Страница 157 из 233
на одно из тех, что были раньше! Это ставит и особые, необычные задачи
перед поэзией! Нашим поэтам надо говорить так, как до них не говорил
никто! Отсюда и вся радость и вся трудность!
Долго ехали молча; только размеренно, споро рубили смерзшийся,
укатанный снег лошадиные копыта, скрипели гужи, бежали навстречу
заснеженные деревья, кружилось поле. Алесь снова поднял воротник, спрятал
маково-малиновые уши, вбирал блестевшими глазами изменчивую яркую красоту
дороги.
Говорили еще немало, но уже не о литературе: вспоминали школу,
товарищей Алеся; Апейка рассказывал о своих исполкомовских делах. В
разговорах незаметно доехали до леса, перед которым дорога расходилась на
две: одна - в сторону леса, в сельсовет, а другая - через лесок же - к уже
недалекому родному селу Алеся. На развилке Алесь соскочил. Он, Апейка,
сказал, что мог бы подвезти и до дому, но парень замотал головой: "Не
надо, добегу сам. Тут близко". Вскинул на плечо фанерный сундучок,
благодарно помахал рукой; в кожушке, в сапогах, фасонистой шапчонке, то
шагом, то бегом направился дорогой к дому. Отдаляясь, оглянулся, помахал
рукою...
В молчаливом лесу, в чуткой, звонкой тишине, долго и радостно думал:
вышел парень в большой мир, расправляет крылья. Вот и нещедрая на хлеб и
на писателей болотная полесская земля начинает давать миру поэтов. Пусть
он еще только пробует голос, пусть его пока не очень слыхать, - кто знает,
как он взлетит потом, когда окрепнут крылья, когда наберется сил. Кто
знает, может, там, краем леса, в залатанном кожушке и шапке с пуговкой
идет будущий Янка Купала или Никитин. "Нас и дети наши вспоминать со
временем перестанут, а он, парень этот, может, в народе, в мире вечно жить
будет - словом своим, стихами своими..."
...Это было уже совсем недавно, летом. Случайно узнал, что парень снова
приехал домой, живет у матери. Когда понадобилось наведаться в одну из
близлежащих деревень, нарочно свернул к Алесю. Не повезло: вошел на пустой
двор, дверь в хату была на задвижке. Помогла девушка-соседка:
увидев "дядьку", что оглядывается во дворе, побежала за матерью Алеся -
та копалась за гумном, на огороде. Мать, вытирая руки о фартук, радушно
пригласила в хату, но он не пошел: сказал, что заехал ненадолго, только
навестить сына.
Присели на теплой завалинке, под липою...
- Исхудал совсем... - высказала ему боль старуха. Губы ее, сухие,
потрескавшиеся, жалостливо дрогнули, но все ж она сдержала слезы. -
Чахотку признали. Процесс, говорят...
Апейка, и сам встревоженный, попробовал, как мог, успокоить ее.
- Учился, учился и вот - выучился. - Рассудительно горько подумала
вслух: - Постнятина, известно. В городе, говорят, голодно много кому. А
ему, без помощи, дак и вовсе.
А он с малых лет некрепкий здоровьем, вечно недоедал. А тут еще до
науки такой падкий, иссушал все голову...
- Ничего, Марья Матвеевна. Вылечится. В Минске доктора хорошие. Первого
сорта специалисты. Больницы хорошие, под хорошим присмотром будет.
Вылечится, не горюйте до поры. Только вот поддержите питанием пока.
Берегите - человеком большим становится. Гордиться сыном своим можете.
Алесь пропахивал картошку. Вскоре уже сидели вдвоем на обмежке; видел
его исхудалое, почти без загара лицо, узкие и острые белые плечи,
домотканые, коротковатые уже штаны с заплатами на коленях, белые, с
налипшей землей ноги. Он был голый до пояса, ясно выделялись ребра под
белой кожей, было видно, какой он худой и чахлый.
Сестра, водившая коня, только на минутку приблизилась, поздоровалась и
снова направилась к коню - пасла его в отдалении. И сидели и говорили на
обмежке вдвоем.
- Почему не зашел, когда ехал сюда? - упрекнул его дружески.
