Страница 8 из 94
«По-французски я получил полный балл…
По немецкому языку мне сбавили один балл…
Экзамен по истории прошел счастливо…
Много тяжелее пришлось мне на самом подходе к финишу — на экзамене по географии. По русской географии экзаменовал заслуженный профессор статистики и автор трудов по военной географии генерал Золотарев, а по иностранной — молодой полковник Христиани, восходящее светило академии…»
Если отставить в сторону иронический, по известной причине, тон повествования бывшего «царского» графа Игнатьева, то ясно, через какое сито прошел Михаил Дроздовский, поступив в Николаевскую академию Генерального штаба.
В своем наборе он встретил немало павлонов. Гвардейцы, по воспоминаниям современников, составляли около трети слушателей. Такое было немудрено, поскольку «из военных училищ в гвардейские полки шли офицеры со средним баллом не менее 10, а из этой массы в Академию готовились лучшие». Офицеры лейб-гвардии с эпохи Петра I Великого являли собой «командное качество» русской армии, в чем сомнений не высказывалось.
М. Г. Дроздовский был зачислен в академию приказом от 4 октября 1904 года. Однако ему пришлось прервать учебу по собственному желанию. Началась Русско-японская война (она тогда называлась Японской), и подпоручик гвардии Дроздовский 19 октября, не проучившись и месяца, подал рапорт о переводе его в действующую армию. Они писал по команде: «…B трудный час испытаний для моего Отечества я, как офицер императорской гвардии, желаю быть на войне с Японией в составе действующей русской армии. Считаю такое свое желание нравственным долгом перед Россией. Готов сражаться за нее с японцами в любой должности младшего пехотного офицера…»
Здесь надо заметить, что слушатели военных академий в 1904 году, не как в первый год Первой мировой войны, не подлежали обязательному переводу в действующую армию. Объяснялось это просто: в Японской войне участвовала только небольшая часть воинских сил, которыми обладала Российская империя.
Так двадцатитрехлетний подпоручик гвардии Михаил Дроздовский оказался среди многих добровольцев на полях Маньчжурии. Его, как слушателя Академии Генштаба, прикомандировали к 34-му Восточно-Сибирскому (изменившему впоследствии название на 34-й Сибирский) стрелковому полку. Занимаемая должность — младший офицер.
С этим полком сибирских стрелков он прошел во всех его боях. Боевое крещение состоялось 25 ноября.
Уже в первых делах с японцами офицер показал «примерную храбрость». Его умение командовать, вести за собой нижние чины, видеть поле боя и владеть ситуацией старшее начальство (не только полковое) отметило сразу. На настоящей войне личная доблесть и командирские способности видятся быстро. С 18 марта 1905 года прикомандированный к полку слушатель Академии Генштаба командует 10-й ротой 3-го батальона полка.
После очередных боев и больших потерь среди офицеров подпоручика гвардии, показавшего себя с самой «примерной» стороны, 10 мая перемещают на должность командира 15-й роты 4-го батальона 34-го Восточно-Сибирского полка.
Для Японской войны такие равнозначные штатные перестановки в одной воинской части были обычным явлением. И исходили единственно из ситуации в части. Война с ее людскими потерями открывала многочисленные вакансии не только ротных, но и полковых начальников.
В 1904 и 1905 годах газета «Русский инвалид», другие столичные газеты едва ли не в каждом номере печатали списки погибших и умерших от ран офицеров. Таковы были самые печальные вести с полей Маньчжурии, осажденного Порт-Артура, вод дальневосточных морей. Порой говорили: «Старуха с косой снимает свою жатву…»
Назначение виделось во всем равноценным Впрочем, полковой командир полковник Е. С. Мусхелов смог объяснить гвардейскому подпоручику такую перестановку, когда он менял должность ротного на такую же должность в соседнем батальоне:
— Приглянулась тебе десятая рота, Дроздовский?
— Да, господин полковник. Бойцы что надо. Сибирские орлы.
— Догадываешься, зачем я тебя вызвал?
— Нет.
— Во вчерашнем бою под Тутайцзы мы потеряли ротного пятнадцатого. Да еще какого! Поручика Селивачева отправили в мукденский госпиталь. Дай бог, чтобы он вернулся в строй. Знаешь, куда он ранен?
