Ада, или Эротиада

Наше представление о Прошлом не отмечено последовательной связью в столь же заметной степени, как восприятие и Настоящего, и мгновений, непосредственно предваряющих момент его явления. Бреясь, как правило, ежедневно по утрам, я привык после второго раза менять лезвие безопасной бритвы; время от времени, случается, я день пропускаю, и потом приходится со звучным скрежетом сбривать буйную щетину, упорную колючесть которой обнаруживаю под пальцами после каждого скребка, и в таких случаях лезвие использую лишь раз. Теперь, мысленно представляя себе, как брился в последнее время, я не учитываю момента последовательности: мне интересно только одно — сколько раз, один или два, проработало лезвие, оставленное на серебряном подносике; если только раз, тогда порядок двух общетиненных дней для моего сознания интереса не представляет — собственно, я уже слухом и осязанием склонен воспринимать второе по колючести утро первым и только потом вставить день без бритья, в соответствии с чем моя борода отрастает, так сказать, в обратном направлении.

Если же теперь при жалких единичных очесах познаний, относящихся к цветистому содержанию времени, мы поменяем угол зрения и станем рассматривать Прошлое лишь как последовательное восстановление истекших явлений, иные из которых если и сохранились в обычном сознании, то менее четко, чем другие, мы можем позволить себе забаву полегче средь света и тени закоулков Прошлого. Образ-воспоминание включает образы-шлейфы звуков, исторгаемых, так сказать, слухом, запомнившим их мгновение назад, когда сознание было занято тем, чтоб не наехать на школьников, — так что, собственно говоря, можно и проиграть то, что возвестили церковные часы, потом, когда уже позади Турцен с его притихшей, но еще отдающей эхом колокольней. Обозревание последних ступенек непосредственного Прошлого занимает меньше физического времени, чем требуется часовому механизму, чтобы выдать надлежащий бой, и именно это таинственное «меньше» составляет особое свойство еще свежего Прошлого, в которое вливается настоящее в момент нашего обращения к звукам-теням. Это «меньше» подчеркивает, что Прошлому часы не нужны и что последовательность его событий выражается не временем, указываемом часами, но чем-то, в большей степени имеющим отношение к подлинному ритму Времени. То же, хотя не так явно, относится к ощущениям, связанным с постижением провалов непамятного, или «нейтрального», времени между отчетливыми событиями. Я, например, запомнил в цветовом выражении (серовато-голубом, лиловом, рыжевато-сером) три мои прощальные — публичные — лекции о трактовке Времени месье Бергсоном в одном крупнейшем университете пару месяцев назад. Я помню гораздо слабее, и даже смог бы полностью вычеркнуть из памяти, шестидневные промежутки между голубым и лиловым, а также между лиловым и серым. Однако я зримо представляю себе обстоятельства, сопутствовавшие каждой лекции. Опаздывая на первую лекцию (на тему о Прошлом), я с неприятным холодком внутри, будто спеша на собственные похороны, озирал ярко освещенные окна Антикамушкинской аудитории и маленькую фигурку студента-японца, который, также опаздывая, на дикой скорости меня обогнал и исчез за дверями здания задолго до того, как я достиг полукруглой лестницы. Во время второй лекции — на сей раз о Настоящем, во время пятисекундной тишины и «внутреннего сосредоточения», запрошенного мной у аудитории, чтобы удачней проиллюстрировать мысль насчет истинного восприятия времени, которую я (вернее, говорящее сокровище в моем жилетном кармане) готовился произнести, зал наполнился левиафановым храпом седобородого слушателя — и, как водится, грохнул. Во время третьей, и последней, лекции, посвященной Будущему («Квази-Времени»), отлично прослужив несколько минут, мой тайно записанный голос натолкнулся на непонятные проблемы механического свойства, и я предпочел изобразить сердечный приступ, повлекший мой вывоз в ночь и навечно (применительно к чтению лекций), только б не напрягать зрение, не копаться в стопке мятых, слепым карандашом набросанных тезисов, которыми одержимы бедняги-лекторы из знакомых снов (объясняемых д-ром Фройдом из Зигни-Мондьё-Мондьё тем, что наш сновидец в детстве читал любовные письма своих прелюбодеев-родителей). Я привожу здесь эти нелепые, однако характерные подробности, чтобы продемонстрировать, что события, отбираемые для опыта, должны не только бросаться в глаза и выстраиваться в ряд (три лекции за три недели), но и соотноситься друг с другом основным признаком (злоключения лектора). Оба промежутка, по пять дней каждый, представляются мне одинаковыми впадинами, каждая наполнена до краев неподвижной сероватой мглой при слабом намеке на россыпь конфетти (которые могли бы вспыхнуть цветом, позволь я случайному воспоминанию образоваться между означенными пределами). Этот смутный континуум из-за своего нахождения среди отживших явлений не может быть ощупан, испробован, услышан, как Винова Впадина между ритмическими ударами; однако их роднит один удивительный признак: неподвижность восприимчивого Времени. Синестезия, которой я в высшей степени привержен, оказывается великим помощником в подобной задаче — задаче, теперь приближающейся к своему критическому моменту, расцвету Настоящего.

