Страница 56 из 233
отшатнулся, повел глазами в стороны.
- Т-ты чего? Людей не стыдно?
- А чего мне люди!.. - ответила она вдруг с отчаянием и какой-то
решимостью, насторожившей его.
- Если тебе все равно, то мне - не все равно!..
Евхим заметил, что лицо ее стало бледным, нездоровым, глаза запали,
щеки обвисли, - будто не девушка, яблоко наливное, а чахлая падалица. И
вся она - как он до сих пор не видел? - была какая-то сморщенная, словно
безнадежно больная, без кровинки в лице - непривлекательная, неприятная,
даже противная.
Зачем он связался с нею, позволил ходить с ним, липнуть?
Ну, что было тогда в соломе, то было, горевать нечего. Но зачем он
потом возился с ней, платил за редкие минуты наслаждения таким большим
терпением, выслушивал ее бесконечные страхи, упреки, напоминания,
утешал... Вместо того чтобы °сразу отрезать! Видел же, как липнет!.. Так
нет же, потом надо было еще в амбар привести ночью! Хорошо, что не видел
никто!.. Дурень, дурень!..
- Не ходи за мной! - сказал Евхим строго. - Хватит!
- А разве я хожу?
- И так бабы языки чешут!..
- И никто не чешет!.. Выдумываешь ты!.. Кажется тебе!
Никто ничего не говорит!
- Не ходи!
Давно бы, кажется, пора понять, что не пара ему, что кончено все, - так
нет же, бегает, как собака! И глядит, как собака!
- Забудь!
Он хотел идти дальше, но она схватила его за руку, испуганно крикнула:
- Евхимко-о!
- Отойди, сказал!
Евхим хотел отвести руку, она не пустила. Схватила другой за пиджак.
- Евхимко, я... я... - Хадоська захлебывалась от слез.
- Пусти!
- Евхимко! Я... Я - тяжелая!
Как ни решительно был настроен Евхим, он вдруг обмяк.
- Что?
Евхим посмотрел на нее, понял: говорит правду. Глаза, покрасневшие от
слез, искривленный болью рот, мокрые, дрожащие, как студень, щеки - все
говорило о большой беде.
Она вся корчилась, дрожала от горя, от муки. Вот, значит, почему у нее
такой больной вид!
Добегался, доигрался! Докрутился так, что дальше некуда! Как и
выкрутиться - неизвестно! Хорошо, что никто не видел, как в амбар ходили!
Увидят, все увидят!.. Не отстал вовремя, дурень!
Как же теперь быть? Что делать?
- Нагуляла, значит?.. Теперь виноватых ищешь?
- Евхимко! - застонала Хадоська. - Побойся бога!
Разве ж я еще с кем, кроме тебя? ..
- А кто знает! Только - от меня не могло!
- Евхимко!
Но Евхим уже не хотел слушать. Пройдя несколько шагов, он, однако,
вскоре остановился, вернулся, - она лежала, уткнув голову в траву,
захлебываясь от отчаяния, - проговорил мягче:
- Вот что! Возьмись за ум, если не хочешь, чтоб люди смеялись! - Он
подождал, пока Хадоська утихнет, но понял, что не дождется, оглянулся,
сказал нетерпеливо: - В Глинищах есть знахарка...
Хадоська, похоже, и слушать не хотела его совета. Вот и желай ей добра,
попробуй помочь этой плаксе! Все же со злостью договорил:
- Она это моментом!.. Выкинет!.. Слышишь? .
Хадоська в ответ только простонала. Евхим постоял немного, потом,
как-бы увидев, что возиться с ней дальше бесполезно, пошел своей дорогой.
"Вот черт, - думал он, продираясь сквозь кустарник. - Надо ж, чтоб так
стряслось! Было бы что особенное, любовь там какая или что. Хоть бы сох,
как по этой, по Ганне! Так нет же - баловство одно... А теперь вот думай!
Жди, чем кончится!.."
Настроение было теперь совсем не такое, как до встречи с Хадоськой,
испорчено было настроение, - Евхим вскоре остановился в зарослях,
задумался: идти или не идти искать Ганну? Словно и не было недавнего
нетерпения и легкости, - мелькнула беспокойная мысль: "Не расплакалась бы
эта плакса перед Ганной.. Они ж как-никак подружки..."