— Да Меня пуля прошила насквозь, ему осколок шимозы[2] вырезать будут из той же ноги. Остается пожелать, чтобы в госпитальном поезде на ходу операцию не делали.
— Это уже как Бог на душу положит, подпоручик. Меня сейчас заботит другое. Селивачеву в четвертом батальоне замены нет.
— Как нет, господин полковник? Там же почти полный штат младших офицеров в ротах.
— Прапорщики запаса — не кадровые офицеры. Селивачев воюет с первых дней войны, а они к нам в теплушки на станциях с предписания уездных воинских начальников садились. То в Канске, то в Тайшете, то в самом Иркутске.
— Но ведь все они бойцами себя показали под той же Тутайцзы?
— Верно, Дроздовский, бойцами. А мне ротный нужен. Толковый, знающий пехотную тактику командир. Чтоб и в штыки людей мог поднять, и правильно линию окопов устроить.
— Тогда возьмите моего подпоручика Матвеева. Только той осенью московское Александровское училище окончил. Я за него могу поручиться, если надо.
— Матвеева я решил оставить в 10-й роте. Ротным.
— Куда ж тогда меня?
— Тебе принимать роту Селивачева Сегодня сдай свою десятую Матвееву. Приказ по полку мной уже подписан. Пойми одно: мне надо боевой дух пятнадцатой сохранить, а такое сегодня только ты потянешь.
— Слушаюсь, господин полковник. Хотя скажу, что уже свыкся со своей ротой, а они, надеюсь, и со мной.
— Не огорчайся. И 15-я рота после первого же боя будет твоей ротой. Новой. Не зря же я тебя к Анне представил за три последних боя…
Возражать полковому командиру Дроздовский не стал, хотя было жаль расставаться со своими, уже полюбившимися ему сибирскими стрелками. Приказ по полку тем более был подписан. Подпоручик-волынец понимал всю необходимость такой перестановки. Полковник Мусхелов, ставший на Японской войне кавалером ордена Святого великомученика и победоносца Георгия 4-й степени свое дело знал так, что было чему учиться у него. Даже недавнему слушателю Академии Генерального штаба.
К тому времени Михаил Дроздовский уже пролил свою кровь на поле брани «за Россию». В жарком огневом бою у селения Семапу 14 января 1905 года он получил сквозное пулевое ранение в левое бедро. Узнав о ранении ротного командира, полковник Мусхелов попытался было настоять, чтобы тот убыл в госпиталь, стоявший в Мукдене:
— Подпоручик, немедленно на перевязку в полковой лазарет. И оттуда прямиком в армейский госпиталь, в Мукден. Подводу возьмешь в обозе.
— А как же моя рота?
— Роту сдай прапорщику Белозерцову.
— Но он же всего без году неделя на войне, господин полковник.
— А что делать, голубчик. Больше строевых офицеров у меня нет. Сам знаешь, сколько выбыло за эти дни.
— Тогда я настаиваю, чтобы после перевязки вернуться к моим солдатам. Очень прошу вас о разрешении.
— А как же рана? Она же у тебя сквозная.
— Ничего. Затянется на мне как на собаке…
Долечиваться ротный командир так и не стал, после перевязки в полковом лазарете вернувшись в строй, к своей роте, с которой сжился в первый же месяц командования ею. Легкая хромота на левую ногу осталась у него на всю жизнь.
После Мукденского сражения, которое японский главнокомандующий маршал Ивао Ояма так хотел превратить для противника в «маньчжурский Седан», подпоручику Дроздовскому пришлось пережить весь стыд отступления русских войск от Мукдена. Не печалило только одно: в тех событиях сибирские стрелки нигде без приказа не оставляли позиций. На тяготы никогда не жаловались. И были всегда готовы к штыковым схваткам.
Его полку пришлось с боем выходить из-под угрозы окружения. А потом покидать Маньчжурию по Транссибирской магистрали, города на которой в 1905 году были охвачены революционным брожением. Оно порой захватывало и эшелоны с демобилизованными из трех русских маньчжурских армий.
2
Ш и м о з а — взрывчатое вещество в виде плотной мелкозернистой массы; снаряд, граната, начиненные этим веществом.