Солнце слепых

- Может, шарахнем по фрицам? - лениво спросил Костя-наводчик.

Дурень, подумал Федор, из чего ты шарахнешь?

- Шарахай! - хохотнул механик. - Залезь повыше и шарахни! Только не промажь!

Когда они вышли из воды, стали одолевать комары. Пришлось натянуть мокрое облегающее обмундирование и, чтобы скорее привыкнуть к нему, сделать несколько энергичных движений руками.

- Надо же, будто и не было пекла, - сказал, чихнув, наводчик.

Его никто не поддержал. Двухнедельное отступление и зной лишили всех последних слов.

- Чего молчите? Жрать-то будем? А то сосет.

Федор положил ему руку на плечо.

- Кость, хватит трепаться. Побереги силы.

- Для чего? Для чего мне их беречь? Завтра сдохнешь, куда твои силы возьмешь?!

- С собой и возьмешь, - сказал Дрейк, похлопав Костю по плечу.

Тот сбросил руку Федора.

- Ладно, айда в штаб. Может, остался какой харч, - сказал Дрейк. - Костя, успокойся. Это ж только начало войны. А ты уже хоронишь себя, а заодно и нас всех. Рано ты засобирался туда... Не спеши, успеем.

Часовой осветил их фонариком, молча пропустил. В доме было темно, но когда поднялись на крылечко, увидели, что сидят двое. В темноте тлел огонек папиросы.

- Дерейкин? - Федор узнал голос майора Храпова.

- Он самый.

- Голодные поди?

- Не без того.

- Там оставили для вас. А где Самойленко?

- Не видел.

- Чугунок на скамье, а на столе тарелка с хлебом. Дом-то свой нашел?

- Нету дома. Совсем нет.

От двух домов, Дерейкиных и Вороновых, осталась каменная кладка с завалинкой да колодец с обгоревшим журавлем. «Фелиция, ты должна видеть меня, я снова тут».

После ужина Федор провалился в неспокойный сон. Его бил озноб.

- Федя, Феденька, - услышал он и замер. - Это я, Фелиция. Посмотри сюда.

Федор глянул в темноту. Ничего не было видно!

- Где ты? - хрипло произнес он.

- Я тут, тут.

- Где?!

- Да тише ты, чего разорался? - толкал в бок Федора Костя. - Приснилось что?

- Приснилось, - проворчал Федор и снова закрыл глаза. И только он их закрыл, как вновь услышал ее голос. Он звал откуда-то из темноты, в которой, он был уверен, ее не было! Но он звал, звал, звал!

- Да тут я, тут! - не выдержал и заорал он.

- Сдурел? - Костя толкал командира в бок. - Чего орешь?

Федор встал и вышел на улицу. Ночь была в полном разгаре. Но утро уже угадывалось по тонюсенькой полоске на востоке. Туда и подрапаем, подумал он. И никто не остановит их. Кто же остановит нас, чтобы мы остановили их?

Он закурил и тут же услышал:

- Федя, Феденька!

Он выпрямился на завалинке, спиной ощущая остывший камень кладки, и стал всматриваться в темноту. Ему показалось, что слева от него темный силуэт. Женщина.

- Ты? - обратился к ней Федор.

- А ты как думаешь? - спросила женщина. Голос был Фелицаты.

- Ты откуда взялась? Как ты нашла меня?

- Я тебя не искала. Я ниоткуда не бралась. Ты сам нашел меня. Я все время была тут.

- А почему же ты не звала меня раньше?

- Я звала тебя, но ты не слышал. Ты был оглушен войной. Ты вечно чем-то оглушен.

- Да, от снарядов по башне глохнешь... И что, все время ты была тут? со мной?

- Все время. Оно, это все время, было в одном месте. Помнишь, я тебе говорила?

- Помню, я все помню.

- С кем это ты, Дерейкин? - послышался голос майора.

- Да так, сам с собой.

- Ты это того, не злоупотребляй, сам с собой!

- Не так понял, майор. Где я возьму это самое?

- Не знаю, не велика хитрость.

- А у тебя, случаем, нет?

- Ну, есть...

- Так доставай! Накипело.

- Ну, смотри, лейтенант, спать-то, когда будешь?

«На том свете», - хотел сказать Федор, но не сказал.

- Отосплюсь как-нибудь.

А через год он таки встретил ее в небольшом поселке, который только что оставили немцы. Еще догорали дома, еще не завяла вырванная с корнем трава. Еще не все убрали трупы, и даже раненые, кто передвигался сам, не все ушли в лазарет. Федор шагал к колодцу с ведром и вдруг столкнулся с женщиной, словно выросшей из-под земли. Он даже вздрогнул.

