Триполье

и на зло отвечает

огромное зло…

И уже с панихидою

дьякон кудлатый

на телеге Зеленого

скачет в село.

А в селе из щелей,

из гнилого подполья

лезут вилы,

скрипит острие топора.

Вот оно —

озверелое вышло Триполье —

старики, и старухи, и дети:

— Ура!

Наступает и давит семьею единой,

борода из коневьего волоса зла,

так и кажется —

липкою паутиной

всё лицо затуманила и оплела.

А бандиты стоят палачами на плахе,

с топорами —

система убоя проста:

рвут рубахи с плеча,

и спадают рубахи.

— Гибни, кто без нательного

ходит креста!

И Припадочный рвет:

— Кровь по капельке выдой,

мне не страшны погибель

и вострый топор…

И кричит Михаилу:

— Михайло, не выдай…

Миша пулю за пулей

с колена в упор.

Он высок и красив,

отнесен подбородок

со злобою влево,

а волос у лба

весь намок;

и огромный, клокочущий продых,

и опять по бандиту

с колена стрельба.

Но уже надвигается

тысяча хриплых:

— Ничего, попадешься…

— Сурьезный сынок…

Изумрудное солнце, из облака выплыв,

круглой бомбой над Мишею занесено.

Не хватает патронов.

Последние восемь,

восемь душ волосатых и черных губя.

И встает полусонный,

винтовкою оземь:

— Я не сдамся бандиту… —

стреляет в себя.

И Припадочный саблей врубается с маху

в тучу синих жупанов,

густых шаровар —

на усатого зверя похож росомаху,

черной булькая кровью:

— За Мишу, товар… —

и упал.

Затрубила погибель трубою,

сабля тонкой звездою

мелькнула вдали,

голова его с поднятою губою

всё катилась пинками

в грязи и в пыли.

Ночью пленных вели по Триполью,

играя

на гармониках «Яблочко».

А впереди

шел плясун,

от веселья и тьмы помирая,

и висели часы у него на груди

как медали.

Гуляло Триполье до света,

всё рвало и метало,

гудело струной…

И разгулье тяжелое, мутное это,

водка с бабой,

тогда называлось войной.

Часть третья

ПЯТЬ ШАГОВ ВПЕРЕД

КОММУНИСТЫ ИДУТ ВПЕРЕД

Утро.

Смазано небо

зарею, как жиром…

И на улице пленных

равняют ранжиром.

Вдоль по фронту, не сыто

оружьем играя,

ходит батько и свита

от края до края.

Ходит молча, ни слова,

не ругаясь, не спорясь, —

глаза черного, злого

прищурена прорезь.

Атаман опоясан

изумрудною лентой.

Перед ним секретарь

изогнулся паяцем.

Изогнулся и скалит

кариозные зубы, —

из кармана его

выливается шкалик.

Атаман, замечая,

читает рацею:

— Это льется с какою,

спрошу тебя, целью?

Водка — это не чай,

заткни ее пробкой…

Секретарь затыкает,

смущенный и робкий.

На ходу поминая

и бога и маму,

молодой Тимофеев

идет к атаману,

полфунтовой подковой

траву приминая;

шита ниткой шелковой

рубаха льняная.