Страница 41 из 62
— Не думать вам надо, ребята, а молиться. Потому что ничего тут не придумаешь, — раздался голос невидимого машиниста, о котором они, за мнимым его отсутствием, временно позабыли. — Вот что я скажу, — продолжал он, — мы попали в какую-то аномалию, навроде Бермудского треугольника. Сколько ни раскидывай мозгами, а ничем другим такое не объяснить. И спасти нас может только чудо.
— Гений, я, кажется, сейчас поняла, что значит управлять Хаосом, — тихо сказала Мэри. Он поглядел на нее с интересом, надеясь, наверное, что она нащупала в глубине себя рычаги управления.
— Это значит научиться творить чудеса, — сказала она.
— Ну да, — хмыкнул голос машиниста, — например, выбросить тормозной якорь, чтобы он цеплялся за рельсы. То-то будет чудо, если такая фена сработает.
Нет, разговаривать в присутствии невидимого собеседника было решительно невозможно.
— Пойдем, — сказал Гений, пришедший, кажется, к тому же выводу, — посидим в ресторане. Здесь все равно больше нечего делать.
Они вышли из кабины и прошли мимо Андрея Валентиновича, стоявшего на том же месте у стены — в прострации, видимо. Однако по возвращении в ресторан обнаружилось, что он плетется за ними следом.
Милиционеры устроились вокруг початой бутылки — цилиндры, сидящие почти по-человечески, изогнув нижнюю часть, выглядели бы забавно, не будь их вершины такими понурыми. Отвергнув вялое предложение присоединяться, Гений выбрал столик неподалеку.
— Насчет творения чудес ты в какой-то мере нрава, — сказал он. — Только мы уже выяснили, что одного желания для этого мало. Вспомни, что ты чувствовала перед тем, как происходило чудо, ну, то есть телепортация?
Мэри чуть подумала:
— Каждый раз я немножко волновалась. Боялась, наверное. Ну… еще досадовала, что придется долго ехать, а хорошо бы поскорей…
— То есть злилась? — уточнил Гений.
— Может быть, — согласилась она, — немного. Считаешь, что для «чуда» требуется разозлиться?
Он дернул плечом:
— Возможно. Но разве сейчас ты уже не злилась — на этот поезд, на свое бессилие перед неизвестным, на проклятую долю? Наконец, на тех, кто так распорядился твоей судьбой?
Мэри собиралась ответить, но…
— Ты мне обещал, что все исправишь, — донеслось от соседнего столика, за который опустился Андрей Валентинович, поставив перед собой захваченную в буфете бутылку, — если я пролезу под эту чертову дверь! И ведь я пролез, а? — Он в очередной раз оглядел себя: — Каково! — В его голосе прозвучала неуверенно хвастливая нотка.
— Ты бы хоть парик снял, — посоветовал Гений, — а то выглядишь, как старая небритая проститутка. Нетрадиционной ориентации.
— Не могу, — посетовал толстяк.
— Да ну? Неужто понравилось?
— Что ты! Окстись. Я его приклеил. Для надежности.
Мэри прыснула в кулак, потом подумала: «А жаль». В самом деле было интересно, обретет ли объем что-либо, ну, к примеру, парик, оказавшись вдали от плоской головы хозяина?
— Ты обещал меня вытащить, если я пролезу, — завел свое толстяк. — Обещал?
— Я над этим работаю.
— Работаешь? Сидя здесь за столиком с девицей?
— Вот именно.
Мэри, поставив локти на стол, взялась за голову:
— Интересно, скоро все кончится? — сказала она. — Может, я еще успею поспать?
— Разрешите мне поспать вместе с вами! — за другим столиком воздвигся, пошатываясь, один из столбов. По подобию лица расплывалась широкая улыбка. Сержант рядом с ним тоже поднялся и мощной волной усадил первого на место.
— А что? — возмутился тот. — Сколько нам осталось? Надо пользоваться!
— Делай что-нибудь, Смеляков! — заныл с другой стороны толстяк. — У меня же психика не выдержит! — он поднял к лицу широкие пятипалые ленты, исходящие мелкой волной. — Уже не выдерживает!
— Это что, так и будет продолжаться? — Мэри смотрела через стол на Гения, потом обвела взглядом зал с выражением, весьма далеким от приязни. — До самого конца?..
Он наблюдал за ней с пристальным интересом. Ответил:
— Видимо, да. Ничего не поделаешь, придется терпеть.
