Страница 5 из 94
Скажем сразу, что учеба в киевском Владимирском кадетском корпусе не сделала Михаила Дроздовского учеником примерным и успевающим на «отлично». То есть он «начал демонстрировать» свой упрямый и деятельный характер. И этим в кадетском братстве заслужил немалую известность и даже почитание товарищей. Его однокашники вспоминали: «Дроздовский демонстрировал… выдающиеся способности наряду с необыкновенной ленью, своенравием и изобретательностью шалостей…»
Кадетский корпус давал своим воспитанникам достаточно полное для того времени общее образование. Преподавали, кроме естественных и гуманитарных наук, еще и науки военные. Одновременно шло воспитание будущих офицеров, верных престолу и кодексу чести.
Жизнь в корпусе отличалась высокой требовательностью к дисциплине каждого кадета как на занятиях, так и в свободное время. Классом, где числился Михаил, ведал офицер-воспитатель Гаас, отличавшийся немалой строгостью и требовательностью. По воспоминаниям, рефреном детских лет Дроздовского, проведенных во Владимирском корпусе, звучал постоянный окрик разъяренного непослушанием кадета воспитателя Гааса:
— Дроздовский, под арест!
Однако такие классные конфликты только играли на авторитет шаловливого кадета. Однокашники Дроздовского имели в каждом таком случае возможность лишний раз убедиться в его мужестве и щепетильной честности. Порой товарищей Михаила поражало то, как он прямо, без видимых колебаний, сознавался в провинностях. Кадет никогда не страшился наказаний и никогда не прятался за спины других. В кадетском братстве такое поведение могло делать только честь.
— Ну, Дроздовский, ты даешь!
Но Дроздовский «давал» не только воспитателю Гаасу и корпусным преподавателям. От него часто доставалось и однокашникам в силу вспыльчивости, горячности и порой резкой откровенности Михаила. То есть в юности, да и после, особой дипломатичностью он не отличался, поскольку прямота в суждениях с жизненной дипломатией общего имеет мало. Поэтому и хлопот он отцу, будучи в корпусе, доставлял много.
Как бы там ни было, сын защитника Севастополя с первого АО последнего года обучения в киевском Владимирском корпусе пользовался уважением и доверием кадет своего класса.
Личная недисциплинированность зачастую была поводом для отчисления кадет даже старших возрастов. Такая угроза не раз витала над Михаилом Дроздовским, поскольку конфликты с невзлюбившим его офицером-воспитателем Гаасом порой переходили, казалось, все границы. Но осмысленная любовь ко всему военному в конце концов брала верх, обуздывая юного кадета в поведении. В науках же он по сравнению с другими преуспевал.
Киевский Владимирский кадетский корпус Михаил окончил в 1899 году, в восемнадцать уже не мальчишеских лет. Теперь ему предстояло выбрать для себя жизненное поприще. Точнее, выбрать себе профессию офицера на уже давно избранном военном поприще.
В Киеве было свое военное училище, но отец хотел, чтобы сын обучался в столице, в Санкт-Петербурге. И не в артиллерийском или кавалерийском училище, а в том, которое готовило пехотных офицеров. На берегах Невы таких училищ было два — Владимирское и Павловское, оба привилегированные, в то время принимавшие в свои пенаты только дворянских детей. Из прочих сословий молодых людей в них обучалось совсем немного.
Разговор с отцом после выпуска из кадетского корпуса состоялся у Михаила, как обычно, доверительный и откровенный.
— Пора, Михаил, выбирать себе офицерскую профессию. Выбирать так, чтобы она стала твоей судьбой.
— Я уже выбрал, отец. Хочу быть строевым командиром Ведь ты тоже таким офицером хотел стать.
— Хотел и стал. Но в мое время не было такого числа училищ для артиллеристов, военных инженеров и кавалеристов, как сегодня. Мне было проще выбирать.
— Так и я хочу быть пехотным командиром. Хотелось бы непременно начать службу с лейб-гвардии.
— Похвально. Но я хочу, чтобы ты учился не в Киеве, а в императорской столице.
