Страница 86 из 125
Омар, удивленный столь грубой ее прямотой, тихо сказал, чтоб не обидеть:
- Я бы... рад. Но ремесло у вас... слишком громкое. - Он кивнул на молоток Эль-Мирры. - Я стука и грохота не выношу.
- Какое есть! - сказала она злобно. - Себя кормлю и эту дармоедку. Перестань, дура, стучать!
Эль-Мирра отложила молоток, безмолвно понурилась.
- Но она же вам помогает?
- Все равно обуза! Бремя тяжкое.
Омар, увидев, с кем имеет дело, сказал напрямую:
- Я бы мог освободить вас от этого бремени.
- Да? Так бы сразу и сказал! - Грубые губы старухи расплылись в гнусной улыбке. - Сколько дашь?
Будто халат продает...
- Сколько просишь? - невольно огрубел и Омар.
Он поймал на себе больной взгляд Эль-Мирры, душа у него заплакала от жалости к ней. Тут же взять бы бедняжку на руки, к сердцу прижать...
- Пятьсот золотых, - твердо сказала соседка, - и купишь мне лошадь и повозку. И наймешь молодого слугу.
- Пятьсот не могу, - ответил Омар, прикинул в уме, сколько денег у него осталось. - Дам двести динаров. Лошадь купить, слугу нанять - согласен. Хотя зачем они тебе? Ну, молодого слугу, положим, можно к чему-нибудь приспособить, - сказал он ехидно. - А лошадь?
- Всю жизнь мечтала лошадь иметь. Двести? Сойдет. Ход пробьешь между нашими дворами.
- Нет. Это - нет.
- Ну, ладно. По рукам, что ли?
Ей и не снилось такое счастье.
- По рукам!
Хлопнули по рукам.
- А халат, - спохватилась старуха, - как, будем шить?
- Не надо, - махнул рукой Омар. - Возьми отрез себе. Дарю.
- Вот спасибо! - Старуха живо спрятала отрез в сундук.
Омара неприятно поразило, каким волчьим взглядом, исподлобья, проводила Эль-Мирра драгоценную ткань и затем уставилась на тетку...
Без всяких свах обошлось! Эль-Мирра проводила его до калитки. И, спеша, чтоб не заметила тетка, радостно кинулась на шею.
- Ночью приду, - шепнула она возбужденно. - Купишь мне такой же отрез?
Негодный поэт! Соблазнитель проклятый. Ишь, как быстро прибрал к рукам юную иволгу. Что ж, мужчина он видный, ничего не скажешь. Легкий, статный. Веселый. И, говорят, очень ласковый, добрый. И не без денег. Чего еще нужно глупой девчонке?
Нет уж, ты больше ее не увидишь! Жена хлебопека умылась, что случалось с нею редко, набелились и нарумянилась. Глаза сурьмой подвела, надела свое лучшее платье. Завернула в чистый платок стопку горячих лепешек и, пыхтя, явилась к соседке.
Ну, тут началось!.. Объятия. Доброе утро. И как житье и как здоровье. И как идут дела. И как племянница - растет, хорошеет? Те многословные расспросы, пожелания и приветствия, которыми люди на Востоке, следуя правилам этикета, осыпают друг друга при встрече с самыми любезным и искренним видом, хотя, собственно, зачастую им дела нет друг до друга...
«С чего бы это? - подумала злобно швея, увидев целую стопку свежих лепешек. - Обычно одну в долг не выпросишь, и вдруг такое изобилие. Этой толстой пройдохе что-то нужно от нас».
В ее бедном уме зашевелилась догадка.
«Нищета, - одним взглядом оценила пекарша обстановку: ветхая кошма на полу, щербатая посуда, одеяла драные в нишах. - Ну и родню я себе подыскала! Неряха, - покосилась жена пекаря на домашнее грязное платье швеи, на лоскуты на полу. - Дикарка. Гостью встретить не может как следует. Погодите. Заполучу племянницу - тетку и на порог не пущу».
Особенно горячо обнимала соседка Эль-Мирру. И, обнимая, одной рукой гладила ей плечи, спину, другой торопливо ощупывала грудь, бока, живот - нет ли где изъяна. Поцеловала в губы, - не пахнет ли изо рта. Эль-Мирре стало не по себе от ее ласки. Блаженство, когда это делает Омар. Но тут тебе в ухо пыхтит толстуха-старуха. Противно!
- Хорошо слеплена девушка! - похвалила соседка Эль-Мирру. - То есть скроена, - перешла она на «швейный» язык. - Завидная невеста. Веришь, деточка, нет, но в твои годы я была еще тоньше и стройнее. Хе-хе.
