Страница 58 из 233
- Что?
- Что?! Спрашиваешь!.. Вся деревня гудит! Один ты не знаешь ничего!
Сидишь тут, как сова слепая! ..
- Да что такое? Скажи толком!
- Что? Тебе самому знать бы надо! Да мне рассказать, - не моя дочь,
твоя!.. Отец! Смотрел бы лучше, так не спрашивал бы!
- Да можешь ты сказать по-людски?
- По-людски? Ой, боже ж! Язык просто не поворачивается! - Мачеха чуть
не запричитала. - Евхим Корчов - Ганну ..
- Чего плетешь?
- Плетешь? Кинь метлу да выйди на улицу, послушай!..
Кто где стоит - возле забора, у колодца, - у всех только и разговору!..
Один ты - как тетерев!
Чернушка сразу помрачнел, сгорбился.
- Когда в лес по малину ходила... - пояснила мачеха. - Видел, какая
пришла?.. Кофта какая была? ..
Чернушка слушал как немой. Словно в тумане, припомнилось ему, какой
странный вид был у Ганны, когда вернулась из лесу. Лицо возбужденное,
глаза беспокойные, почему-то отводила их в сторону, старалась держаться
поодаль.
Когда вязала сноп, руки будто не слушались, и связала плохо, он сказал
ей, чтобы перевязала... И кофта, кофта была порванная, он сам видел.
Правда, она сказала, что за сук нечаянно зацепилась, но - разве она не
могла соврать?..
- Горечко ж, горе, - запричитала тихонько, чтобы не слышали злые люди,
Чернушиха. Она, однако, тут же перешла на другой, решительный тон: - Но
пусть он не радуется, Корч рыжий! Пусть не думает, что если он богаче, то
ему все можно! Море ему по колено! Закается! Закается он - жива я не буду!
В суд, в суд его! В тюрьму его, хряка рыжего! В тюрьму!/В Сибирь!
Тимох наконец будто очнулся:
- Где Ганна?
- Ганна? .. Пошла картошки... накопать...
Чернушка бросил в угол метлу, вышел с гумна; быстро, с несвойственной
ему торопливостью, направился на загуменье - так, что мачеха едва
поспевала за ним. Выйдя за гумно, он на другой стороне огорода возле самой
изгороди в теплых сумерках увидел двух женщин, копавших картофель.
Ганна была не одна, рядом стояла Хадоська, но Чернушка будто и не
заметил ее. "Все равно, зачем скрывать, если все Курени говорят..." Да
если бы в деревне никто об этом и не знал, Чернушка все равно не
остановился бы перед тем, что рядом чужой, - он не мог ждать ни минуты.
- Правда это? - грозно встал он перед дочерью, державшей картофельную
ботву.
- О чем вы, тато?
- О чем? - Чернушка вдруг обмяк, жалобно скривился.
Губы его обиженно и беспомощно задрожали, - о чем?
Хотел сказать и не мог, вместо слов в горле что-то забулькало.
На помощь пришла мачеха:
- Не знаешь? Деревня вся говорит... что Евхим Корчов тебя... силою...
Ботва выпала из Ганниных рук. Она удивленно взглянула на Хадоську,
вдруг мертвенно побелевшую. "Все знают! Вся деревня говорит... - проплыло
в голове Ганны. - Силою! .. Но как она побелела, Хадоська!.. Силою,
говорят!.."
- Неправда. Сплетни все, - наконец тихо проговорила Ганна.
Отец будто не поверил!
- Сплетни?
- Сплетни. Брешут.
Отцовы губы перестали дрожать, он стал спокойнее.
- Ну, если так...
- А кофту KTQ порвал? - не поверила мачеха.
- Кто бы ни порвал - только того не было. Брешут.
- Не было, значит?
- Брехня, говорю.
- А может, ты боишься? - не сдавалась, как бы пожалела, что все
оказалось только сплетней, мачеха. - Может, он пригрозил?.. Так ты не
бойся! Теперь не то, что когда-то, теперь - нарушил девку, так женись, не
откручивайся!
А нет - передадим в суд. Так припаяют, что на том свете каяться будет!
- Не было, говорю!
- Не было?..
- Вот же! Что ж мне, божиться надо?
