Страница 217 из 233
- Ну, пусть! Со священником, дак со священником!
Она сдержанно кивнула головой. Минуту помолчала. Не глядя на него,
потребовала:
- И из колхоза чтоб выписался!
- Вот еще чего!.. - Хоня будто не поверил, всмотрелся в нее: что еще
придумает она! Как бы нарочно придумывает, чтоб поссориться, чтоб
разойтись! Мало ей церкви да попа, так еще и это - колхоз ей не дает жить!
Хоня нервно надвинул шапку на лоб, с досадой вздохнул:
- Что тебе колхоз? Свет заслонил?
- Чтоб выписался! - приказала она.
Хоня, сдерживая досаду, начал уговаривать: колхоз - вся надежда их, все
счастье; молодым, здоровым радость одна - работать, жить в дружном
коллективе. Да и то должна бы знать, что он в колхозе - один из первых, с
Миканором вместе налаживал, - не может же он бросить все, изменить,
считай. Пылко, от души доказывал, но Хадоська знать ничего не хотела.
- Чтоб выписался, - тихо, строго повторила она. - И чтоб забрал все
назад.
- Дак не отдадут теперь, - попробовал он зайти с другой стороны.
- Скажи, чтоб отдали.
- Ага, скажи! Послушают!
- Дак сам возьми.
- В тюрьму посадят.
- Не посадят за свое.
Так и вышла из хаты, не поступившись ничем. Сколько ни уговаривал, ни
одного своего условия не изменила. Хоня с крыльца раздумчиво и озабоченно
смотрел, как она аккуратно закрывает калитку, как в черевичках идет
улицей, внимательно глядя на грязную, скользкую тропку.
Вскоре неожиданно пришла ее мать; охала, крестилась, сочувствовала:
похоронили до поры покойную, положили в сырую землю Хоня перехватил ее
взгляд: осматривала не просто ради .любопытства, не как чужое, а
внимательно, похозяйски. Осмотрела и широкую, вросшую в землю печь, и
полати, на которых сидел, не сводил с нее глаз замурзанный Костик, и стол,
и ведро, и ночвы в углу. Достала гостинец из кармана - белую булочку, дала
Костику и Ольке, которая никак не хотела слезать с печки. Посочувствовала:
сиротки бедные.
Хоня пожалел, что не осталось самогонки, хотел сбегать к соседям,
достать, но она остановила: не надо. Минуту смотрела на него каким-то
особенным, теплым взглядом:
"как на своего", - будто хотела увидеть, как с ним будет ее Хадоське.
Хоня смотрел открыто, приязненно: чувствовал в Игнатихе союзницу.
Нравилось ему и то, что они такие похожие с виду: и щеки, и глаза, и
маленький рот - все передала дочери своей. И фигурой одинаково некрупные,
сильные, и говорят похоже. Только характер у матери мягче вроде; ну да и
Хадоська со временем быть не может, чтоб не переменилась!..
Мать, совсем как Хадоська, повела бровью, посматривая куда-то в
сторону, спокойно, будто так себе, между прочим, поинтересовалась, о чем
говорили с Хадоськой: очень уж серьезная пришла домой.
- Осторожнее будь с нею, - посоветовала она, выслушав. - Не говори
грубого ничего. По-хорошему обходись.
Она обидчивая очень Ты еще не сказал ничего, только подумал, а она уже
почувствовала. Потому она такая и строгая всегда, что все чувствует. Что
чуткая. Мягким будь с нею. Потом можешь все повернуть по-своему, а сразу
не перечь! Уступай будто. В старика, видать, характером пошла.
Тот тоже век требовал, чтоб все как он хочет. Я, бывало, не перечу, а
потом все по-своему сделаю... А что про церковь она и чтоб священник был,
то сто, конечно, надо.
И из колхоза выпишись: кто там знает, что еще с етим колхозом будет.
Поживем - увидим. Хорошо будет - так и вернуться никогда не поздно. Может,
еще и вернетесь. Может, еще и правда все там будем... И деда не зли, -
приказала мать. - Не трогай попусту! И - не бойся очень, что грозится!
Привыкнет, примирится, остынет!.. - Откровенно грустно покачала головой. -
Крутой, ох крутой! Натерпелась я сколько! - Тут же успокоила Хоню: - Но ты
не бойся! Остынет! Только ты - по-хорошему, по-хорошему!..