- Задумался, соколик? - услышал он знакомый голос, глянул и обомлел: перед ним была Фелицата!

Он бросил ведро и схватил ее за руки.

- Да отпусти ты! Не сбегу. Ну и лапищи у тебя.

Федор отпустил одну руку, а вторую никак не мог выпустить из своей руки.

- Да отпусти, отпусти, - засмеялась Фелиция. - Откуда ты такой прыткий? В первый раз видит, и сразу же цапает. Орел!

- Фелиция, - сказал Дерейкин. - Это же я, Федор.

- Фелиция? - женщина подняла брови. - Я Лариса. А вы, значит, Федор? Ну, что ж, пойдем, если хочешь. Побуду часок Фелицией. За водой идешь? Не бери тут, туда немцы селитру бросили. Пойдем ко мне, мой дом - вон он.

- Но ты так похожа на Фелицию.

- А ты на Лешеньку, моего мужа... Царствие ему небесное. Все мы на войне похожи на тех, кого уже нет.

- Фелиция есть! - воскликнул Дерейкин.

- Есть, есть, - погладила его по руке Лариса. - Конечно же, есть. Куда она денется, если есть? Если есть, значит, есть всегда. На всю жизнь.

- Да, на всю жизнь, - сказал Федор.

- Вот мой дом. Заходи. А воду, давай ведро, я сама наберу. Проходи, проходи. Располагайся там.

В избе было две комнаты и прихожая. Стол, скамья и три табуретки были вся мебель. В углу на полочке стояла икона Николая чудотворца. Перед ней надломанная восковая свечечка. Федор подошел к иконе, посмотрел в глаза чудотворцу, и ему показалось, что святой Николай тоже посмотрел ему в глаза. Федор сел на табуретку, вытянув ноги. Зашла хозяйка. Спросила что-то, но Федор не понял, так как оказался во власти ее голоса, который был точная копия голоса Фелицаты.

- Нет, никакая ты не Лариса. Ты Фелицата.

- Хорошо, Фелицата так Фелицата, - устало улыбнулась хозяйка. - Есть-то будешь? Голодный, поди? Щас супец поедим. Суп кандей. На свежей крапиве, с мукой, луком. А для сытости сальцом заправим, вот он, гляди, шмат какой, - Лариса достала из чугунка завернутый в кальку кусок сала. - Смотри, даже прожилочки есть. Вот, две, три... пять прожилок!

- Калька откуда? - удивился Федор.

- Оттель, еще с до войны, - сказала Лариса. - Из города в сороковом привезла цельный рулон, вон по сей день пользую. Калька для еды, что бинт для раны, одна дезинфекция.

- Погоди-ка, Лариса, схожу за шнапсом, - встал Федор. Встал и подумал: а ведь это я лишь бы уйти, где я шнапсу сейчас найду?

- Куда ты? Куда? - испугалась Лариса. - Сиди. Шнапс есть, такого отродясь не пробовал. Из слив сама гнала, сахарку бы сюда, да ничего, и так шибает крепко, небосвод двойным кажется, а звезд и вовсе не счесть.

- Что, голову не поднять?

- Если и поднимешь да считать начнешь, в два раза больше насчитаешь.

- Поглядим, - усмехнулся Федор.

- А чего глядеть? Знаешь, сколько людей считать пробовало?

Федора перестал волновать голос Ларисы, он уловил в нем другие нотки, которых не было у Фелицаты. Но внешность ее, с поправкой на семь минувших лет, говорила за то, что она Фелицата. Нет, не она, убеждал себя Федор. Раз она говорит, что это не она, значит, не она.

На следующий день после похорон Анны Семеновны, ровно в семь утра (он невольно обратил на это внимание, так как стало пикать радио), шквал ветра согнул деревья, взметнул пыль до неба и, переломав все и перемешав, что только можно было переломать и перемешать, унесся прочь. «Вот ведь странно, - думал Дрейк, - было тихое спокойное утро. Вдруг налетел вихрь, натворил столько всего - и снова тихо, как ничего и не было. Зачем был ветер? Откуда он пришел и куда унесся? Какая высшая цель преследовала его, или какую высшую цель преследовал он? Или у ветра, как и у человека, нет никакой цели, а если и есть, то она, очевидно, только в том, чтобы всю жизнь, не утихая ни на минуту, носиться по свету, переворачивая все вверх дном. Беда - противостоять этому ветру, горе - оседлать его, но и далеко не счастье - прятаться от него».