- Я заходил. Вас не было. "В районе", - сказали...
- Передал бы или записку оставил бы что приехал. На родине ..
- Мало у вас хлопот без меня! Я думал было черкнуть два слова, а потом
решил - не надо...
- Скажи - поленился. На первый раз даю выговор. В другой раз, если
такое повторится, будет хуже. Запомни...
Он улыбнулся:
- Запомню.
- Надолго сюда?
- На месяц.
- Больше надо. На вольном воздухе надо побыть. Оюродом попользоваться.
Зеленью свежей.
- В редакции просили. В газету я устроился. Работать надо. Летом
разъезжаются все. Из-за этого, главным образом, и взяли меня. Ну, и когда
подработать, как не летом!
- А что с легкими?
Он поморщился, не хотелось говорить.
- Нашли что-то. Затемнение верхушки справа. Диссеминация - есть такой
научный термин. Смертельной опасности нет, сказали. Но - будто надо
лечение. Хорошее питание, хорошая комната, здоровый режим... - В голосе
его слышалась ирония.
- Алесь, отчаиваться не надо. Но и посмеиваться тоже ни к чему... Твое
здоровье не одному тебе нужно... - Уловив ироническую улыбку, не дал
возразить ему: - Будь благоразумным! .. Пишешь тут?
- Мало. Лодырничаю без стыда. Гуляю, смотрю...
- Гуляй. Отдохни. Стихи - потом. Сами на бумагу бежать будут... Кстати,
загорать тебе, кажется, пока не следует... Что в городе?
- Занимался много, экзамены. Так не очень и видел .. - Погасил улыбку,
озабоченно умолк. - Неспокойно в городе.
Погань разная голову подымает. Всякая грязь на поверхность всплывает...
Ну, и дураков немало, что только грязь и видят всюду. Не верят, что люди
могут быть и чистыми!.. - Он вдруг тряхнул головой: - А ну их в болото!..
- Обвел блестящим взглядом поле, лес вдали. Счастливый, зажмурил глаза,
запрокинул голову, шумно, во все легкие, вздохнул: - Воздух у нас!
Лесом и лугом даже в поле пахнет!.. И вообще - рай тут! В Минске все
время в суете. А тут - тишь!
Думай, сколько влезет!
С особой жалостью вспоминались потом белые острые плечи, ребра под
белой, не тронутой загаром кожей. С тревогой вспоминалось ироническое:
есть такой научный термин - диссеминация!; потом от врача он узнал, что
значит этот научный термин, написал Алесю в университет письмо и просил и
приказывал беречь свое здоровье, серьезно отнестись к болезни. Тогда
беспокоило его больше всего здоровье Алеся.
Отсюда он, Апейка, ждал беды. И вот - на тебе!.. С особым, тревожным
значением вспомнил он снова то, что Алесь говорил о "грязи", о "дураках",
которые не верят, что есть "чистые". Вспомнил не вообще как опасное
явление, а как беду, что имеет непосредственное отношение к парню.
В кабинете стало темнее, а он все сидел на столе, перебирал все в
памяти, старался разрешить неожиданную, непонятную ему загадку. "Выдумка,
клевета!" - приходило снова упорное, самое простое. "Наплел какой-то дурак
- и пошло!
А там - и напечатали!.." Мысль такая приходила Апейке главным образом
потому, что ему хотелось, чтоб было это, самое безопасное для Алеся, и
потому, что она больше отвечала всему, что он знал о парне. Однако трезвые
рассуждения разрушали это доброе, желанное: "Так просто и напечатали бы!
Все же там близко было, под боком у газеты. Все видно.
Проверили, согласовали. Да и - читал ведь - обсудили на комсомольском
собрании. Коллективное мнение!" Это заводило в тупик. Та же самая
трезвость говорила, что, как бы там ни было, хотя и обсудили, хотя и
напечатали, все это - неправда. "А ячейка не могла ошибиться? Ячейка -
молодые, горячие парни и девчата, которые так легко поддаются настроению.
Бывают случаи - и взрослым не хватает трезвости.
Взрослым - более спокойным, опытным. А здесь ведь - молодые, горячие..."