Любовные утехи богемы

Годом позже Ида, оставшись в Италии, нашла себе любовника, а Дюма, вернувшись в Париж, обзавелся несколькими любовницами.

Жизнь вернулась к своему нормальному течению.

Видения Ж.-К. Гюисманса

В зверинце любителей путан конца века Леон Блуа сверкал особенным блеском. Этот блеск был немного мрачноватым светом взбунтовавшегося крикуна, похожего на собаку, пылкого христианина, озаренного светом знания фанатика. Но за грубой робой проклинающего и кающегося грешника, за личиной парижского хвастуна, патриарха мевуазенов, странника Нотр-Дам-де-ля-Салет скрывалась живая плоть, сумасшедшее сладострастие и стесненное мычание.

«Знаете ли вы Леона Блуа? — спрашивал Гюисманс у одного своего друга. — Леон Блуа! Вы его знаете! Это гиперболический сатир с улицы Бломе. Ну так вот, представьте себе, он совсем недавно дал себя обокрасть отвратительной путане, которая стащила у него все ценности». Он поселил эту шлюху у себя под предлогом того, чтобы спасти ее душу и вырвать из ее положения.

На этот раз их выбор пал на ресторан Трап на углу улицы Сен-Лазар. И 13 апреля 1877 года Леон Энник, Анри Сеар, Поль Алексис, Октав Мирбо и служащий министерства внутренних дел Жорис-Карл Гюисманс пригласили туда Золя, Флобера и Гонкура. Гюисманс к тому времени уже приобрел достаточную известность благодаря аресту, наложенному таможней на его книгу «Марта, или История одной девицы», которая была опубликована в Брюсселе. Оскорбление публичной морали стало причиной, выдвинутой руководством таможни, и на этом основании Гюисмансу было запрещено ввезти четыреста экземпляров своего произведения.

Этот роман повествует о грустной истории одной проститутки в духе тех жалостливых песен, которые уличные певцы смачно приправляют навязчивым аккомпанементом шарманки. Идеальная работница Марта, потеряв своего любовника и ребенка, была вынуждена пойти служанкой в привокзальный буфет, в котором работницы оказывали мужчинам сексуальные услуги. Затем она попала в театр, а после этого — в руки бесталанного и безденежного журналиста-писа-теля, он искал себе эротичное существо, чтобы удовлетворить свои фантазмы. Изображая перипетии, одна при этом была неправдоподобнее другой, Гюисманс провел свою героиню от грязного борделя на улице Лорсин до шикарных апартаментов в центре города, выставил напоказ все свои познания в этой области и проспрягал глагол «проституировать» во всех временах, лицах и числах.

Терзаемый гомосексуальными влечениями, женившийся на старой любовнице, которая вскоре сошла с ума, вынужденный для заработка заниматься работой переписчика, Гюисманс достаточно быстро нашел в борделе способ отвлечься от унылой повседневности. Будучи служащим, который не мог и подумать о том, чтобы изменить свое местонахождение без соответствующего разрешения, он ограничит свою карту Страны Нежности заведениями, расположенными неподалеку: «Я нашел восхитительную девицу в моем квартале. Она утомила мой язык; она совершенно милая, а ее кожа источает вульгарный запах курений сераля, росного ладана и фимиама. Это странно и очень возбуждает. Кроме того, в семье цыган-музыкантов я нашел маленькую девочку, которая играет на ксилофоне и достаточно хорошо онанирует мне. Это очень возбуждает. Я не могу больше с ней заниматься этим, так как честность семьи препятствие тому». За закрытыми ставнями он обретал некоторую защищенность. Там его уважали (по крайней мере, он сам так утверждал) и знали под кличкой «мой дядюшка». Именно там он находил убежище, скрываясь от излишне пылких поклонниц: «Представьте себе, меня посещает знатная графиня, до безумия влюбленная. И после обеда у Мери Лоран я получил от нее письмо, в котором содержалось предложение переспать с ней. Я отказался! Да. Правда, это было бы глупостью. Эта женщина обладает миллионами, и в ее доме рядом с ней я выглядел бы как сутенер. И потом, как бы это было скучно! Я просто вернулся в «Соломенный башмачок», и там я нашел мою милую Изабель, которой я вылизываю задницу. Это проще».

Это было не просто проще, но и несравнимо более сладострастно. Именно об этом мечтал Лео, персонаж «Марты», — о возбудителе ума, подобном удару гонга, который пробудил бы его уснувший талант. Воплощение мечты, которая одолевала его, он обнаружил в объятьях девушки из борделя на улице Мазарини. На доме красовалась вывеска «Соломенный башмачок». «Я нашел девушку, порочность которой была восхитительна, — напишет он позже, после того как богатый американец увезет ее с собой в Цинциннати, — и ей удалось привить мне ее, и это у нас было замечательным занятием. Ее восхитительный и страшный анус преследовал меня неотступно. Пожирая его, я не знал передышки (…). Это решительно единственное удовольствие, которое остается. Но дама! Нужно, чтобы там было маленькое лилово-розовое отверстие, а такое находишь не каждый день». Для тех же, кто, по всей видимости, не разделял его особенной страсти, он добавляет: «Вы, кажется, считаете, что прекрасна только немного терпкая и сухая сторона, после того как распробованы пенки вульвы. Розовый лепесток не следует отделять от всего остального: это лишь приправа к минету, который делается в то же самое время. Когда подходишь к этому таким образом, это становится очень пикантным».

