Страница 155 из 180
Если бы наши немецкие наполовину и вполне коммунистические доценты дали себе труд хоть немного познакомиться с главными произведениями Фурье, которые им ведь не менее доступны, чем любая немецкая книга, — какой бы они нашли в них неисчерпаемый источник материала для конструирования и прочих целей! Какую бы массу новых идей — и сейчас ещё новых для Германии — они бы там нашли! По эти добрые люди до сих пор не способны предъявить современному обществу никакого обвинения, кроме положения пролетариата, да и об этом они могут сказать не слишком-то много. Конечно, положение пролетариата — главный пункт, но разве критика современного общества этим исчерпывается? На примере Фурье, который, за исключением позднейших своих сочинений, совсем мало касается этого пункта, видно, как можно и без этого признать существующее общество совершенно негодным и одной только критикой буржуазии, — именно её внутренних взаимоотношений, не касаясь её отношения к пролетариату, — прийти к выводу о необходимости переустройства общества. В такого рода критике Фурье доныне остаётся единственным. Фурье неумолимо вскрывает лицемерие респектабельного общества, противоречие между его теорией и практикой, пустоту всего его образа жизни, высмеивает его философию, его стремление к perfection de la perfectibilite perfectibilisante{188} и к auguste verite{189}; Фурье высмеивает его «чистую мораль», его единообразные общественные установления и сопоставляет с ними его практику, doux commerce{190}, которую подвергает мастерской критике, разнузданные наслаждения, не дающие наслаждения, организованный в браке адюльтер, всеобщий хаос. Это всё такие стороны современного общества, о которых в Германии вопрос совсем ещё не поднимался. Правда, кое-что было сказано о свободе любви, о положении женщины, об её эмансипации; но к чему это свелось? Две-три путаные фразы, несколько синих чулков, немного истерии и добрая толика жалоб по поводу немецкой семейной неурядицы — гора родила мышь!
Немцам следовало бы сначала хоть сколько-нибудь познакомиться с общественным движением за границей, с его практикой и с его литературой, — к практическому движению относится вся история Англии и Франции за последние восемьдесят лет, английская промышленность и французская революция, — затем им следовало бы сделать на практике и в литературе столько же, сколько сделали их соседи, и лишь после этого было бы уместно ставить такого рода праздные вопросы, как вопрос о больших или меньших заслугах различных наций. Но тогда уже не найдётся и аудитории для таких софистических дискуссий.
А пока самое лучшее было бы немцам прежде всего познакомиться с достижениями заграницы. Появившиеся до сих пор книги об этом — все без исключения плохи. Такого рода краткие изложения могут дать в лучшем случае только критику произведений, но не познакомить с самими произведениями. Последние частью являются редкостью и их нельзя достать в Германии, частью слишком объёмисты, частью смешаны с материалами, сохранившими лишь историческое и литературное значение и уже неинтересными для немецкой публики в 1845 году. Чтобы сделать доступными эти произведения, ценное содержание которых и поныне ещё ново для Германии, необходимо произвести отбор и обработку, подобно тому как это делают со всем поступающим к ним из-за границы материалом французы, являющиеся и в этих делах гораздо более практичными, чем мы. Обработанные таким образом важнейшие произведения иностранной социалистической литературы в ближайшем будущем начнут выходить. Несколько немецких коммунистов, между ними наиболее выдающиеся деятели движения, которые столь же легко могли бы дать оригинальные труды, объединились для этого начинания; оно, надо надеяться, покажет мудрым немецким теоретикам, что вся их премудрость устарела, что по ту сторону Рейна и Ла-Манша всё это уже давным-давно продискутировано pro et contra{191}. И лишь после того, как они узнают, что было сделано до них, они смогут показать, на что способны они сами. Брюссель
Написано в конце 1845 г.
Печатается по тексту ежегодника
Перевод с немецкого
Впервые напечатано в ежегоднике «Deutsches Burgerbuch» на 1846 г.
