Страница 13 из 41
И сейчас, стоя у телефона, она не то чтобы боялась за старика, которому в пьяной драке пробили череп, она просто хотела сделать все как можно лучше, квалифицированней.
Я ничего не слышала из тех слов, которые говорила мама, до тех пор, пока она не рассмеялась, переспрашивая:
— И этот тоже? Ну, веяние времени: каждому не что-нибудь — золото подавай! Тут стакана воды, сама знаешь, не допроситься, а он… козу? Из-за козы все это получилось? Из-за соседской козы?
В телефоне булькали какие-то сведения насчет какой-то козы, и удивительно, как у мамы хватало терпения вслушиваться во всю эту ерунду и даже головой кивать согласно.
Но вот она перестала кивать, заговорила сама.
— Старухе ты топчан предложи, — говорила она. — Не хочет? А, ну пусть сидит, пусть сидит, пока сама не свалится, этого только нам и не хватало.
Мамин голос звучал и грубо и бодро, как будто с той стороны провода ждали не ее врачебных советов, а только натиска, только уверенности, что все обойдется, если обо всем можно говорить именно таким голосом. Вообще все. А не только осложнения с какими-то неизвестными мне стариком и старухой…
— Ну, — заканчивала мама, — что ты в самом деле, Татьяна, как маленькая, без шпаргалки не можешь… Ну, я же оставила опий. Ну… Хорошо, хорошо, около двенадцати буду ждать. А вместо соседки Клавдию посади, так будет лучше… Подумаешь, какой современный старик! Бредит золотом не хуже других. Тоже землекоп, между прочим, — сказала мама мне, неизвестно с кем отождествляя старика. — Там, в канаве, которую рыл, и получил лопатой от дружка-соседа. Теперь дружок свою жену прислал дежурить после реанимационной. Старуха вполне толковая, ничего, только устанет за ночь, поймет цену нашему хлебу. Соседи они. Какие-то козы куда-то не туда зашли, что-то чужое попортили…
Мама стояла посреди кухни, как будто раздумывая, а все ли она узнала из телефонного разговора о тяжелом старике, потом спросила, правда, с обидным опозданием:
— А у тебя-то самой что-нибудь интересное было?
— Представь — ничего.
Не стану же я ей рассказывать, что решила задачу по стереометрии, которую никто решить не мог, в том числе Денисенко Александра. Да и не было это интересно.
Но зато очень интересно было узнать, по какому поводу делала вокруг меня круги моя мама. Несколько раз она подходила со спины, клала руки мне на плечи и отходила снова. Я, конечно, вообразила, что ей надо узнать что-нибудь о Вике. Моя собственная персона в том плане, который всегда волнует взрослых, к сожалению, ничего из себя не представляла…
Я думала так и не хотела облегчить ей первого шага. Больше того, я схватила учебник и хмурила брови, стараясь поймать ускользавшие строки.
И вдруг мама спросила глухим, усталым голосом:
— Женя, ты знаешь, что у твоего отца большие неприятности?
— Лагерь запретили? — вскочила я так быстро, что раскрытый учебник полетел на пол.
— Какой лагерь? — Мама даже головой мотнула, чтоб отогнать мой детский вопрос.
— А другие неприятности у отца каждый день, с тех пор как вы начали ссориться.
— Ну, ну!.. — Мама смотрела на меня спокойными, даже прозрачными глазами. — В чем ты меня еще обвинишь, Женечка?
— А в чем его обвиняют?
— Все в том же, все в том же. — Теперь мама стояла против меня, опираясь на стол, и во взгляде у нее появилось какое-то сожаление. Как если бы я была маленькая, глупая, незащищенная. — Пойми, Женечка, в жизни нельзя быть таким доверчивым мечтателем, таким… ротозеем…
— Как мой отец?
— Как твой отец, — грустно и согласно кивнула мама.
— А что он собственно прозевал? — спросила я, воинственно выставляя подбородок. — Что?
— Золото, — ответила мама тихо. И от этой тишины почему-то мурашки побежали у меня по спине. — Золото он прозевал в данном случае, Женечка.
— Как?
— А так, что другие нашли. И оно теперь «ходит» по городу. Я надеюсь, ты понимаешь, что это значит?
— На наших раскопках нашли?
