Страница 3 из 5
А потом я вынес ее из класса и спрятал в тайник.
Алгебра была первым уроком. Елена Аркадьевна появилась в классе через час, к началу третьего урока. Она пристально посмотрела на пустую столешницу, заглянула под стол и спросила:
- Ребята, никто мою авторучку не брал?
- На фиг она нам нужна!? - возмутился с задней парты хулиган и двоечник Пашка Пупынин по прозвищу Пупок. - Мы, Лена Аркадьевна, уже два года, как шариковыми пользуемся.
И он был прав. Наливная чернильная авторучка была никому не нужна. Даже мне. Недавно, к первому сентября родители купили мне аж три шариковых авторучки - с синим стержнем, с красным и с черным.
Авторучки лежали в прозрачном пластиковом чехле-футляре. Не у каждого школьника были такие. Но я сказал, больше всему классу, чем
Елене Аркадьевне:
- Очень надо с чернилами возиться. Каменный век что ли?
- Ребята! Эта авторучка - память об одном человеке. Я ей очень дорожу. Отдайте, пожалуйста! Тем более что она никому из вас не нужна.
- Да не брали мы вышу авторучку, - завелся Пупок. - Вы че? Не поняли, что ли?
Пупок злился, наверное, потому, что он своей видавшей виды шкурой чувствовал - кто бы не скомуниздил эту проклятую авторучку, обвинят все равно его. А кого еще обвинять? Он ведь плохо учится, а родители у него - мать простая фельдшерица в ветлечебнице, к тому же пьющая, отец сидит. Неблагополучная семья.
- А почему ты грубишь? - тихо спросила Елена Аркадьевна, у нее побелел кончик красивого носа. - Почему, Павел, ты позволяешь себе разговаривать со мной в подобном тоне?
- Вы же себе позволяете! - очень убедительно заметил Пупок.
Прозвенел звонок, и в класс вошла русачка Софья Абрамовна, это был ее урок.
- Софья Абрамовна, - тоном приказа сказала математичка. - Будьте добры, проследите, чтобы никто не выходил из класса. Я сейчас вернусь. - И гордо вышла, прикрыв за собой дверь.
Русачка пожала литыми плечами и встала у двери, как скала. О том, что на улице во всю гуляет бабье лето и по причине тепла окна открыты, что класс находится на первом этаже, и что через открытые окна можно легко удрать, она не подумала, да и мы все даже не пытались этого сделать. Какое-никакое, но уважение к учителям и вообще к старшим, у нас пятиклассников, живших в эпоху развитого социализма, присутствовало. Той отмороженностью, которая царит в теперешней школе, дети еще не болели.
Софья Абрамовна Розенблюм была типичной еврейкой и национальность свою скрывать даже не пыталась, сложно было ее скрыть, имея такое имя, отчество, фамилию, а вместе с ними, широкие бедра, крупный нос с горбинкой, кудрявые черные волосы и смуглую кожу. Говорила она, сильно грассируя. Теперь я бы не смог понять, каким образом ей удалось работать учительницей русского языка. А тогда я об этом не задумывался. Еврейский вопрос прошел мимо меня. Я его не заметил. А про Софью я тогда думал, что она просто не совсем русская. И все.
- Что вы натвоРРРили, РРРебятки? - спросила Софья.
- Лена Яковлевна свою авторучку потеряла, а думает, что это мы ее сперли, - за всех высказался Пупок. - А на фиг нам ее авторучка? Она нам и на фиг не нужна.
- А вы точно не бРРРали? Может, из озоРРРства?
- Нет, Софья Абрамовна, - как всегда за всех ответил Пупок. - Мы не брали. - И повторил: - Она нам на фиг не нужна, ее дурацкая авторучка.
Он бы еще несколько раз повторил эти слова, но тут отворилась дверь и в класс вошла наша математичка в сопровождении всего мужского педсостава семнадцатой средней школы - физрук Михаил
Евгеньевич, трудовик Семен Семенович и завхоз Степан Матвеевич или попросту - дядя Степа. Класс притих. Честно признаюсь, я тогда решил, что мне каюк - либо кто-нибудь все же заметил, как я тырил авторучку и обязательно меня заложит, либо я сам сознаюсь под прессом такого авторитета.
Я выдержал, и оказалось, что никто не видел, как я украл авторучку.
