Страница 15 из 233
последний раз, на прощанье, взглянуть на нее, ощутил вдруг горечь,
настороженность, неприязнь. "Стоит! Вышла посмотреть - нашла зрелище!..
Мало того, что другие глазеют!" Вспомнилось ее неприязненное: "Отойди!" -
и брови недобро сдвинулись, глаза оторвались от нее, уставились в холодную
грязь, что ползла под ногами. Так и подходил, не взглянув больше на нее,
полный упрямого мстительного чувства.
- Василь!.. - рванулась Ганна от калитки навстречу.
Он лишь на мгновение остановился, взглянул на нее и тут же спохватился,
тяжело зашагал дальше.
- Василь... не виновата я!..
Василь не оглянулся, не ответил, будто не слышал. Ганна прошла немного
вслед, отстала. Молча, время от времени оскальзываясь, месил он грязь,
бредя за деревню, - туда, где лежала непролазная дорога через болото, где
была неизвестность.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Сразу после того, как Василь прошел, Ганна отправилась домой. Ей,
девушке, нехорошо было не то что идти за парнем, но и долго смотреть ему
вслед, - в Куренях считалось это неприличным. Почти половина куреневцев
стояла на улице, следила за Василем и, значит, за Ганнои. И Ганне надо
было особенно держаться неписаного, но обязательного закона.
Она уже и так нарушила этот закон, подойдя к Василю, нарушила его на
виду у стольких людей, теперь надо было как-то повиниться перед людьми,
показать, что она не ктонибудь, что она бережет свою честь, уважает
обычаи. И она шла домой, с виду спокойная, степенная, шла так, как и
надлежало ей идти, ни разу не оглянулась, даже не посмотрела, куда его
повели. И надо сказать, Ганне теперь и не хотелось идти за Василем или
смотреть ему вслед. Он так обошелся с ней, так ответил на ее искренний
порыв - оскорбил перед всей деревней. Возвращаясь домой, она вначале несла
в себе только обиду.
Мачеха была в хате, замешивала корм поросятам, и Ганна подумала:
хорошо, что хоть она не стояла на улице, не видела. Мачеха стерла с
порозовевших рук налипшие комочки картошки и теста, выпрямилась, бросила
Ганне:
- Отнеси вот...
Но когда Ганна взяла ведро, не удержалась, неожиданно упрекнула:
- И не стыдно!.. Виснуть на парне, при людях!..
"Видела все-таки. В окно подсмотрела!.. Чтобы она да пропустила
что-нибудь!.."
- Кто виснет? Скажете!..
- Видела!.. И он, он хорош! Отвернулся, говорить не стал!.. Пан какой
гонористый!..
Ганна торопливо захлопнула за собой дверь, - и без того муторно, хоть
ты плачь, а тут еще разговор этот.
Накормив поросят, остановилась в раздумье возле хлева, не зная, куда
идти. Возвращаться в хату не хотелось - там снова ждали упреки мачехи.
Взглянула в сторону гумна: отец был или в гумне, или где-нибудь
поблизости, потому что ворота были открыты.
Увидела отца на току, - стоя на коленях, в домотканой пропотевшей
сорочке, с остями в редких седеющих волосах, он, сгорбившись, широко и
мерно взмахивая совком, веял рожь. Мякина и пустые колосья падали на пол
почти у самых его колен, зерно же летело веселой и упругой золотистой
струей, шурша, осыпалось на продолговатую пологую горку.
Отец был утомлен, взглянул на Танну молча, безразлично, ни на мгновение
не остановился, - черпал и черпал совком рожь и мерно бросал ее на горку
посередине тока.
Ни о чем не спрашивая, Ганна взялась помогать ему - отгребла к стенке
мякину, аккуратно прибрала солому, подмела, где можно было, ток. В заботе
этой, в прохладной тишине гумна, под крышей которого время от времени
чирикали воробьи, Ганна на какой-то момент забыла о своей тоске и обиде.
