Страница 250 из 317
Рабство и наследие сложной испанской колониальной кастовой системы, делившей американское население по происхождению, неизбежно порождало общественные противоречия, поэтому Симон Боливар боялся перерастания революции в «войну рас». Тем не менее даже в тех латиноамериканских государствах, где рабство не было отменено в ходе войн за независимость, межрасовые отношения складывались не столь трагически, как в США. Так, на Кубе в 1842 г. был введен Регламент для рабов, в частности вводивший десятичасовой (во время сбора урожая — шестнадцатичасовой) рабочий день. В Бразилии получила распространение сравнимая с позднеантичным колонатом практика «сельской бреши»: рабов переводили работать с плантаций на небольшие наделы, часть урожая с которых они могли оставлять у себя. По переписи 1872 г. мулаты и метисы составляли 42,2 % (4,189 млн человек) населения Бразилии — важный аргумент в пользу старого, пусть и преувеличенного тезиса о «расовой демократии», т. е. относительной межрасовой гармонии. Здесь явно чувствуется наследие католического универсализма — не случайно, почитание первого «цветного» святого Нового Света, перуанца Мартина де Порреса, восходит еще к XVII в.
Герой войны за независимость Мексики и второй президент страны Висенте Герреро (1782–1831) родился в семье метиса и чернокожей рабыни. Чистокровным индейцем-сапотеком был мексиканский президент-реформатор (1858–1864, 1867–1872) Бенито Хуарес (1806–1872). Мать мексиканского диктатора в 1876–1910 гг. Порфирио Диаса (1830–1915) принадлежала к индейцам-миштекам. Мулаткой была мать одного из вождей кубинского революционного движения Антонио Масео (1845–1896). Сыном мулата был один из крупнейших бразильских писателей, основатель Бразильской академии словесности Жуакин Мария Машаду ди Асис (1839–1908). В 1925 г. мексиканский философ и политик Хосе Васконселос (1882–1959) создаст образ будущей ибероамериканской «космической расы» (raza cósmica) — равноправного смешения всех рас в «универсальной эре человечества». Напротив, в США и Канаде «цветные» не могли рассчитывать на участие в определении судеб своих стран вплоть до второй половины XX в.
В США «критический период» 1783–1789 гг. сменился быстрым и устойчивым ростом, связанным как со стабилизацией политической сцстемы после принятия федеральной Конституции США, так и началом европейских войн, которые поставили нейтральные Соединенные Штаты в выгодное положение. Страна, подобно другим британским переселенческим колониям, включилась в растущий механизм капиталистического рынка, центром которого была Британская империя, а на рубеже XIX–XX вв. обошла бывшую метрополию сперва по валовому, а затем и по подушевому объему промышленного производства. Когда к концу XIX в. Соединенные Штаты заняли первое место в мире по объему экономики, о джефферсоновской «республике фермеров» вспоминали все реже, разве что на «подвижной границе» освоения гомстедерами новых земель. В 1895 г. Фридрих Энгельс точно описал Соединенные Штаты того времени: «Америка — самая молодая и в то же время самая старая страна в мире… [она], с одной стороны, занята еще первоначальной задачей, освоением огромной девственной целины, а с другой, вынуждена уже участвовать в борьбе за первое место в промышленном производстве».
В Испании и большинстве ее бывших владений лишь в последней трети XIX в. установились стабильные политические режимы, и эти страны стали нагонять упущенные для роста и развития ключевые десятилетия промышленного переворота. Нехватка рабочих рук отличала большинство стран Нового Света. Хорошо известен опыт «страны иммигрантов» Соединенных Штатов, принявшей в 1870–1914 гг. более 25,3 млн переселенцев. Но ибероамериканские государства также охотно ждали иммигрантов, часто даже оплачивая переезд и размещение новых граждан. Как и в США, иммигранты ехали в основном из перенаселенной аграрной Европы, также из Японии, Китая, а с рубежа XIX–XX вв. — и с Ближнего Востока (среди потомков ливанских иммигрантов-маронитов самый богатый человек мира в 2010–2013 гг. мексиканец Карлос Слим Хелу). Нужно подчеркнуть, что в погоне за свободными землями и работой иммигранты заселяли и бедные страны континента — Парагвай, Боливию, Перу.
