Страница 21 из 63
— Вот смотрите! Большевики и особенно, конечно, их жены хотели отлично одеваться и вкусно кушать. Считайте, что это благодаря им мой дед смог открыть огромный антикварный магазин. Чего в нем только не было!
Всмотревшись в старую, слегка пожелтевшую фотографию, Олег разглядел диваны из красного дерева, великолепные ореховые секретеры времен Александра I и Освободительного похода русских войск в Европу 1812—1815 годов, массивные серебряные шандалы, зеркала елизаветинских времен в вычурных рамах, инкрустированные перламутром и жемчугом, шахматные доски, ширмы.
— К сожалению, из мебели мало что осталось, — вздохнул армянин, захлопнув альбом. — Во время второй мировой войны многое пришлось распродать по дешевке. Но вот серебряные и золотые вещи отец сохранил. А после того как в СССР началась перестройка и люди получили право выезжать за границу, они стали тащить туда ВСЕ, что попадалось под руку. Неконвертируемость советского рубля сыграла роль гигантского насоса: советские люди были готовы продать все, что угодно, за твердую валюту. Многие привлекательные девушки, кстати, стали валютными проститутками. А я получил возможность относительно недорого скупать серебряную утварь и почему-то особенно часто — церковные кресты!
Олег отпил «Шато Лафит-Ротшильд», вытер губы салфеткой и попытался заглянуть армянину в глаза:
— Когда я был обложен боевиками «Аль-Джихада», вы согласились выручить меня при условии, что впоследствии я отплачу вам услугой за услугу. Речь идет о вывозе из России антикварных вещей. Я не ошибаюсь?
— Возможно.
— Если так, то я в этом деле не участник. С моей помощью ни один предмет старины или искусства не покинет Россию. Грабить сотворенную народом красоту и продавать ее за доллары не соглашусь никогда! — отчеканил Олег.
США (Вашингтон)
Глаза торговца наркотиками заметались по сторонам. Его ноги задрожали. Пересиливая себя, он начал спускаться по мраморным ступенькам в воду. Вот он уже по колено в воде, вот — по бедра. Дик испуганно следил за юношей. Он спрашивал себя, смог бы сам принять предложение Робсона и поставить на кон собственную жизнь, бросив вызов хищным пираньям. Глаза начальника отдела Департамента транспорта потемнели. «Я бы предпочел скорую смерть, — подумал он. — Пуля в лоб — и баста».
Неожиданно торговец испустил пронзительный крик и пулей выскочил из бассейна. Его левая штанина была разодрана сверху донизу. Сквозь лохмотья сочилась кровь.
Шатаясь, он подбежал к Робсону и прохрипел:
— Я… не могу… плыть!
Доминиканец с сожалением посмотрел на парня:
— Тогда тебе придется умереть.
Он щелкнул в воздухе пальцами, и к торговцу подскочил один из телохранителей. Грубо схватив парня за волосы, приставил к его затылку пистолет. Доминиканец поморщился:
— Оттащи его поближе к воде. Пусть труп сразу сожрут пираньи.
Проговорив это, он повернулся к Дику. Тот не выдержал его тяжелого пристального взгляда и опустил глаза.
— Я… понял все, — глухо проговорил начальник отдела Департамента транспорта. — Клянусь, не совершу никаких глупостей…
Швейцария (Аппенцелль)
Не отводя глаз от экрана телевизора, по которому шла вторая серия «Унесенных ветром», Гертруда Циммерман спросила:
— Куда ты?
— Хочу прогуляться.
Марта вертелась перед зеркалом, примеряя шляпку. Отложив зеленую в сторону, надела красную с черной лентой. «Пожалуй, так лучше, — подумала она. — Красное сочетается с желтой кофтой и зеленой юбкой и создает праздничную гамму».
У дверей она, чуть помедлив, бросила:
— А пирог был великолепен. Я давно не ела такого, мама!
Гертруда Циммерман благодарно улыбнулась. Что-что, а клубничный пирог ей удавался всегда.
Поправив шляпку легким движением руки, Марта вышла из дома. С окрестных гор дул свежий ветерок. Он, словно расшалившийся ребенок, играл локонами женщины.
