Страница 101 из 125
- А я, - продолжал ювелир, - пока пригляжусь к этому шару. Стекло - вещь хрупкая, пилить его надо с большой осторожностью, не торопясь. Главное - не торопясь. Я так полагаю. Или я ошибаюсь? Есть у меня подходящая пилка. Тонкая, из самой лучшей стали. Тут выйдет несколько линз. Я их отшлифую, вделаю в оправы с ручками, чтобы удобнее было держать. Разобьется одна - будет в запасе вторая и третья. Тебе надолго хватит.
Омар вздохнул полной грудью. Мастер - он мастер и есть. Ему не нужно втолковывать битый час, чего хотят от него. Сам соображает.
- Я сперва покажу ему дом и сад, - сказала Зара. - Платок накину, когда выйдем на улицу.
- Хорошо. Ступайте, не мешайте.
Она повела его по каменной лестнице в глубокий подвал.
- Летом мы спим внизу, глубоко под землей. И тем спасаемся от жары. Здесь и кухня с кладовой. Отсюда же ведет подземный ход в соседний дом. На случай беды. Иногда мусульмане на нас нападают, - вздохнула Зара.
В полутьме подвала, куда из проема на стыке стены и потолка поступал скудный наружный свет, глаза ее сделались черными. В них - вопрос. Она оробела. Оба смутились.
- Прохладно, - охрип Омар. - Воздух свежий, чистый. Совсем не затхлый, как в иных подвалах.
- Разве ты не заметил на округлой крыше особую полую башню? - Она невольно придвинулась к нему. - Это бадгир - ветроулавливатель. Он соединен с подвалом широкой трубой, и потому здесь всегда сквозняк...
Зара умолкла. Опасный миг. Обстановка становилась невыносимой. Девушка медленно, сама не зная, что делает, подняла ладони, чтобы положить ему на плечи, - и с легким стоном рванулась к лестнице.
- Вот он, бадгир. - На свету, на виду у брата, она успокоилась. И показала на ажурную башенку на полусферической крыше над верхним, «зимним», этажом. - Пойдем дальше.
Да, все необыкновенно в этом городе. Прежде всего - сама Зара. Идет чуть ли не вприпрыжку, мурлычет, вновь осмелев, какую-то незнакомую, но очень красивую мелодию. Поет шаловливо, с усмешкой, и язык этой песни он слышит первый раз.
Вообще язык жителей Йезда, как заметил Омар, приехав сюда, отличается от языка других областей Ирана. Вначале он показался на слух ему странным. Омар сразу не мог понять, почему.
Затем уловил: в их языке нет арабских слов. Это старый книжный язык сасанидских времен. То есть чистый персидский.
Но тот, на котором пела Зара, другой. Совсем чужой.
- Что за песня, на каком языке ты ее поешь?
- На гуджаратском.
- Где на нем говорят?
- Мы с братом ездили в Индию. Там в Гуджарате, у моря, живут наши единоверцы. Строго блюдут заветы Заратуштры, носят особый пояс - зуннар, но перешли уже на местную речь. Я и научилась от новых подружек.
Голос у нее - лениво-тягучий, насмешливо-ласковый, мягкий, спокойный. Как не похоже это на злость и резкость несчастной Эль-Мирры...
Через калитку в низкой ограде они вышли в маленький сад.
- Миндаль и гранаты, - обвела она рукой несколько хилых деревьев. - Это наше главное богатство. Скоро будем снимать урожай. Яблок, груш, абрикосов нет. Не хватает воды.
- Где ее берете?
- Из горных ручьев. Они почти весь год сухие, но глубоко под галькой, под песком сочится вода. К городу от этих лощин идут колодцы, соединенные под землей между собой. Набирается малость. Случается, ветер под утро стихает, тогда выпадает много росы. Она тоже помогает выжить. Цветам и деревьям. И я, бывает, ею умываюсь.
Ох, голосок! Легкий, певучий. Как ветерок, что струится сквозь узорную решетку бадгира.
- То-то щеки у тебя как розы. - И, наклонившись, он ей шепнул на ушко:
Утром лица тюльпанов покрыты росой,
И фиалки, намокнув, не блещут красой.
Мне по сердцу еще не расцветшая роза,
Чуть заметно подол приподнявшая свой.
- Соблазняешь? - засмеялась Зара. - Говорят, ты это умеешь. Мы наслышаны здесь. Берегись! Я шучу и смеюсь, и свободно болтаю с тобой, но это вовсе не значит...
- Чего?
- Того, - тихо сказала она, опять растерявшись.