— А этим занимается следователь. Отца он уже вызывал, представь себе, — мама опустилась на стул возле меня. — Не найдя, умудриться потерять, как это на него похоже…
Мама вдруг сморщилась и поднесла руки к вискам, но растерянность ее продолжалась недолго.
— Видишь ли… — через минуту говорила мама, посмотрев на меня быстро и стряхивая со лба летящую челочку «сессон». — Видишь ли, кто бы ни нашел, ответственность все равно на отце… До сих пор его репутация в этом городе была безупречна. Более того, репутация его матери и отца…
Тут она замолчала, а я успела подумать: «О погибшем во время десанта разве можно сказать так просто: «Репутация».
— Репутация его родителей в этом городке даже как бы обеспечивала его рост по служебной линии… Он не воспользовался. Хорошо. Он не воспользовался также возможностями моего отца. Гордость? А может быть, боязнь ответственности? К тому же он не честолюбив — наш папочка… Но у меня есть ты, и я хочу, чтобы ты училась в лучшем вузе страны…
— Предлагаешь сматывать удочки?
— Прежде всего ему предлагаю уехать из города, где сочли возможным вызвать кандидата наук, ведущего археолога Камчадалова к следователю, в прокуратуру или куда там еще. А ты — дура.
Логика у моей умной-благоразумной матери на этот раз явно хромала, но, обозвав меня дурой, она в чем-то была права. Все бы я ей простила в этот момент, не только «дуру», лишь бы она не добавила: «Делали бы, как я сказала, не пришлось бы слезы размазывать». Действительно, не послушавшись и поступив по-своему, мы с отцом часто попадали в глупые или смешные положения. А для мамы какая-то особая сладость заключалась в том, что, нахватав шишек, мы кидались к ней под крыло. Но ведь кидались все реже и реже? И например, услышав тот дурацкий разговор в учительской, я и вовсе обошлась без крыла.
И отец на этот раз обошелся. Похоже, что о прокуратуре мама узнала не от него.
— Кстати, как у вас там со Шполянской-младшей? — перебила мои размышления мама.
— Нормально, — буркнула я не очень охотно.
Мама посмотрела на меня внимательно.
— Ты что-то хуже стала относиться к Вике, — отметила она задумчиво, как будто это имело для нее большое значение. Или как будто наши отношения с Викой были так же важны, как ее отношения с отцом.
Я молчала.
— Не знаю, уж что вы там не поделили…
Я опять пропустила колкие мамины слова мимо ушей. Стоило ли нам ссориться, как двум девчонкам? Особенно теперь, когда мы остались вдвоем и нам обеим было плохо. Я смотрела на маму с полной готовностью помириться и старалась, чтоб эта готовность была написана у меня на лице крупными буквами. Но тут мама спросила неожиданное:
— А как у Шполянской с этим тенором в светлых брюках?
У мамы, неизвестно почему, была просто идиосинкразия к светлым брюкам.
— Нормально. Но почему тенор?
— Я же не знаю ни имени, ни фамилии. И знать не хочу. Заметь.
— Интересно. А что у него тенор — знаешь?
— Не хотела бы я, — сказала еще мама, — увидеть тебя в подружках этакой фигуры.
А после этого мы разошлись по своим комнатам, но заснуть я все равно еще долго не могла.
Глава VIII
Весна действительно шла к концу, а школьная жизнь между тем все еще не выпускала нас из своих объятий. Только я подходила к школе, как Денисенко Александра, чуть не до половины высовываясь из окна, кричала на весь двор:
— Женька, у тебя триста сорок шестая сошлась с ответом?
— Сошлась, а что?
— Тогда давай быстрее. Чижовы пришли, а у меня ничего нет!
Но чаще не Шунечкин крик, а Генка встречал меня у школы. Он стоял под старым каштаном, откуда видна была вся улица, по которой шла в школу Вика. Но когда на этой улице первой появлялась я, Генка ко мне просто кидался: «Жень, что я хотел у тебя спросить!» — но так ничего и не спрашивал.
Я знаю, ему было страшно одному встретить Вику. Она приходила с лицом, на котором было написано, что ей сегодня хорошо, завтра будет еще лучше. А уж послезавтра, переполненная счастьем, Вика взлетит, как тот воздушный шар, такая же легонькая, кругленькая, и ее коротко остриженная головка будет кивать нам, высовываясь в просветы между облаками.