- Если не было, то не было! - ответил примирительно, с облегчением
отец. Эти слова больше относились не к Ганне, а к мачехе: отец кончал
неприятный разговор. - Вот тебе и "вся деревня говорит". Мало что
выдумают, когда язык зачешется! .. Идем!
Он пошел по тропке к гумну уже тихо, спокойно. Мачеха брела за ним
неохотно, как бы не выяснив всего...
Ганна и Хадоська некоторое время стояли молча. Ганна вспоминала
разговор с отцом, с мачехой, не могла успокоиться - надо же, чтоб
наговорили на нее такое! Силою!
Охота ведь людям языки чесать!.. Хотел, пробовал, да и теперь, может,
свой нос щупает... И все же, хоть и не виновата была, думать, что идет,
ползет по деревне такая слава о ней, было обидно. Будто грязью ни за что
ни про что облили!
Она вдруг заметила, что лицо у Хадоськи очень взволнованное,
несчастное, и ей стало жаль Коноплянку.
- Не было ничего. Правду сказала.
- А я думала - может... отца боишься? .. - виновато сказала Хадоська.
Она выдавила: - А кто ж.., кофту порвал? ..
- Он, Корч этот...
- Все-таки... цеплялся?
- Приставал. Только - не добился ничего.
- Приставал!
Хадоська внезапно отвернулась, закрыла лицо руками, затряслась.
- Ну, чего, чего ты? Не было ж ничего... Ей-богу, не было... Ревнуешь?
Вот чудачка!.. Не нужен он мне! Подумаешь, добро какое!.. Бери его себе!..
Ганна уже не знала, что сказать; Хадоська не слушала, зашлась в плаче.
Со слезами она вдруг и пошла от Ганны, не разбирая дороги, спотыкаясь на
картофельнике, перелезла через забор и тенью поплелась по полю. "И надо ж
было вякнуть, что приставал он!" - пожалела Ганна, с тревогой следя за
Хадоськой...
Стряхивая землю, обдирая картофелины с нитей-корней, она то думала о
том, какая непутевая эта Хадоськина любовь, то - больше всего - о
неприятной сплетне. Было или не было, а грязь этой сплетни, чувствовала
она, надолго пристанет, не скоро и не все поверят, что ничего не было, что
Евхим не добился своего. Попробуй докажи, что неправда, - будут гадко
посмеиваться, обзывать будут, смотреть как на замаранную. Не сама
замаралась, другие замарали, а грязь на тебе. И будешь с нею. И не смоешь.
Кто поверит, тот поверит, а кто нет - тот нет!..
И пусть не верит, кто не хочет! Что она - жить не сможет, если о ней
будут думать плохо! Не жить ей, что ли, из-за глупой сплетни? Как люди к
ней, так и она к ним! Хорошо - так хорошо, а нет - так нет! У нее своя
гордость есть!..
Ганна взяла лозовую корзину, забросила за плечи и твердо пошла
тропинкой к гумну, к хате. Да, горевать попусту она не будет! Не будет
горевать невиноватая, не дура!
А люди - как кто к ней, так и она к ним! Печалиться она не будет. Не из
таких!
Все же, как она ни храбрилась, тревога не покидала ее, заставляла
смотреть вперед с беспокойством, с опасливой настороженностью. Уже не так
просто, как до сих пор, не легко и не беззаботно думалось о том, что если
вдруг кто-то встретится, как посмотрит на нее, как она - на него? Раньше
об этом она вообще не думала, а теперь, подходя к дороге за гумнами,
замедлила шаг, - услышала: кто-то едет на лошади.
Издали узнала - надо же так случиться - ехал на Гузе Василь. Волнуясь,
вышла на дорогу, подождала, пока не подъедет. Встречи с Василем и ждала и
боялась: знала, какой ревнивый, особенно к Евхиму. И вот, свесив босые
ноги, в белой рубашке, как раз ехал Василь.
Слышал он или не слышал-? А если слышал - поверил ли? Неужели мог
поверить?.. "Мог, - ревнивый, недоверчивый!" - встревожила Ганну
беспокойная мысль. Но вторая сразу же возразила: "Нет, не мог, не должен
верить другим".
Ей - одной - верить должен! Если не поверит, не успокоит он, кто же
тогда?
Видела, что и он заметил ее, забеспокоился, в первый момент от
неожиданности приостановил коня. Потом строго толкнул коня в бок ногой,