И вот над вершиной Прошлого задувают ветры Настоящего — над вершинами перевалов, восхождение к которым составляет гордость моей жизни: Амбрей, Флуэла, Фурка, явственные в моем сознании! Мгновение меняется в точке восприятия лишь потому, что я сам пребываю в неизбывном состоянии тривиального преображения. Чтоб дать себе время для времяисчисления Времени, я должен подвинуть сознание в направлении, прямо противоположном тому, в котором сам двигаюсь, — как бывает, если проезжаешь мимо длинного ряда тополей и хочется выделить и задержать один из них, и тогда зеленая масса обращается и тянется, да-да, тянется к вам каждым своим листком. Какой-то кретин у меня на хвосте.

Подобную напряженность внимания я нарек в прошлом году «Неспешное Настоящее» в отличие от приданной (Клеем в 1882 г.) этому явлению более общей формулировки «Обманчивое Настоящее». И первый термин со своей осознанной конструкцией, и второй с привычным своим потоком дарят нам секунды три-четыре того, что можно ощутить как сиюминутность. Эта сиюминутность — единственная данная нам реальность; она следует за цветистым небытием того, чего уже нет, предваряя абсолютное небытие будущего. Таким образом, практически в буквальном смысле, можно сказать, что сознательная человеческая жизнь длится всего лишь миг, ибо в каждый момент неспешного внимания к нашему собственному потоку сознания мы не можем сказать, сменится ли он другим или нет. Как ниже поясню, я не верю, что «предчувствие» («ожидание продвижения по службе или боязнь промахнуться в связях», по выражению одного мыслителя-неудачника) играет сколько-нибудь значительную роль в формировании обманчивого настоящего, как не верю и в то, что будущее трансформируется в третью створку Времени, даже если мы и в самом деле чего-то ожидаем — поворота знакомой дороги или что вот-вот возникнут две живописно крутых горы, на одной замок, на другой церковь, — чем ясней предвидение, тем меньше в нем провидческого. Если этот мерзавец сзади рискнет сейчас пойти на обгон, тут же в лоб столкнется с грузовиком, который выехал из-за поворота, и меня и весь вид от него скроет взрыв осколков стекла.

Итак, невзрачное наше Настоящее — это промежуток Времени, непосредственно и реально нами ощутимый, сохранивший свежий привкус Прошлого, воспринимаемого все же частью сиюминутности. Что касается повседневности, а также привычных удобств для нашего организма (в меру здорового, в меру крепкого, вдыхающего зеленый аромат ветерка, смакующего приятные последствия изысканнейшей пищи в мире — крутого яйца), то тут значения не имеет, что нам, возможно, не суждено возрадоваться истинному Настоящему, которое всего лишь миг нулевой длительности, этакое сочное пятно, вроде того, как жирна и типографски крупна на реальном листе бумаги геометрическая безразмерная точка. По утверждениям психологов и полицейских, средний водитель способен зрительно воспринять временную единицу в десятую долю секунды (был у меня пациент, в прошлом карточный шулер, который мог вычислить любую карту в пять раз быстрей!) Любопытно, какова долгота мгновения, требующегося для осознания крушения и для осуществления надежд. Воздействие запаха может быть совсем внезапным, а у большинства слух и осязание гораздо молниеносней, чем зрение. От тех двух, голосовавших на дороге, изрядно воняло — пуще всего от парня.