Действовавший в 1818–1842 гг. кубинский Совет по привлечению белой эмиграции сулил переселенцам надел в 1 кубинскую кабальерию (13,42 га), бесплатный проезд, ссуду на полгода и 15-летнее освобождение от церковной десятины, однако существование рабского труда не позволило развиться свободному крестьянству. В 1853–1874 гг. на Кубу прибыли более 125 тыс. китайских рабочих-кули, а в 1901–1910 гг., уже после отмены рабства, — 243 тыс. европейцев, в основном испанцев.
В 1884–1913 гг. в Бразилию равномерным потоком переселились 2,747 млн человек, в основном итальянцев, португальцев, испанцев (население Бразилии составляло 14,33 млн человек в 1890 г., 17,4 млн человек в 1900 г. и 30,31 млн человек в 1920 г.). Население Сан-Паулу выросло в 1890–1900 гг. с 64 до 239 тыс. человек. В 1893 г. 70 % рабочих Сан-Паулу были иностранцами, в 1890 г. в Рио-де-Жанейро этот показатель составлял 39 %. В сельском хозяйстве развивался колонат — практически наемный труд, при котором, однако, до 70 % заработка выплачивалось натурой.
В 1870 г. население Аргентины составляло менее 2 млн человек, а Уругвая — около 350 тыс. В 1881–1930 гг. иммиграция в Аргентину достигла 3,8 млн человек, в Уругвай — около 600 тыс. В 1910–1914 гг. иностранцы составляли около 14,5 % населения США и около 30 % населения Аргентины. Экстенсивное развитие сельского хозяйства в Аргентине и Уругвае, в первом случае включавшее вытеснение коренного населения с его земель в Пампе, Патагонии и Чако, сближает опыт этих стран с моделью переселенческого капитализма Соединенных Штатов и британских доминионов, хотя в Южной Америке основные пахотные земли принадлежали латифундистам и попытки развить мелкое и среднее землевладение наталкивались на их сопротивление. Скотоводы-гаучо (гаушу, как их называли в бразильском Риу-Гранди-ду-Сул) пампасов напоминают ковбоев прерий. Впрочем, капиталистическое зерновое хозяйство в Аргентине развивалось, если использовать ленинские определения, по «прусскому», а не по «американскому» пути: если в США главной силой стали фермеры-гомстедеры, то в Аргентине — батраки на латифундиях, чей труд, однако, в отличие от Мексики, неплохо оплачивался.
В начале XX в. Аргентина, Уругвай и Чили, опираясь на экспорт пшеницы и мяса, вошли в число обеспеченных стран мира по ВВП на душу населения, занимая места вслед за Германией и Францией. На рубеже веков средние заработки в Аргентине и Уругвае более чем на 200 % превышали усредненные показатели по Испании, Италии, Португалии, на Кубе — на 160 %, в Юго-Восточной Бразилии — почти на 50 %, Мексике — на 140–170 %, Колумбии — на 50–80 %. Впрочем, за исключением упомянутых Аргентины, Уругвая и Чили, а также Коста-Рики, латиноамериканские государства вошли в новое столетие с тяжелым багажом общественных отношений, плохо вписывавшихся в капиталистическую экономику, острой социальной поляризацией, во многом отсталым хозяйством. Северные соседи — США и Канада — смотрели в будущее радужно: их стабильные политические системы были способны отвечать на вызов времени, менее остро, по сравнению с большинством европейских государств, стоял социальный вопрос, экономики после 1870 г. показывали наивысший в мире абсолютный и подушевой рост.
США: на пути к могуществу
Соединенные Штаты Америки стали первым государством Западного полушария, где к началу XIX в. создались условия для быстрого развития капитализма: продолжал расти поток иммигрантов, увеличился объем продаж общественных земель в частные руки, быстро развивалась промышленность. Ко второй половине 1840-х — 1850-м годам страна окончательно раскололась на свободный Север и рабовладельческий Юг. Гражданская война 1861–1865 гг., в которой победил Север, стала серьезным испытанием на прочность американской государственной системы.