Мэри тихо сквозь зубы застонала.
Потом она ощутила толчок, и вместе с тем накатило ощущение, какое, наверное, бывает свойственно организму в невесомости: неприятная, какая-то дезориентирующая легкость, головокружение, тошнота. Она схватила открытым ртом воздух, показавшийся настолько спертым, словно им до нее уже подышало человек сто. Взгляд с трудом сфокусировался на лице напротив — Гений стал очень бледен: кажется, ему тоже было худо, тем не менее он интересовался происходившим вокруг.
Справа через проход спала, уронив на стол голову рядом с упавшей бутылкой, рыхлая дама, обтянутая голубым платьем, она же — Андрей Валентинович, но — о чудо! — в своем прежнем, надутом состоянии. Столик за спиной Гения являлся своего рода общей подушкой для трех человек в милицейской форме — самых что ни на есть нормальных, усталых, измученных ментов. И главное…
Поезд стоял!!!
Во что не сразу верилось, поскольку торможения-то никакого не было! Просто мчавшийся с немалой скоростью поезд и они вместе с ним перешли одномоментно из состояния движения в состояние покоя — отсюда, вероятно, все неприятные ощущения. Лишь темная пелена за окнами никуда не делась, и это настораживало, омрачая радость от внезапного и вроде бы ничем не объяснимого достижения желаемой цели, а именно — остановки. Тревожило и то, что окружающие попутчики, ставшие наконец-то нормальными, не ликуют, подбрасывая в воздух фуражки и парики, а вместо этого сладко почивают на столах. Да почивают ли?..
— Как ты думаешь, что с ними? — спросила Мэри, поднимаясь. Не дожидаясь ответа, она подошла к милиционерам и пощупала пульс на шее сержанта. Кровь билась — медленно, но ровно.
Гений тем временем оттягивал веко Андрея Валентиновича.
— Они, кажется, спят, — резюмировал он.
— Попробуем разбудить?.. — спросила Мэри с изрядным сомнением в голосе: теперешнее состояние толстяка и «набравшейся» милицейской бригады ее устраивало больше.
— Не стоит. Видимо, это реакция организма на… Скажем так — на внезапный переход к норме. И дожидаться их пробуждения, думаю, не имеет смысла, — сказал он.
— Тогда… — Мэри с глубоким вздохом расправила плечи, взглянула за окно: — Попробуем выйти?
— Конечно.
Но прежде чем покинуть поезд, они заглянули в кабину управления: толстяк, выходивший оттуда последним, не позаботился закрыть за собой дверь, а невидимому машинисту было уже, кажется, все равно.
Теперь он стал видимым: молодой, лет двадцати пяти парень сидел в ранее пустовавшем правом кресле, свесив на плечо седую голову. Второй машинист, также «вошедший в тело», лежал на полу у своего кресла, лица его видно не было.
— И что они будут делать, когда очнутся? — подумала вслух Мэри и предположила с сомнением: — Поедут дальше?..
— Ну, сначала, должно быть, попытаются наладить связь.
— Я почему-то сомневаюсь, что это удастся, — сказала она, глядя в плотный туман, обложивший лобовое стекло.
— Без нас, я думаю, им все удастся.
— Как это без нас?.. — опешила она. — Мы что, не вернемся?
— Может быть. Но тогда, боюсь, все начнется сначала.
Мэри не очень понравился ход его мыслей.
— Но мы даже не знаем, где находимся, и почему мы, собственно, остановились? Может, это и есть конец пути в никуда? Нам остается только выйти…
— В таком случае мы уже пропали, и неважно — в поезде или вне его. Но я надеюсь, что пока нет.
— А если ты ошибаешься? — спросила Мэри.
— Пойдем, попробую тебе доказать: до сих пор я, кажется, не ошибался.
Это было правдой, однако все когда-нибудь происходит в первый раз. Поэтому Мэри побаивалась выходить: очень не хотелось бы навеки затеряться, или попросту раствориться — хрен редьки не слаще — в этом странном тумане.
Наружняя дверь легко подалась и отъехала, как бы с готовностью приглашая их покинуть поезд. Полное непротивление «поезда-изолятора» вдвойне настораживало; Мэри уже не брала в расчет, сколько всего пришлось преодолеть, чтобы сейчас иметь возможность сделать этот последний шаг — со ступеньки в неизвестность.