Нас ошмонали - заставили вывернуть карманы брюк, у девчонок карманы на фартуках у кого они были, и проверили содержимое наших портфелей. Шмон длился весь урок русского языка. Вызывали по журналу, обыскивали и выпускали в коридор, где нам было велено ждать. Моя фамилия - последняя в журнале, меня последним и вызвали.
Когда выворачивал карманы, я случайно столкнулся взглядом с Софьей
Абрамовной и увидел, что она плачет - совершенно беззвучно, пряча слезы, украдкой промокая их со щек клетчатым платком. Глаза у русачки были какими-то испуганными. Нет, не испуганными, а грустными. Грусть, смешанная с испугом и еще чем-то. Сейчас я сказал бы, что увидел в карих навыкат глазах Софьи сумеречный свет мировой скорби.
Что ей плакать, удивился я, ей-то что плакать? Я не понял этих слез. И не понял этой скорби. Тогда я не понял…
А потом, в ближайшую субботу, состоялось родительское собрание, на котором и учащиеся присутствовали. Наверное, для того, чтобы нам всем было стыдно. Перед папами и мамами. Из преподавателей, кроме нашей классной, Анжелы Юрьевны, географички, бала пострадавшая Елена
Аркадьевна и завуч по воспитательной работе, историчка Надежда
Николаевна. Истеричка, как мы ее называли. Родителям было поведано
Надеждой Николаевной, что в пятом классе "А" завелся воришка. Он украл у преподавателя математики авторучку, подаренную ей мамой-учительницей, а мама Елены Аркадьевны получила эту авторучку из рук самой Екатерины Фурцевой. Все мамы и папы были возмущены, но не тем, что их детей необоснованно обвиняют в воровстве и унижают личным досмотром, как каких-то зэков, а тем, что их чадам приходится учиться вместе с вором и возможно сидеть с ним за одной партой.
Многие родители галдели, выкрикивали: "Милицию надо привлечь!
Пригласить инспектора из детской комнаты милиции! Позор! Надо на корню пресечь это безобразие!". Моя мама усердствовала не меньше других, тоже возмущалась, а папа ничего не выкрикивал, потому что его не было на собрании, он как всегда по субботам допоздна засиживался на заводе. Только спившаяся врачиха, а ныне фельдшерица из ветлечебницы, Пупынина, мама Пупка, хрипловато предположила:
- А может быть, ребятишки не виноваты? Может быть, эту авторучку
Елена Аркадьевна оставила где-то в другом месте? А мы тут такую бучу устраиваем…
Пупынина, заранее оповещенная Пупком о родительском собрании, наверное, с утра заставила себя не пить. Или выпила, но немного. Ее лицо было покрыто толстым слоем пудры, губы накрашены ярко и не очень ровно. На ней был строгий черный костюм и белая сорочка с кружевным воротничком, а волосы собраны в незатейливую прическу. В принципе, если издали - женщина, как женщина, даже не очень старая.
Обычно я видел ее другой. Ее почти всегда не было дома, когда я заходил к Пупку, чтобы позвать его на улицу. Только по воскресеньям ее и можно было там застать. С Пупком мы не то, чтобы дружили, но иногда играли вместе. Правда, ему всегда было скучно с нами, сверстниками, Пупка вязко тянуло в другую жизнь… Так вот, когда я приходил к Пупку, а его мама оказывалась дома, то на ней всегда был один и тот же черный стеганый халат, сальный и мешковатый, с вытянутыми нитками на шалевом воротнике. Лицо у Пупковой мамы было серым и морщинистым и пахло от нее резко и неприятно. Перегаром.
Тихо сказав: "Пашенька, к тебе пришли", Пупынина устало брела внутрь пропахшей жареной рыбой квартиры. Пашка рассказывал, что когда-то его мама была известной врачихой, работала на горбольнице и больные ее очень уважали. Потом она стала выпивать, и ей пришлось уйти в поликлинику. Потом она несколько раз меняла место работы, а когда отца посадили за драку, мама запила по-черному. Ее выгнали с работы из поликлиники, и она смогла устроиться только в ветлечебницу фельдшером…
- А вы что же, Полина Андреевна, предлагаете оставить эту ситуацию, этот…инцидент, без последствий? - зло отреагировала
Надежда Николаевна и сузила глаза.
- Ну почему же? - возразила Пупынина. - Без последствий того, что произошло, оставлять нельзя. Только давайте посмотрим на эту ситуацию трезво, товарищи. И немного с другой стороны.