Подпись: Ф. Энгельс
Ф. ЭНГЕЛЬС ПРАЗДНЕСТВО НАЦИЙ В ЛОНДОНЕ
(В СВЯЗИ С ГОДОВЩИНОЙ ПРОВОЗГЛАШЕНИЯ ФРАНЦУЗСКОЙ РЕСПУБЛИКИ 22 СЕНТЯБРЯ 1792 г.)[165]
«Какое нам дело до наций? Какое нам дело до французской республики? Разве мы не составили себе давным-давно понятие о нациях, разве мы не указали каждой из них соответствующее место, разве мы не отвели область теории немцам, политики — французам, а гражданского общества — англичанам? И вдруг — французская республика! Зачем чествовать то, что относится к ступени развития, которая давно преодолена, которая сама себя упразднила своими собственными последствиями? Если вы хотите сообщить нам что-нибудь об Англии, расскажите уж лучше о новейшей фазе, в которую вступил социалистический принцип, расскажите нам, продолжает ли односторонний английский социализм не понимать того, что он стоит много ниже нашей принципиальной высоты и что он может быть признан лишь моментом, да и то уже превзойдённым моментом развития!»
Успокойся, милая Германия! И нации, и французская республика очень близко нас касаются.
Братание наций, которое повсюду провозглашается теперь крайней, пролетарской партией в противовес как старому, ничем не прикрытому национальному эгоизму, так и лицемерному частноэгоистическому космополитизму свободной торговли, гораздо ценнее всех немецких теорий об «истинном социализме».
Братание наций под знаменем современной демократии, которая, выйдя из французской революции, развилась во французский коммунизм и английский чартизм, показывает, что массы и их представители лучше сознают требования времени, чем немецкие теоретики.
«Но ведь не об этом речь! Кто же говорит о братании, которое и т. д., о демократии, которая и т. д.? Мы говорим о братании наций, взятом самом по себе, о братании наций вообще, о демократии вообще, просто о демократии, о демократии как таковой. Разве вы совсем забыли своего Гегеля?»
«Не римляне мы, мы курим табак»[166]. Мы говорим не о том антинационалистическом движении, которое имеет место в мире в данный момент, мы говорим о том упразднении национальностей, которое совершается в нашей голове при посредстве чистой мысли, при помощи фантазии за неимением фактов. Мы говорим не о действительной демократии, в объятия которой устремляется вся Европа и которая является совершенно особой демократией, отличной от всех прежних демократий; мы говорим о совсем иной демократии, представляющей собой нечто среднее между греческой, римской, американской и французской демократией, словом — о понятии демократии. Мы говорим не о вещах, принадлежащих XIX столетию, дурных и преходящих; мы говорим о категориях, которые вечны и которые существовали «раньше, чем образовались горы». Словом, мы говорим не о том, о чём идёт речь, а о чём-то совсем ином.
Короче говоря, когда в настоящее время у англичан, у французов и у тех немцев, которые участвуют в практическом движении, а не теоретизируют, речь идёт о демократии, о братании наций, то отнюдь не следует понимать это только в чисто политическом смысле. Подобные фантастические представления встречаются ещё лишь у немецких теоретиков и у отдельных немногочисленных иностранцев, которые не идут в счёт. В действительности эти слова имеют теперь социальный смысл, в котором растворяется их политическое значение. Уже эта революция не была просто борьбой за ту или иную государственную форму, как это себе ещё часто рисуют в Германии. Связь между большинством восстаний того времени и голодом; значение, которое имело продовольственное снабжение столицы и распределение запасов уже начиная с 1789 г.; декреты о максимуме цен, законы против скупщиков жизненных припасов; боевой клич революционных армий: «Война дворцам, мир хижинам»; свидетельство «Карманьолы»[167], по которой республиканец, наряду с du fer{192} и du coeur{193}, должен иметь также du pain{194}, и сотни других очевидных фактов показывают, даже и без углублённого изучения вопроса, насколько тогдашняя демократия представляла собой нечто совсем иное, чем просто политическую организацию. Известно также и то, что конституция 1793 г.[168] и террор исходили от той партии, которая опиралась на восставший пролетариат; что гибель Робеспьера означала победу буржуазии над пролетариатом; что Бабёф и участники его заговора сделали в отношении равенства самые далеко идущие выводы из идей демократии 1793 г., какие только были возможны в то время. Французская революция была социальным движением от начала до конца, и после неё чисто политическая демократия стала уже бессмыслицей.