Это она сказала, чтобы Эль-Мирра улыбнулась и показала зубы. Ровные белые зубы - верный признак крепкого здоровья.
«Все ясно, - кивнула себе швея, - Тоже свататься пришла. Моя-то дуреха - нарасхват? Может, к вечеру еще кто придет? Не продешевить бы».
- Подмети, детка, убери весь хлам, - велела она Эль-Мирре сладким голосочком. - Что же это мы? В кои-то веки соседка к нам заглянула - и усадить ее негде.
Эль-Мирра, потускнев от недобрых предчувствий, намочила веник в ручье, быстро вымела кошму, постелила, втрое сложив, одеяла, раскинула скатерть.
Все у нее спорилось в красивых маленьких ручках, и соседка заметила это.
«Будет хорошей работницей, опорой на старости лет».
- Скучно стало дома, - со вздохом уселась соседка на мягкую подстилку. - С утра у печки, насквозь прожарилась. И еще уборкой занимайся, еду готовь. Эх, нет у меня помощницы! Старшего сына хочу женить. И подумала я, да простит меня аллах: зачем искать невесту далеко, брать ее со стороны, когда через ограду, в соседнем дворе, живет девица на выданье? Вот и пришла посмотреть, разузнать, закинуть словечко...
- Уже просватана, - ответила хмуро швея.
«Омар обещает двести динаров - с тебя я тысячу сдеру».
- Как? За кого? - всколыхнулась соседка.
- Поэт, - кивнула в сторону тюрчанка, - предлагает за нее двести динаров. Лошадь с повозкой вызвался купить, нанять слугу. Шелк прекрасный мне подарил...
Вынула шелк, развернула, - и вся комната наполнилась мягким зеленым светом. Будто глыба изумруда засверкала в ее середине...
- И ты согласилась? - ахнула пекарша, тоже позеленев. Глыба изумруда как бы свалилась на ее голову.
- Почему нет? - пожала плечами швея. - Сочту за честь породниться с ним. Человек известный, солидный. И щедрый.
На губах у соседки появилась зеленая пена:
- Он же пьянчуга!
- Его дело. Все равно человек он особенный. Как-никак, с царями водился.
- Ну, когда это было! - вскричала жена пекаря, холодея при мысли, что добыча может ускользнуть от нее. - Было да минуло. Теперь он в опале. Омар человек пропащий. Поэт, одним словом. У него нет будущего. А сын мой - орел! Деловитый, хваткий. Высоко взлетит. Омар прогуляет все свое золото - и опять останется ни с чем, мой же Хаким привык беречь каждый фельс. Эль-Мирра будет за ним, как за каменной стеной.
- Вот именно! - съязвила Эль-Мирра. - То за теткой была, как за каменной стеной. С железной решеточкой наверху. Теперь у вас попаду за нее. Сиди и дрожи над каждым фельсом. Крыса твой сын, а не орел...
Ого! Девчонка-то зубаста.
- Ты при взрослых помалкивай! - осадила ее соседка. - Мы знаем кое-что... о жизни. В иных стенах, - отметила пекарша веско, - бывают проломы.
Эль-Мирра сразу потускнела. Неужто?.. Что теперь будет?
- Что скажешь, милая? - ухватилась пекарша за швею, не давая ей осмыслить намек.
- Не знаю, - тяжко вздохнула швея. Ее унылая, однообразная, как дешевая бязь, серая жизнь, состоящая нудного труда, скудной еды и усталого сна, нарушилась так внезапно, что она растерялась. - Пусть сама Эль-Мирра скажет, чего она хочет.
- Я выйду только за Омара.
Толстуха, жена пекаря, вернулась к вечеру с другой толстухой, женой имама квартальной мечети.
Нелегко ей было уговорить достойную женщину оставить прохладный, под густой шелковицей дворик. Тем более, что мечеть и жилье имама находились в другом, дальнем конце квартала. Изрядно упаришься в плотной чадре, пока доберешься сюда.
Одной стопкой лепешек дело не обошлось. Пришлось добавить еще две, и три десятка яиц, и пять дирхемов. И пообещать золотой динар.
Соблазнилась! Квартал-то бедный. Он - в той части Нишапура, где, в отличие от городского центра с его большими усадьбами, просторными садами, бассейнами, высокими медресе и мечетями, жуткая скученность и невзрачность. Где, как писал один арабский географ, «в людях... грубость, в их головах - легкомыслие; нет изящества и учтивости, нет красивых мечетей. Улицы захламлены, базары запущены. Бани грязные, лавки убогие, стены неровные.