- Именно «то» меня и волнует больше всего, - глухо сказал Омар. И прочитал ей другие стихи.
О газель! Я подобных тебе не встречал.
Я до встречи с тобой горевал и скучал.
Дай мне полную чарку и выпей со мною,
Пока чарок из нас не наделал гончар...
- Очень лестно, - вздохнула девушка с усмешкой. - Крепко действует. Но...
Он не мог глаз своих оторвать от красных ее, как зерна граната, влажных маленьких губ.
- Выйдешь замуж за меня?
- Не отдаст община, - прошептала она. - Ты иноверец. Меня убьют, брата выкинут вон из Йезда. Перейдешь в нашу веру, останешься здесь, - может быть, отдадут...
Омар сразу остыл.
На Экдес он не мог жениться, потому что не был правоверным шиитом. На Эль-Мирре не мог жениться, потому что не был правоверным суннитом. На Заре не может жениться, потому что не правоверный огнепоклонник. Случись ему попасть в племя черных людоедов, за него бы не выдали замуж курчавую губастую красотку, потому что он брезгует есть человеческое мясо...
Ко всем надо подлаживаться! И никто не хочет подладиться к нему, к Омару Хайяму, как таковому.
Жаль, денег нет у него хороших. Золото - главное божество для всех этих «правоверных». Тем более, для огнепоклонников, которым их учение даже предписывает добиваться житейских благ. Выложи тысяч десять - и забирай ее с дивным ее голоском и синими глазами. Будь ты хоть буддист или иудей. Но где их взять, десять тысяч?
- Но ведь ты не изменишь своему исламу? - спросила она со слезами.
- Почему бы нет? - пожал плечами Омар. - Ради такого цветка...
«Не все ли равно, чем удавиться, - подумал он весело, - мусульманской чалмой или зороастрийским зуннаром».
- Мой брат входит в совет жрецов огня - атраванов. - Зара с надеждой взглянула Омару в глаза. - Он гербад - младший священнослужитель.
- Я поговорю с твоим братом...
Город оказался на редкость чистым. По зороастрийскому учению, грязь, мусор, сорная трава - прибежище злых духов. И потому весь Йезд будто вылизан. Город веселый, народ здесь приветливый. У женщин открытые лица, открытый смех. На базаре открыто торгуют вином. Хочешь, на месте пей, хочешь, бери домой. Никто тебе слова худого не скажет.
Омар и на месте выпил, и бурдюк вина взял с собой. Еще и барана живого к нему добавил - и, наняв мальчишку помочь, отправился, повеселевший, с Зарой к дому Кавада-заргара.
С плотных страниц древней книги взлетают слова:
«Я проклинаю дэвов!
Как почитатель Мазды, как последователь Заратуштры, приношу я обет быть врагом духов зла и тьмы, соблюдать учение Ахуры, превозносить амеша-спента - вечных святых.
Благому, обильному богатством Ахура-Мазде я обещаю все доброе и все лучшее. Ему, величавому, великолепному, принадлежит рогатый скот, свет и праведный рай...»
Напряженно звенит голос жреца, произносящего символ двухтысячелетней маздеистской веры. Веры былых кочевых племен, очень рано перешедших к оседлости и земледелию - и враждовавших с буйными соседями, у которых сохранился старый скотоводческий уклад.
Уже тогда мир для них четко распался надвое. Как сутки - на светлый день и темную страшную ночь. Которую можно прогнать лишь огнем.
...Огромный бронзовый светильник на подставке в два локтя высотой. В нем пылает огонь - вечный, неугасимый. Может быть, ему уже пять столетий. Гебры его сохранили даже в годы гонений и притеснений со стороны мусульман, несли в горшках из храма в храм, скудно питая древесным углем.
Здесь он горит свободно, к нему приставлен человек, который зорко следит за пламенем и постоянно подкладывает в большой светильник сухие ветви плодовых деревьев. Обязательно очень сухие, чтобы не чадили, - и непременно от фруктовых деревьев, чтобы дым, возносящийся к небу, был сладок и приятен.
Сегодня - особый день, и потому жрецы добавляют в огонь понемногу ладана и мирры. Хорошо пахнет в загадочной полутьме закопченного помещения. Вообще-то сюда, внутрь храма, где горит вечный огонь, не пускают посторонних. Чтобы кто-нибудь недостойный не осквернил священный огонь нечистым взглядом или дыханием. Но Омару позволили проникнуть в аташ-кеде, - община, похоже, имеет на него свои какие-то особые виды. И все же ему перед тем пришлось завязать рот кисейной повязкой.