Порт-Артур — Токио

Но подготовка нужного для вмешательства в европейские дела общественного мнения в стране, где изоляционизм подавляющим большинством населения считался одним из главных достижений в истории своей страны, требует некоторого времени.

По большому счету, это было результатом консервативной политики лорда Солсбери: англичане засиделись в своей «блестящей изоляции», и оказались в роли догоняющих. Позиция же Франции при свершившемся русско-германском альянсе выглядела просто безнадежной. И, казалось бы, единственным разумным выходом для нее оставалось к этому союзу примкнуть, что превращало «сердечное согласие» в простой клочок пипифакса.

Но ведь Англия — это Англия… Этот народ и эта страна удар держать умели. Как и добиваться своих целей. Достижение которых всегда оправдывало любые средства…

Последний подвиг в отгремевшей на Дальнем Востоке русско-японской войне достался на долю портового работяги «Надежного». Подвиг трудовой. Предупредив о своем выходе во Владивосток по телеграфу, Руднев потребовал от Гаупта не только обеспечить нормальную постановку флота на бочки в Золотом Роге, но и иметь пробитым судоходный канал до рейда шириной не менее трех кабельтовых. Лайнеры и транспорта с армейцами на борту были не только весьма «тонкокожими» для движения среди плавающих льдин: их маневренные характеристики при прохождении узкостей так же оставляли желать лучшего, да и буксирам нужна была чистая вода для работы с ними.

Хоть зима в этом году и не выдалась особенно суровой, ледоколу и всем кто на нем служил, жизнь медом не казалась. А в аврал приходилось и вовсе не сладко. Конечно, портовое начальство догадалось обеспечить командовавшего им подполковника Чихачева всем необходимым, ему даже прислали дополнительных кочегаров, однако к концу шестых суток ударной борьбы со льдом и ледокол и его команда выглядели неважно. Люди здорово устали.

Неважно чувствовал себя и сам младший брат «Ермака»: текли холодильники, грелся упорный подшипник и дважды уже отказывала рулевая машинка. Но зато за это время и стояночная зона и канал к ней были подготовлены, а последний еще и обвехован.

Когда командиру ледокола разъяснили сколько и каких кораблей предстоит ждать в Золотой Рог, он поначалу даже вспал в ступор. Несложный расчет показывал, что дабы удержать от схватывания такую акваторию и подходы к ней, «Надежному» предстоит колоть лед несколько суток, практически без остановок. Но выдюжили, слава Богу. Ветер и течения помогли: колотый лед не успевал смерзаться, да еще пошедший на поправку командующий послал портовые пароходы «потолкаться» в бухте, по мере сил пособляя природным факторам и Чихачеву.

Рассвет первого дня весны Сергей Степанович вновь встретил на мостике своего «Надежного». За ночь канал со стороны Уссурийского залива местами прихватило, кое-где сбились в кучу поколотые накануне льдины. Поэтому закончив ночной угольный аврал, и не теряя ни минуты, Чихачев вновь вывел свой корабль в Босфор Восточный. С пяти утра, при свете прожектора, он с хрустом и грохотом утюжил акваторию канала на входе в пролив. Конечно, это был уже не тот лед, аршинный, что сковывал подходы к базе с Рождества до Сретения, но даже будучи в половину меньшей толщины, мороки он доставлял изрядной.

Было уже часов десять, когда марсовый с вороньего гнезда доложил о том, что дежурный миноносец, дав большой ход, побежал куда-то на зюйд — зюйд-вест. Щурясь от влетевшего в глаза солнечного зайчика, отразившегося от толстого стекла рубки, Чихачев по привычке протер линзы бинокля, после чего выйдя на крыло мостика, стал всматриваться в дымку на юго-западе. Туда сейчас, виляя между редкими льдинами, на всех парах уходил «Двести пятый».

Вскоре марсовый уже смог подсказать командиру, куда точно нужно смотреть… Нет, это была не просто более мутная мгла над морем. Там в серо-синей утренней дали на правой раковине «Надежного», все отчетливее начинала просматриваться растущая дымная полоса. Вскоре, вздымая тучи брызг и пены, по левому борту ледокола прошли мимо так же направляющиеся в залив миноносцы первого отделения — № 203 и № 204.