Снова посочувствовала: нет покойницы, лежит в сырой земле, - стала
собираться домой.
Вечером Хоня выбрался к Миканору. Идя улицей, по обе стороны которой
желтели огни в окнах, приглядываясь к плохо видимой уже стежке вдоль
забора, гадал, как Миканор воспримет новость. Оттого, что знал Миканора,
не ожидал ничего хорошего; предвидел, что разговор будет и неприятным и
нелегким, но обнадеживал себя: "Растолкую все как следует. Пусть знает
все. Может, и поймет. Должен понять..."
Миканора в хате не было. Нашел его возле гумна Хведора Хромого; кончив
молотить, мужчины, накинув свитки на плечи, разговаривали. Миканор сказал,
что надо обсудить на правлении, где строить колхозный двор; пора кончать с
непорядками: колхозное имущество разбросано по всему селу. Андрей Рудой
соглашался: пора, колхоз потому и зовется колхозом, что все в одном
массиве; Хведор возражал: надо прежде с тем, что не ждет, управиться...
Хоня молчал. Ему казалось, после того, что решил, он и права никакого
не имеет вмешиваться в колхозное. Молча шел он рядом с Миканором. Уже
когда шагали Миканоровым огородом ко двору, рассудил: лучше сказать здесь
и без свидетелей. В хате - мать, отец Миканора, не поговоришь один на
один...
- Постой, - попросил Хоня. - Поговорить хочу. - Миканор остановился, но
Хоня с минуту не мог начать. Отчаянно, нарочито бесшабашно объявил: - Вот,
женюсь!
- На Хадоське? - насторожился Миканор.
- На Хадоське. Месяц повременю, а потом... Не станет в Куренях еще
одного холостяка!..
- Что ж, от этого зла мало кто убережется! - Миканор будто бы тоже
шутил, но сдержанно, озабоченно. - Дело житейское. Да и командир нужен в
хате! Не секрет...
- Нужен!
- А как она? - снова почувствовал Хоня пристальное внимание.
- Да что она! Согласна! - Вдруг бросился в омут: - Да вот только
требует - чтоб в церкви. И с попом.
- Я подумал, что потребует чего-нибудь, - будто похвастал своей
догадливостью Миканор. Помолчал, посоветовал: - Если уж так обязательно,
что Хадося, дак ты потребуй, чтоб все по-твоему было!
- Я пробовал...
- Только так. А нет - дак скажи: вот тебе хомут и дуга.
Только так. Если уж так присох к ней.
- Пробовал. Дак ничего не вышло у меня... - Хоня пожаловался,
откровенно, виновато: - Кажется, брат, такой мягкой. Чуть горе у кого - в
слезы. А как сама скажет - дак чтоб все точно, как она хочет. Чтоб все по
ее. И слушать ничего другого не хочет! Все чтоб, как она требует. А нет -
дак сразу поворачивает оглобли!.. Вот, брат, счастье на мою голову! ..
- Дак ты что ж, решил, как она хочет? - не мог поверить Миканор.
- г А что ж поделаешь!
- Да ты что!-Ты отдаешь отчет, что ето будет! Комсомолец - в церкви, с
попом! Ето ж - деготь на весь сельсовет, на всех комсомольцев. Ты подумал,
какой вывод сделает народ из всего!
- Думать я думал, да что поделаешь!.. - В отчаянии, решительно: пусть
все сразу! - признался: - Тут еще вот задача! Из колхоза надо будет выйти!
Миканор - в темноте было слышно - засопел тяжело, гневно. Гнев не давал
ему говорить.
- Еще чего она захочет! - сказал язвительно он. Решительно, будто
приказывая, заявил: - Ето, брат, не секрет, сразу же надо обрубить! Сразу
все цепи! А то обкрутит, свяжет по рукам и ногам, что и пошевельнуться не
сможешь! Задушит в кулацком своем гнезде! Сразу же обрубай,
по-комсомольски, по-большевистски! Раз - и всему конец! Ето - один выход!
- Дак не могу...
- Как ето не можешь? Надо, чтоб мог! Ето кажется тебе, что не можешь!
Наберись духу и - одним махом рубани!
И все кончено будет сразу!.. Прими к сведению: кулачка она форменная!..