Страница 185 из 233
Размотать можно в момент, а нажить - понатужиться, жилы повытянуть
надо! Да и не один год! Да и не каждому удастся! Беречь добро надо!.. Ето
- правда!.. Но что ж ето за жизнь, если не радость в хате? Если, не видя
Ганну, как не живешь! Все равно что не живешь! И делаешь, и досматриваешь
все, что надо, а - как не живешь!.. Да и она - как одна будет? С этим
поганым Корчом, которому она попалась на беду свою! Если он, Василь, можно
сказать, одна надежда ее!.. Как же он одну бросит ее в беде! Чтоб она
горевала век!.."
Поле было голое, унылое, как и все в этот ветреный день, когда солнце и
не проглядывало из-за низких, давивших туч.
На сером, мутном однообразии выделялись только заплатки озими, на
которые он посматривал сквозь заволочь дум, мельком, без интереса,
отмечая, как растет у других. Было заботно и хорошо, когда увидел свою
полосу: она вся зеленела, нежные стебельки, когда остановился перед
полосою, зашевелились - будто привечали его, радовались ему. Он, шаркая
лаптями по иссохшей траве, пошел межою вдоль полосы, с интересом, тревогой
и радостью всматриваясь в зеленя. Нет, земля эта и теперь не обманула:
всходы были всюду сильные, дружные, ни одного зерна, видно, не пропало.
"Ето - растет! - светилось в нем. Привычно, с настороженностью, чтоб не
сглазить, сдержался. - Если бог даст снегу да мороза и весну хорошую, дак
уродит что-то! Будет жито!
Только бы бог послал снегу, да весну, да лето хорошее! Чтоб не
вымерзло, не вымокло, не высохло, не дай бог!" - будто помолился он.
"А земля - побольше бы такой земли! Всю такую б землю!
Недаром старый Лесун жилился так: было чего жалеть!
А все ж таки не уберег! Аж плакал, как отдавал, а все ж таки отдал!..
Хорошая, да только мало! Чтоб еще хоть столько!.. - Вспомнился тот
незабываемый передел, когда дрался с Евхимом. - Нарезали б тогда тут, у
цагельни, - заговорила давняя обида. - Дак уделили кусок! Выкрутился Корч
хитрый, влез, говорили, в душу самого уполномоченного! Влез-таки, точно,
ведь очень уж выгодно "обрезали"!
И Миканор - "справедливый" такой - переделать не мог!
Молодец среди овец, а с Корчом не справился! Ничего, еще, может,
справятся, вон как за кулаков взялись! То-то дрожит старый хитрец! Листом
стелется! Только теперь не выкрутится! Не выкрутится", - подумал с
предчувствием радости.
"Вот бы тогда нарезали от ихней, корчдвской. Близко же совсем. Мог бы
отдать всю ту, что под Михалевом. "Возьмите, - сказал бы, - всю ту, а
дайте тут. Чтоб, как говорится, в одном месте, чтоб сподручно было!.."
Ага, дадут тебе, увидишь, как свои уши!.. Дадут не дадут, а попробовать,
конечно, надо! - Припомнился последний разговор с Миканором про колхоз: -
"Копаешься в грязи, добра себе не хочешь!" Добро! Увидим, какое там еще
добро!.. Придумали: отдай все свое, поменяй на чужое! Отдай свое поле, где
каждый стебелек согрел бы, кажется, сам! Ходил бы от одного к другому да
дышал бы, чтоб не замерз! Отдай чужому, которому на него наплевать! И сам
работай неизвестно на кого и неизвестно за что! Идите, если вам так
хочется! А мы как-нибудь и так проживем! Да посмотрим - кто лучше!..
Отдай поле, обобществи! Отдай поле - это все равно что отдай душу!
Попробуй оторви душу! - как бы говорил он Миканору. Потом перестал
говорить ему, обежав взглядом полосу, подумал уже про себя: - Вся сила
человека - в земле.
И сила вся, и радость! Нет земли - нет, считай, и человека".
"Ганна!" - снова ворвалось в его мысли. Он невольно остановился. Будто
зацепился за лто-то. "Ну вот, опять!.. - ожило знакомое, несбыточное. -
Опять - как спутанный. Докуда же это будет?!" Вместе с чувством вины перед
Ганной испытывал и чувство обиды: "Не хотела, когда можно было.
