. И он, не сводя с нее восторженного взора и все на свете позабыв, слушал с упоением мелодичные вальсы Штрауса и хрустальные мелодии менуэтов Моцарта. Даже, если бы она сыграла реквием, и тут он бы не растерял своего счастливого состояния.
И впоследствии, Ивану все казалось, что он попал в сказку. Жена ему всегда улыбалась мягкою улыбкою. Многочисленные цветы в горшках на подоконнике кланялись и изящно протягивали ему для рукопожатия вместо рук свои листочки. Бабочки порхали у него над головой, куда бы он ни пошел и он мог бы поклясться, что стал понимать возгласы драчливых воробьев. Ближе всех ему оказались из пернатого царства вороны, и он кивал им, едва только завидев хоть одну восседающую на дереве, а ворона тут же привстав, кланялась ему в ответ. Впрочем, его это не удивляло и казалось вполне естественным, он даже удивлялся, как это раньше не замечал таких простых вещей и проходил мимо бездомного голодного животного. А теперь он всегда носил с собой корочки хлеба для птиц, сосиски для кошек и косточки для собак.
Отношения с женой? О! Они тоже изменились, если раньше, в прежней жизни он только и думал, что в семейной жизни необходимо предъявлять права, требовать чистых носков и жирного обеда, то теперь… Он узнал с удивлением, что оказывается в семье можно понимать и доверять друг другу…
Фея? О чем думала она, глядя на своего новоиспеченного мужа? Мы так и не узнаем. Но только подсмотрим, как она, прикасаясь длинными пальцами ко лбу Вани, что-то такое да проделывает, потому что нет-нет, но из-под ее пальчиков, вдруг, вспархивают искорки белого света, похожие на мотыльков и кружатся вокруг головы ее супруга. И тогда Ваня поднимает на жену влюбленный взгляд, такой, что, как говорится, растворится и пропасть навсегда в любимом человеке остается…