Отец, добрый, тихий отец, он тоже, кажется, вносил умиротворение в ее душу
своей утомленной, как бы не подвластной никакой скорби фигурой. В эти
минуты Ганне подумалось, что ее обида и даже Василева беда не так уж
страшны, как ей показалось вначале. Василя, конечно, не заберут. "Доведут
до Олешников, припугнут, чтоб другим неповадно было, и отпустят... Ну,
может, пригрозят, чтоб в другой раз не водил, может, потребуют дать
обещание, что никогда с бандитами знаться не будет... Увидят, что не
виноват он, отпустят!.." А тогда - пусть только вернется, она ему покажет!
Ой как покажет, все припомнит - придется ему походить за ней да попросить,
чтобы забыла обиду. Не простит она такого унижения, век помнить будет, не
раз придется ему покаяться...
Незаметно в гумно вползли сумерки, но отец не вставал с тока, хотел,
видно, довеять все. Только немного не довеял, сумерки быстро сгущались, и
он послушал Ганну, положил совок, нехотя поднялся.
- Малость не управился, грец его... Горсть какая-нибудь, - сказал он с
сожалением.
- Завтра закончите... Не убежит оно... - успокоила Ганна.
- Не убежит. Но как-то жалко бросать, не закончив...
Он шире открыл ворота, чтобы в гумне посветлело, и достал мешок. В
темноте они ссыпали то, что было провеяно.
Отец хотел еще подмести ток, но прибежал Хведька и объявил:
- Идите ужинать. Мама говорит, картошка остынет!
- Сейчас придем!
Отец молча стал собираться - взял с соломы шапку, свитку, вышел из
гумна, заскрипел воротами.
Ужиная, Ганна осторожно поглядывала на мачеху, ждала, что та вот-вот
снова начнет разговор о Василе. И правда, мачеха не долго молчала - будто
между прочим сообщила:
- Василя Дятлика забрали...
Отец только искоса взглянул на Ганну и промолчал.
- Шабета повел. В Олешники, - попыталась снова завязать разговор
мачеха, но и на этот раз Чернушка сдержался, и она умолкла. Ганне на время
стало легче.
Все же она не была уверена, что мачеха снова не вернется к этому
событию, - сидеть за столом Ганне было невмоготу. Быстро поужинав, она
торопливо перекрестилась на икону, встала и, не переодеваясь, направилась
к двери.
- Ты куда? - остановила ее мачеха.
- Никуда. На улицу посмотрю.
- Он не пришел.
- А я, может, не к нему.
Звякнув щеколдой, она выскочила во двор и, настороженная, чуткая, с
таким ощущением, будто за ней следят, пошла на улицу. Намеренно старалась
не смотреть в сторону изгороди" где они вчера стояли, гнала от себя
неотвязную мысль:
а может, он там, может, пришел? В ней почему-то жила, не оставляла ее
упрямая уверенность: он - там, он пришел, он ждет ее. Она невольно
вслушивалась - не зовет ли он ее, и думала, готовилась отомстить ему за
унижение перед людьми.
Как она ни заставляла себя не смотреть на изгородь - не удержалась,
глянула. Там никого не было.
Она, однако, гнала тревогу: это еще ничего не значит, Василь мог просто
не успеть прийти. Он и в другие дни, бывало, опаздывал, а тут такое
событие - конь не накормлен, хозяйство недосмотрено. Когда вышла на улицу,
подумала:
"К Хадоське пойду", - желая увидеть не Хадоську, а Василев двор,
Василеву хату, Василя. Ей казалось, что увидеть Васидя ей хочется не
потому, что она тоскует, тревожится о нем, а просто чтобы знать - дома ли
он?
На Василевом дворе было тихо, печально, пусто. Печально выглядела и
хата, молчаливо черневшая в сумерках, - ни разговора в ней, ни света в
окнах. Хоть и не видела, что там, в хате, она показалась нежилой, будто ни
души не было в ней.
Ганна вспомнила о Володьке: вот кто мог бы помочь.
Увидеть бы сейчас его, узнать о Василе. Обычно, когда не надо, Володька
часто попадался на глаза, целыми днями у них, у Чернушков, в хате или во
дворе играл с Хведькой. Теперь же - будто нарочно - не видно, не слышно
его. Может, Хведьку попросить, чтобы позвал? Она уже решила вернуться