За Корчом погналась. Теперь думай тут! А что я придумаю, что? Если
ничего придумать нельзя! Нельзя уже!" Он растревоженно окинул взглядом
поле. Оно, казалось, смотрело, ожидало, надеялось. Тысячами своих
стебельков, что шевелились, волновались, как живые. И вдруг он
почувствовал, как неизбывная тяжесть спадает. Как возвращаются давно не
знаемые сила и ясность. Поле - беда его и радость. Егр сила и надежда его.
Был он с ним и останется с ним! С ним только и жить ему!
Не бросит он никогда поле это, на которое не нарадуется, хату, в
которой не жил еще, не бросит, хоть бы и хотел! Не может бросить, как не
может сам себя загубить!
"Ганна", - вспомнилось снова, но так, будто разошлись уже. Разошлись,
зная, что встретиться уже не доведется.
Стало тоскливо, жалко утраченного навсегда. "Не суждено, - в мыслях
сказал он, утешая себя. - Не суждено было тогда, дак теперь нечего думать.
Кончилось! О делах надо думать, о хозяйстве!" Идя снова межой, цепляясь
лаптями за высохшие будылья, толковал себе: "Должно быть, так уже вечно:
нельзя, чтобы все доставалось одному Надо чем-то поступаться... Дак и надо
поступиться! Не маленький, не сосунок! Хватит уже баловством заниматься!
Мало что нравится! Прошла пора! О деле заботиться надо!"
Через полосы со стерней, через вспаханное, через межи он подался к
опушке, ближе к селу. Срезал большой угол, той же быстрой, сильной
походкой, вдоль болота, лугом, почти напрямик, пошел к загуменью; обойдя
село, вышел к своему гумну. До самых потемок, не отдыхая, махал и махал
цепом. Уже в темноте закрыл ворота гумна, но не пошел ужинать, долго
хозяйничал в хлеву, холил коня.
Вскочил снова на заре. Еще и не совсем рассвело, с топором поспешил к
новой хате. Легко откатил от других одну колоду, приладил, чтоб не
вертелась, замахал топором. Мать едва оторвала, чтоб позавтракал. До
полудня тесал, так что дерево звенело под топором; после полудня ухватился
снова за цеп И цеп бегал ловко, охотно, без устали.
Словно подменили человека.
3
Ганне никак не удавалось повидаться с Василем. Несколько раз проходила
она за гумнами мимо его двора, ждала, но его не было. Не было Василя и на
посиделках, куда ходила она прясть куделю.
Как надежде на встречу, обрадовалась Ганна слухам, что приехало кино
Кино привозили в Курени уже дважды, но первый раз Ганна была на сносях,
а другой - дочка была на руках; только с чужих слов знала она, какое это
чудо - кино. Очень хотелось тогда, после удивительных рассказов,
посмотреть кино, но теперь привлекало оно не столько само по себе, сколько
тем, что соберется много людей. Ожила, нетерпеливо заволновала надежда -
будет, должен быть и Василь! Хоть бы издали повидать, глазами
перемолвиться...
Евхим еще под вечер подался куда-то: можно не бояться, что прицепится,
задержать захочет. Только накормила скотину, торопясь, - чтоб не вернулся
не вовремя! - накинула жакетку и сдержанной поступью вышла на крыльцо
Высунулся, как нарочно, старик, просипел с подозрением:
- Куда ето?..
- Вот, пойду погляжу... - отмахнулась от него.
Чувствовала спиной, что смотрит вслед, но не оглянулась.
Шла твердо, уверенно.
Кино должны были показывать в хате Прокопа, в одной из самых больших
куреневских хат. На грязной улице возле хаты, во дворе, в темени и в белом
ослепительном свете, что бил из окон, толпились, шевелились, казалось, все
Курени.
Почти сразу ее обрадованно окликнули, и она оглянулась, - ей улыбался
Степан.
- Пойдем вместе, - сказал он весело.
- Можно вместе, - не обрадовалась она.
- За мной иди...
Было много не только молодежи, но и старых, особенно мужчин, - во дворе