Пройдя несколько десятков метров, Марта оказалась на Хауптгассе, сплошь застроенной деревянными домами XV и XVI веков. Фасады домов имели четкий энергичный рисунок за счет выходящих наружу дубовых балок, темных от времени. Между ними оставались пятна светлой штукатурки, на которых местные умельцы с любовью и старанием изобразили гербы полукантона Аппенцелль и соседних кантонов, сценки из городской и сельской жизни, альпийские пейзажи.
По Хауптгассе деловито сновали туристы из Японии и Сингапура с фотоаппаратами, видеокамерами и диктофонами, стремясь с помощью технических приспособлений удержать и сохранить обрушившийся на них поток информации и впечатлений.
Повернув направо у церкви Хейлигкрейцкапелле, в которую она в детстве ходила причащаться, Марта вышла к ратуше. Поравнявшись с ней, она невольно замедлила шаг. Красочные фрески на фасаде и фронтоне, изображавшие историю полукантона Аппенцелль, сейчас волновали ее так же, как когда-то в детстве. Марта рассматривала фрески, живописующие полную лишений жизнь аппенцелльцев под властной рукой принца-аббата соседнего Санкт-Галлена; их восстание, которое вошло в историю под названием Аппенцелльских войн за независимость 1401—1408 годов; конфедерацию вместе с другими швейцарскими кантонами в 1513 году.
Наткнувшись взглядом на ряд фресок, повествующих о борьбе феодально-клерикального Конкордата Семи — «Зибенбунда», в который входили кантоны Ааргау, Берн, Золотурн, Люцерн, Санкт-Галлен, Тургау и Цюрих, готовые пожертвовать частью своего суверенитета ради укрепления единства и целостности всей Швейцарской конфедерации, и «Зондербунда» — объединения также семи кантонов — Ури, Швиц, Унтервальден, Цуг, Люцерн, Фрибург, Вале, яростно выступавших против демократических преобразований и цеплявшихся за политическую раздробленность страны, Марта почувствовала, как в глазах закипают слезы. В детстве она всегда останавливалась в этом месте с отцом. Гюнтер Циммерман подробно рассказывал дочери, почему было крайне важно сохранить единство страны и укрепить целостность Швейцарской конфедерации. Объяснив причины поражения «Зондербунда» к 1848 году, он отводил Марту в ближайшую пивную на первом этаже отеля «Три Короля». Марта, которой отец брал лимонад — «спрайт», «севенап», «фанту» или «кока-колу», любила смотреть, как Гюнтер Циммерман пил пиво. Он делал это не торопясь, с удовольствием, очень основательно. Смешно раздувая щеки, отгонял пену с края кружки и делал несколько скупых глотков. Эта процедура повторялась раз за разом, покуда кружка не была опорожнена до дна. Обычно Гюнтер Циммерман не ограничивался одной кружкой — за первой следовала вторая, третья, иногда дело доходило до седьмой и даже девятой, но Марте никогда не надоедало смотреть, как отец пьет пиво.
«Если бы не эта нелепая смерть, отец был бы жив. Мы бы могли поесть мамин клубничный пирог и пройтись по Хауптгассе, свернув к Ратуше и вернувшись домой по мосту через Зиттер, — как в детстве», — склонила голову Марта. Когда случилось короткое замыкание, отец прилаживал рамы на втором этаже деревянного шале, который он строил с двумя помощниками в горах, в трех километрах к северу от Аппенцелля. Он самоотверженно боролся с огнем, стремясь не дать пожару уничтожить все. В результате получил тяжелые ожоги. Врачи кантонального госпиталя оказались не в силах спасти его…
После всех этих неожиданно нахлынувших воспоминаний у Марты не нашлось сил возвращаться домой по знакомому с детских лет мосту.
Она выбрала другую дорогу и вскоре оказалась в районе развалин замка, выстроенного в начале XIII века принцем-аббатом санкт-галленским Ульрихом VI. В 1402 году доведенные до отчаяния поборами и притеснениями жадных санкт-галленских святош аппенцелльские крестьяне штурмом взяли гору и ворвались в замок. Этот стихийный порыв стал началом Аппенцелльских войн за независимость.
Несколько раз Марта натыкалась на деловитых людей, у которых на ногах были шерстяные носки и прочные кожаные ботинки на толстой каучуковой подошве. В руках эти люди сжимали альпенштоки. Стальные их кончики хищно сверкали в ярких лучах солнца.