Но думал, тревожился Евхим недолго. Хадоська - одно, а Ганна - совсем
другое. Что ж ему теперь - и глядеть ли на кого нельзя? Монахом стать в
молодые свои годы? Оттого, что какая-то дуреха к нему прилипла?
И вообще, разве это мужское дело - за девку думать?
Сама нагуляла, сама пусть и думает, как сбыть!..
Евхим полез дальше сквозь заросли, оглянулся, прислушался: где она,
неотвязчивая Чернушка?
4
Ганна, увидев Евхима, не удивилась, не испугалась - взглянула
безразлично и снова стала искать малину. Кусты были темные, густые - она
разводила листву, срывала ягоду за ягодой, собирала в горсть. Евхим
постоял, чувствуя в себе непонятную робость, подошел к Ганне, сказал
приветливо:
- Помочь, может?
- А мне и самой не трудно! - ответила Ганна, понимая его нехитрый ход.
Она даже не глянула на него - по-прежнему искала, собирала малину.
Евхим рядом с ней тоже потянулся за ягодами.
- Все-таки с помощником лучше!
- Смотря какой помощник!..
- А разве - плохой? - попробовал он пошутить.
- Хороший, значит?.. Любит ржаная каша сама себя хвалить!
- А почему бы и не похвалить себя, если другие не хвалят? Может, и есть
за что?
- Уга! - только и сказала она с насмешкой.
Евхиму бросилась в глаза, под рваной ниже плеча холщовой кофтой,
полоска смуглой кожи, и горло перехватила горячая ревность.
- Дятлик твой, может, лучше?
Ганна ответила спокойно:
- Как для кого.....
На загоревшей до черноты шее под темными блестящими волосами,
повязанными ситцевым платочком, вился легкий, удивительно светлый пушок.
- Ни к чему все это! - проговорил он как мог весело, беззаботно.
- Что - ни к чему?
- Выдумываешь сама не знаешь что! Все равно не выкрутишься!
- От тебя?
- От меня.
- Уга! Напугал! - Ганна засмеялась, и смех этот распалил в нем
упрямство.
- А что ты такое особенное? Не девка разве?
- Девка-то девка. Да и куры, говорят, не все рябые. Не одинаковые... Не
одинаковые, может, и девки?.. Не все же, может, как... Хадоська?!
Евхим от неожиданности онемел. "Знает? Знает уже? Почему она вспомнила?
Плакса эта рассказала?"
Надо было что-то делать, выбираться из западни. Может, она это просто
так, нечаянно, сказала? Может, она не знает всего?
- Хадоська - что? - проговорил он осторожно. - Хадоська, конечно...
девка... неплохая... Не прочь... Только - не по душе...
- Уже не по душе?
- А когда она была по душе? Просто липла ко мне, а обижать жалко
было... Не отгонял... Пусть липнет, мне что?
Ганна взглянула на него, будто хотела увидеть - правду или неправду он
говорит, но не промолвила ни слова, и Евхим успокоился: не знает.
Некоторое время рвали малину молча. Как и Ганна, он набирал полную
горсть, ссыпал в кувшин, стоявший возле нее в траве. Она не хвалила его,
не возражала, будто и не замечала. Иногда руки- их сталкивались, и, хотя
она сразу же отнимала свои, словно прикоснувшись к чему-то неприятному,
Евхим чувствовал, как в нем горячо, нетерпеливо дрожит все внутри, сохнет
в горле. Она была так близко, такая влекущая, такая желанная даже в своем
холщовом наряде.
Чем больше Евхим украдкой смотрел на нее, тем больше сохло в горле,
труднее было снова завязать разговор.
- Ты вот - не такая... Другая!.. - выдавил он, стараясь говорить
полушутя. - И что в тебе такое, чем ты меня присушила?
- Видать, что высох! Одни скулы!
- А то нет?.. Ты, видно, у глинищанской знахарки зелья такого взяла!
- Плетешь неведомо что!
- Я плету? Сказала!..
Евхим вдруг обхватил ее одной рукой за плечи, другой - за шею, горячо
зашептал:
- Ганна! Ганнуля!..
Он хотел притянуть ее к себе, но Ганна уперлась локтем ему в грудь.
- Ты - чего это? Постой!