— Как скажешь, отец. Мне ли не слушать твоих советов.
— В Петербурге военных училищ два. В то и другое берут детей из достойных дворянских детей. А у тебя к тому же и приличный кадетский аттестат.
— Тогда в какое из этих училищ ты хочешь меня отдать?
— Только в Павловское военное, Михаил. В Павловском, как мне известно, дается отличная подготовка, прежде всего полевая. Да и павлоны-выпускники в армии блистают образцовой дисциплиной. Это только глаз радует.
— А если у меня в Павловском с дисциплиной будут проблемы, как в корпусе? Что тогда? Менять училище столичное на губернское, к примеру на Киевское?
— Ни то и ни другое, Михаил. В Павловском ты подтянешься, как в старших кадетских классах. Я же твои способности и характер знаю лучше твоего воспитателя Гааса.
— Хорошо, отец. Я согласен стать павлоном.
— Закончишь, сын, в числе первых Павловское, будешь в императорской гвардии служить. Твоя это мечта?
— Моя…
Дроздовский-младший оказался в стенах престижного Павловского военного училища без особых на то хлопот и трудностей. Он сразу понял, что требовательность здесь преподавателей и воспитателей не в пример кадетскому корпусу. Профессиональная подготовка давалась основательная, равно как и требования к дисциплине были строжайшими.
Начинающему павлону с первых шагов пришлось столкнуться со своим упрямством и, казалось бы, излишней энергией, которую он порой выплескивал через край дозволенного. Поэтому он часто попадал за различные дисциплинарные проступки в карцер. Однако отличная успеваемость заставляла училищное начальство прощать ему многие из них.
Карцер стал ему настолько привычен, что Дроздовский однажды пошел на такую выходку. Заказав себе визитку, он однажды повесил ее на двери карцера При этом он уверял всех, что ему там предоставлена отдельная комната на все время пребывания в училище.
Такая выходка павлона-отличника, у которого были постоянные нелады с дисциплиной, естественно, не осталась без последствий. То есть без очередного наказания карцером. Причиной многих конфликтов был прежде всего неуемный характер Михаила. Здесь ему порой не помогали даже отцовские советы.
Однокашники вспоминали его как человека, не способного «покорно, а главное, без противоречий выслушивать окрики, замечания, зачастую несправедливые и абсурдные».
Дело однажды дошло до такой точки конфликтности, что Дроздовский-младший хотел по рапорту уйти из училища. Но Дроздовскому-старшему удалось уговорить сына не совершать такого опрометчивого для его будущей жизни поступка.
— Михаил, ты уже человек взрослый и должен принимать волевые решения для своего будущего. Почему ты хочешь оставить училище?
— Мне здесь стало трудно, отец.
— Что трудно? По учебе ты первый, а характер должен подчинить воле. Пора бросать мальчишество. Через полтора года ты выходишь в офицеры.
— Офицером я могу стать и через право вольноопределяющегося.
— Вольноопределяющийся не есть офицер кадра. Он профессионал, даже при храбрости в бою, слабый.
— Но ты же мне сам приводил севастопольские примеры, как люди выбивались в прапорщики и подпоручики?
— Приводил, верно. Но героизм в окопах — это еще не основание для офицерских погон. Основание им — знания. А их ты можешь получить только в этих стенах.
— Знания, отец, я могу получить и самоучением.
— Можешь, Михаил. Но предел карьеры вчерашнего вольноопределяющегося — ротный. Если, разумеется, война откроет ему такую вакансию. И все, сын мой. А тебе в армейской службе следует думать о большем.
— Почему обязательно о большем?
— Потому что и мне и тебе будет в обществе, в семье стыдно и обидно, если генеральский сын к сорока с лишним годам выбьется только в поручики и, коли повезет, в штабс-капитаны.
— Почему только в поручики или штабс-капитаны? Я смогу подняться по службе и выше.
— Вряд ли, сынок. У тебя за плечами не будет училища и правильных знаний. Их ты самообразованием в систему не уложишь.
— А если будет война?