Страница 27 из 35
Она вышла в закрытом спортивном джемпере, с распущенными волосами. В руках у нее была книга в светлом переплете. Со стороны наша прогулка, наверное, выглядела смешной. Наи быстро шла впереди, почти бежала, я едва поспевал за ней. Я понимаю, почему она так спешила: ей казалось, что медленная прогулка будет означать примирение, сближение. Но вдруг Наи споткнулась о камень и чуть не упала. Она словно свалилась с вершин неприступности и гордости, и я едва удержался, чтобы не подхватить ее на руки, такой она стала маленькой и беспомощной. Если бы я мог прижаться к ее лицу, заглянуть ей в глаза, она бы ничего не смогла от меня скрыть, и мы бы выяснили все раз и навсегда…
— Надо осмотреть городок, а то так и уеду, ничего не повидав, — беспечно проговорил я.
— Ничего здесь нет интересного, — отозвалась Наи. — Только море… Сядем?
У входа в парк стояла длинная деревянная скамейка на гнутых чугунных ножках.
Удивительно, как быстро темнеет на юге. Вокруг нас — непроглядный мрак и таинственно шелестит молодая листва. Сквозь листву вдруг прорвался яркий свет, словно одновременно вспыхнула целая армия светлячков.
— Маяк! — Наи пересела на самый конец скамьи, чтобы деревья не мешали ей смотреть. Я тоже пересел и опять оказался рядом с ней.
— Я вчера подсчитала, он восемь секунд горит, а 32 секунды отдыхает.
— Сейчас проверим, — я начинаю считать.
Когда маяк загорается, мы обнаруживаем возле скамьи собаку. Она миролюбиво помахивает хвостом, как бы просит разрешения расположиться поблизости.
— Собака спокойнее чувствует себя рядом с людьми, — говорит Наи, откидываясь на спинку скамьи, и вскрикивает: — Ой, забыла! Я же спину на солнце сожгла!
— И у меня плечи горят, даже через рубашку чувствуется, — не успевая обдумать свой поступок, беру руку Наи, хочу приложить ее к своему плечу, но, увы! — пальцы крепко вцепились в белый переплет книги. Я надеялся, что она возьмет книгу в другую руку, но нет! Книга неприступной стеной воздвиглась между нами.
Как можно беспечнее я говорю:
— Пойду, посмотрю, что за башня такая, — киваю в сторону виднеющейся неподалеку башенки.
— Сейчас не стоит, — спокойно отвечает Наи, — темно, ничего не увидишь.
— Что делать, завтра могу уехать в Тбилиси, так что откладывать не стоит. — Сам прихожу в ужас от своей нелепой лжи. — Ты здесь меня подождешь?
Наи молчит. Видимо, на нее подействовало мое напускное безразличие: как, мол, хочешь, мне все равно, я буду осматривать достопримечательности курорта, и до тебя мне нет дела. Эта новая манера — нагловатая и самоуверенная — где-то мне нравится, хотя одновременно я сам себе становлюсь противен.
— Нет. Я пойду с тобой, — немного растерянно говорит Наи.
Теперь мы идем медленно: темно, и тропинка незнакомая. Помогая Наи перейти через овражек, опять натыкаюсь на твердый корешок переплета.
Мы с трудом добрались до башни, почва вокруг нее была глинистая и сырая. Наи благоразумно остановилась поодаль, а мне, чтобы не сдаваться, пришлось месить ногами грязь. Заглянув внутрь башни, я убедился, что издали она куда поэтичнее, чем вблизи.
Обратно мы шли медленно и молча, не замечая веток, которые били по лицу влажными от росы листьями. Я ничего не видел вокруг, кроме деревьев и тени Наи. Сейчас все решится. Если бы рука Наи покоилась в моей ладони! Я уверен, что тепло ее пальцев подсказало бы мне первое слово. Но книга! Этот вездесущий бесстрастный белый прямоугольник, которым Наи пользовалась, как щитом, незаметно и ловко отражая мои коварные атаки. Я готов был разорвать бумагу на куски, если бы мой гнев неожиданно не вынудил меня произнести такую простую и трудную фразу:
— Наи, я виноват, прости и давай помиримся.
— Я не сержусь на тебя.
— Я люблю тебя, Наи… Больше, чем когда-либо…
— Когда-либо… — повторила Наи, и в ее тоне мне послышалась горечь.
Она шла впереди, почти скрытая от меня густым ночным мраком, а я видел ее такой, как сегодня утром на пляже, — всю в сверкающих водяных брызгах.
— Ты что-нибудь сказала? Я не расслышал.
— Я сказала, что давно уже на тебя не сержусь.
Я обнял ее за плечи, якобы для того, чтобы она не оступилась, и только хотел прижаться щекой к ее лицу, как увидел, а скорее не увидел, а почувствовал, как она подняла свой верный щит, и моя щека уткнулась в холодный гладкий коленкор. Господи! Я бы с великим удовольствием закинул эту книгу на край света! Но я только взял ее у Наи и вежливо осведомился:
— Что за книга? — наверно, никогда еще гнев не выливался в такие безобидные слова.
— «Песнь о Роланде», — ответила Наи.
— Зачем ты ее носишь с собой? — не удержался я, — вместо сумочки, что ли? Кладешь туда деньги, платок?
— Зачем мне деньги в полночь?
— Но и читать в такой темноте не очень удобно.
— Я ее давно прочла, а сейчас хочу подарить своему другу на день рождения.
— Тогда отчего же ты не поздравила этого друга?
— В том-то и дело, что его здесь нет.
— Я помню «Песнь о Роланде», на лекции по истории права профессор рассказывал, как судьбу Ганелона решал исход поединка. Ганелон был предателем, победил воин, который обвинял его в измене.
— А если бы он не был предателем, победил бы другой воин?
— Тогда не было бы эпоса.
— Значит, главное в эпосе — измена?
— Нет. Главное в нем — любовь и подвиг.
— А ты помнишь Альду?
— Невесту Роланда?
— Да. Помнишь?
— Не очень хорошо.
— Помнишь, как она умирает?
— Нет.
— Когда ей сообщают о гибели Роланда, она падает замертво, потому…
— Потому что она его очень любила.
— Потому что он был самый смелый и самый благородный.
Я принял это как упрек в свой адрес и обрадовался, потому что того, к кому абсолютно равнодушен, упрекать не станешь.
— Что делать, Наи, я не похож на Роланда. Но если такого, как он, предали, меня тем более легко предать.
Я почувствовал, как Наи насторожилась.
— А что, если мы вернемся домой, а там Тазо?.. — вдруг спросила она.
— Почему ты вспомнила Тазо? — я с трудом сдерживался, чтобы не закричать: «При чем здесь Тазо!»
— