Страница 112 из 125
Проповедник сник. По бороде струились слезы. Хамид смотрел на него с брезгливым испугом. Какая страсть! Как будто о женщине речь. И трепетном слиянии, физическом. Но нет, это холодная, мертвая страсть. Бескровная и бесплотная. Извращенно-духовная. Свет от гнилушки. Самоубийство. В угоду тому, как говорит Хайям, «чего нет - и быть не может».
- А дальше что?
- Дальше? - Аскет, сам уже готовый «слиться с богом», с трудом очнулся от нирваны. - Блеск и радость. Рай. Где текут реки с водой, не имеющей смрада, и молоком, которое не прокисает, и вином, приятным для пьющих, и медом очищенным. Вошедший в сад эдемский нарядился в шелка, в запястья золотые и жемчужные.
Он вытер глаза и губы, будто уже одним глазом заглянул в «сад эдемский» и отведал вина, «приятного для пьющих».
- И только? - удивился Хамид. - Зачем же так далеко ходить? Все это есть и на земле. Для пьющих приятно вино, которое здесь, под рукой, а не где-то в небесных харчевнях, - щелкнул он по сосуду с шербетом. - Вот молоко, чистое, свежее, - всю ночь охлаждалось в ручье. Это вода из горных ключей, ее принес водонос. Хочешь меду? Наложу полную миску, - у нас его целый хум. И запястья есть у меня золотые. - Хамид отвернул широкий рукав, показал...
- Зато праведник там пребывает в объятиях гурий, - вздохнул проповедник мечтательно.
- Разве тут мало гурий? - возразил слуга. - Я знаю одну... - Он закинул руки за голову, томно вытянув ноги. - Куда до нее райским девам...
- Здесь все кратковременно, там вечно.
- Так долго? Бабка моя прожила сто лет. Противно было смотреть на нее.
- Там - вечная молодость.
- Вечно - скучно. Ведь грех тем и соблазнителен, что длится краткий миг. И сей миг - неотложен! Говорит мой хозяин:
Нам с гуриями рай сулят на свете том
И чаши, полные пурпуровым вином.
Красавиц и вина бежать на свете этом
Разумно ль, если к ним мы все равно придем?
Проповедник - злобно:
- Твой хозяин - безбожник! Никогда он в рай не попадет. В аду ему гореть.
- Что ж! Куда господин, туда и слуга. Гореть будем вместе. Но:
Ты не верь измышленьям непьющих тихонь,
Будто пьяниц в аду ожидает огонь.
Если место в аду для влюбленных и пьяных -
Рай окажется завтра пустым, как ладонь!
- Ты развращен до мозга костей, - мрачно сказал проповедник. И мрачный дух подвижничества охватил его ледяную душу. Он ожидал увидеть здесь робкого безвольного мальчишку, который, разинув рот, будет внимать наставлениям, но встретил строптивого и остроумного прощелыгу, и его веселое сопротивление вызвало в шейхе яростную настойчивость. Он погасит в нечестивце огонь кипящих страстей, заморозит горячую кровь! Аллах воздаст ему на том свете за подвиг. - Все равно я тобой овладею! - брызнул шейх слюной. - Я тебя выведу к свету...
- Владей! Хватит болтать. Но зачем же - при свете? Лучше ставни закрой. Ох, жарко! - Хамид расстегнул куртку на груди, - и перед обомлевшим шейхом открылась нежная ложбина, по сторонам которой угадывались подозрительные выпуклости...
Что за наваждение? У аскета закружилась голова. Он ничего не понимал. Это ифрит, злой дух.
- Эй, мусульмане! - окликнул их Омар со двора. - Время полуденной молитвы.
Шейх испуганно заторопился:
- Я пойду совершу омовение. И тебе бы надо, - буркнул он с отвращением, скосив неприязненный взгляд на толстый зад слуги.
- Обязательно! - звонко воскликнул Хамид. - Может, вместе пойдем? - предложил он игриво. - Я полью, помою...
- Будь проклят, шайтан.
Пока задумчивый Абу-Хамид готовился к ритуалу, беспечный Хамид, хихикая, что-то рассказывал Омару Хайяму, хлопотавшему у котла в летней кухне.
Тот, сдержанно посмеиваясь, что-то мычал, довольный.
- Бисмилла! - Носильщики паланкина, которых Омар оставил во дворе ждать почтенного шейха, расстелив на земле поясные платки, принялись за хуфтан - полуденную молитву.
Омар не молился. Шейх и мальчик вернулись в жилье.
- Где тут кабла? - вопросил Газали, стараясь определить сторону, в которой находилась Кааба, храм в Мекке, куда мусульманину следует обращаться с молитвой.
- Кааба? - сказал Хамид. - Я знаю, где она. Стена с окном - на севере; с нишами, выходит, на юге. Молись в юго-западный угол, там и есть Кааба...
- Становись рядом, - приказал богослов.
Они чинно встали рядом и, прочитав вступительные строки молитвы, упали на колени.
Когда настало время биться лбом о землю, Газали, снедаемый неясной тревогой, скосил глаза на слугу, на его немыслимый зад. Руки у шейха заныли и затряслись. Мальчишка, тоже скосив на Газали свои грешные лукавые глаза, ехидно хихикал.
Видно, ему надоело все это, он встал, прекратил молитву. И Газали ощутил с леденящей жутью, как Хамид греховно прикоснулся к его тощему заду босой ногой. Этакий легкий пиночек...
- Нечестивец! - возопил Газали. - В аду тебе гореть! Ты нарушил мою молитву.
Поднимаясь, он увидел, - только теперь; давеча, находясь в растерянности, не заметил, - что в углу, на который он молился, висит, раскорячив руки и ноги, индийская медная идолица...
- Молись на меня, хилый дурень! - Слуга сорвал тюрбан, и на плечи его черной тучей упали кудрявые волосы. Кушак полетел в одну сторону, куртка – в другую, и перед помертвевшим святошей предстало почти нагое девичье тело...
Хамида схватила в нише бубен, застучала в тугую кожу, звеня погремками, и пустилась в греховный пляс Она плясала, мелко дрожа, в такт дробному стуку бубна ладным смуглым животом, вздергивая крутые бедра и ритмично вертя задом.
Груди ее, в лад всему, трепетали, точно янтарные крупные груши на ветке, дрожащей от ветра. Штаны, приспущенные почти до паха, казалось вот-вот спадут. Но не спадали...
Это ужасно! Газали, бессильно рухнув на подстилку, глядел на танцовщицу безумными глазами. В нем проснулось что-то забытое, властное. Он скорчился, плотно сдвинул колени, со стоном выгнулся - и потерял сознание.
- Омар! - закричала Хамида в испуге. - Сомлел твой святой.
- Как сомлел? - прибежал на ее зов встревоженный Омар.
- Ну, познал высшую истину. Слился с богом. Хвост откинул, - уточнила она по-простецки, что и выдавало род ее занятий.
- Ты что? Не дай бог. Только этого нам не хватало! - Омар плеснул в лицо шейху холодной воды. У того дрогнули веки. - Нет, еще не слился. Но уже готовенький. Бишкен, как говорят братья-тюрки. Поспел...
Отрешенно, уныло сел Газали, приподнявшись с помощью Омара. Он был еще где-то по ту сторону добра и зла. Хамида надела куртку, но не запахнула, и пуп ее глядел на шейха коварным глазом.
- И это - мужчина? - Она залилась сочным здоровым смехом. - Глиста! Фитиль сухой. Райских дев ему подавай. Что ты можешь, бледная немочь? Ты предстанешь там дохлой тенью. Омар Хайям на десять лет старше тебя и на тридцать - старше меня, но я его ни на какого молодца не променяю. Вот кто для женщины - бог! А не кто-то за облаками, бесплотный, незримый...
Газали - Омару, замогильным голосом:
- Да накажет тебя аллах! Ты оскорбил мои религиозные чувства. Мои убеждения достойны уважения.
- «Убеждения - уважения», - вздохнул Омар. - Прости. Оскорблять чьи-то религиозные чувства, конечно, не следует. Раз уж это для вас так серьезно. Но уважать их? Уволь. Не очень-то вы уважаете наши убеждения. Я на себе испытал...
Он позвал носильщиков:
- Эй! Почтенный шейх духовно упился вином и любовью, его развезло. Доставьте, друзья, в медресе. Вот золотой.
- В баню отнесите пачкуна, - усмехнулась девица.
Их пути разошлись - навсегда. Еще только раз увидит Омар беднягу Газали, но уже в ином образе...
Посрамленный аскет удалился, Хамида осталась с вертопрахом.
- Не очень ли круто мы с ним обошлись? – усомнился Омар.
- Э! Плюнь, - беспечно сказала она. - Разве лучше они обходятся с нами, все эти имамы, улемы, ишаны и шейхи? Мы их не жжем на кострах, не забиваем каменьями. А надо бы! Ведь это - убийца, не уступающий кровавым султанам и ханам. По его учению выходит, что мусульмане, а их - миллионы, должны забросить все дела и заботы, расползтись по темным углам, не есть, не пить, смирно сидеть - и, молясь, смерти ждать. Тьфу! Мы проучили его по заслугам.