— Что там, Илья Александрович! — Чихачев окликнул в мегафон стоявшего на мостике своего кораблика командира отделения миноносцев Виноградского.

— Наши возвращаются, Сергей Степанович! Флот! Все идут. Встречать бежим!

— Так рано идут? Ведь завтра ввечеру только их ждали…

— Раньше не позже!

— А может и нам можно?

— Так Вам разве кто-то запретил? Канал и бочки в полном порядке, новые поставлены… Спасибо Вам! Буксиры уже выходят и «Громобой» за ними! Телеграфа у Вас нет, никто «Надежному» персонально не сигналил. Сами решайте!

— Спасибо!

Так… Сколько же у меня пластинок осталось? Штук двадцать есть. Хватит, вроде как… Пусть потом фитилят как хотят, но не снять ЭТОГО я не могу. Один раз в жизни такое бывает. Или реже. Эх, Господи, благослови! — метнулась в голове Чихачева, уже шестой год как увлекающегося фотографией, шальная мысль. И немедленно переросла в уверенность.

Через пару минут на ледоколе началась возбужденная суета. Боцман добыл давно ждавшие своего часа флаги расцвечивания, вскоре они были растянуты, как и положено от гюйсштока до флагштока через топы стенег. На мостике, справа от входа в ходовую рубку занял свое нештатное, но лучшее место, штатив фотоаппарата, а рядом коробка с пластинками. Готовых стекол оказалось аж целых двадцать шесть. По поводу ободранной льдом краски на бортах и явно видимых последствиях недавнего угольного аврала, командиру осталось лишь тяжко вздохнуть…

Завершив, таким образом, необходимую подготовку, маленький портовый ледокол, отчаянно задымив, прибавил ходу, круто развернулся, и решительно отправился встречать возвращающийся в базу победоносный флот. Отправился прямо в историю, потому как серия любительских фотоснимков Чихачева оказалась единственной, запечатлевшей самые яркие и пронзительные моменты этого дня «со стороны», поскольку Апостоли со своей фотокамерой находился на борту флагмана Руднева…

И, видит Бог, и трудяга-ледокол, и его экипаж имели на это полное моральное право…

— Влезть бы нам всем в Золотой Рог до темноты с этакой-то оравой…

— Всеволод Федорович, дорогой, ну кто нас теперь куда гонит? Сами посудите. Полно те, ей Богу, себя накручивать. Не Цугару, чай! Там — согласен, понервничать пришлось, когда стало ясно, что тральный караван вот-вот против волны выгребать не сможет. Но справились же. А здесь наша дорожка уже протралена, «Надежный», судя по телеграмме Гаупта, все прошкрябал, и не один раз…

— Прошкрябал. Не сомневаюсь. А коли ночью кто борт пропорет? Он же лед поколол только, а не в крошку истолок или растопил. Днем опасную ледышку с моста увидеть — плевое дело. А ночью?

— Не войдем все за день, кто-то из пароходства и на якоре утра подождет. Война кончилась. Топить нас никто пока больше не собирается. Не волнуйтесь понапрасну.

— В этом Вы правы, конечно, Петр Алексеевич… Что-то действительно нервы никак в порядок не соберу. Как будто пружина в часах раскрутилась и со шпенька соскочила…

Из-за Веницкого еще волнуюсь: все ли у него нормально в Вэй Хае пройдет, сможет ли «выковырять» наших. Мне подзатянувшееся молчание Форин оффиса не нравится. Затевают какую-то гадость бриты… Очередную! А у нас в их порту — три броненосца… Я поэтому и попросил Алексеева послать «Святителей» с «Пересветом». Все-таки любую аргументацию хорошо подкреплять главным калибром! Или я сгущаю? От войны никак не отойду?

— Честно говоря, я пока тоже оглушен немножко. Так вот взять и шагнуть из войны в мир… Утром сегодня опять вскочил как ошпаренный — приснилось, что Николая Александровича с Фитингофом на их «столе-крейсере» Камимура изловил.

— Доброе утро, господа… Всю жизнь мне поминать теперь будете, Петр Алексеевич, ту нашу прогулку к Гуаму? — вдруг подал откуда-то сзади голос Беклемишев.

— А, «Гроза береговой обороны, портов и судоходства» Страны восходящего солнца пожаловали! Милости просим! Присоединяйтесь-ка к нам. И с весной Вас, однако…