Может быть, именно исчезновение этой девушки бросило его в лапы сатаны? Трудно сказать. Однако именно тогда несколько астрологов и беспутных священников вовлекли его в демонические ритуалы, целью которых был поиск сверхчувственного. Это путешествие по краю ночи закончилось для него на дамаскской дороге, где он повстречал Леона Блуа, который увлек его мистицизмом. Церковное пение, наконец, усмирило влечения и похоть его плоти: affectiones et concupiscentias cavnis sedat. «Добрый Бог освободил меня в целом три года назад после выхода [из монастыря траппистов] в Иньи от искушений плоти, которыми я был одержим. Теперь они очень слабы или совсем отсутствуют».

Умиротворенный, он, наконец, сможет сделать девицу из борделя «Соломенный башмачок» героиней своего романа «В дороге», в котором она была выведена под именем Флоранс: «Он презирал ее, даже ненавидел, но безумие ее обманов сводило его с ума; он покидал ее, когда он и она испытывали отвращение друг к другу, он клялся никогда не возвращаться туда и все же возвращался, поскольку знал, что после нее все женщины будут для него пресными. Он вспоминал женщин более изысканной разновидности, превосходивших Флоранс, женщин страстных и жаждущих всего, но по сравнению с ней, чья почва предназначалась для самого постыдного, они на вкус имели бедный букет и пресный аромат. Чем больше он думал об этом, тем больше он признавался себе, что ни одна из них не могла приготовить таких же восхитительных гнусностей и угостить такими же ужасными блюдами».

О тех же «блюдах» идет речь и в культовом для символистов романе «Наоборот»:

«…Одно чувство — к женщине — еще могло бы удержать его в этом ничтожном и назойливом мире, но даже и оно истерлось… Когда он водил дружбу со знатью, то посещал застолья, где пьяные красотки за десертом расстегивают блузки и падают головой на стол; бегал и за кулисы, занимался актерками и певичками — в этих вкупе с женской дурью давало о себе знать непомерное актерское тщеславие; содержал кокоток, уже известных, способствовал обогащению агентств, предлагавших за плату сомнительные утехи; наконец, однообразие роскоши и ласк ему приелось, опротивело, и он кинулся в трущобы, на дно, надеясь насытиться по контрасту, оживить чувства возбуждающей дерзостью нищеты.

Но чтобы он ни предпринимал, невыносимая скука одолевала его. Он впал в неистовство, отдался пагубным ласкам самых изощренных искусниц. Но тут не выдержало здоровье, сдали нервы…»

«Демоническая Мария» и Арагон

«Меня достаточно охотно обвиняют в том, что я восхваляю проституцию, — пишет Луи Арагон. — И не обходится без того, чтобы не подозревали, что где-то втайне я занимаюсь любовью. Что, разве не необходимо, чтобы я испытывал по отношению к этой страсти неудержимое влечение и огромное уважение и чтобы я про себя не считал ее единственной, так что никакое отвращение не могло оттолкнуть меня от самых простых и менее всего достойных алтарей? Не является ли отрицанием природы этой страсти то, что ее считают несовместимой с этим падением, с тем абсолютным отрицанием приключения, которое тем не менее остается моим собственным приключением, приключением человека, который бросается в воду, отказываясь от всякого маскарада, который обладает пикантным вкусом для того, кто его действительно любит? Разве ваши связи, ваши приключения, столь глупые, столь банальные, течение которых вы и не думаете прерывать даже тогда, когда в вашем беспокойстве не осталось и следа головокружения, разве эти несчастные средства с их добродетельными глупостями, стыдливостью и извечным характером есть что-то другое, чем то, что я нахожу в борделе, когда, проведя добрую половину дня на улице и ощущая все более возрастающее беспокойство, я наконец толкаю дверь моей свободы? Пусть счастливые люди первыми бросят в меня камень; им нет нужды в той атмосфере, где я ощущаю себя более молодым посреди потрясений, которые без конца выталкивали из моей жизни людей, с воспоминанием о старых привязанностях, которые все еще имеют власть над моим сердцем. Но благодаря чему человек, гордящийся привычкой к одному телу, может посчитать удовольствие, которое я нахожу здесь время от времени, когда, например, я в течение нескольких дней прибываю в безденежье, а после получения денег нечто вроде простонародного чувства бросает меня к девочкам, — благодаря чему он принимает это удовольствие за мастурбацию? Если что-то и является мастурбацией, так это семья».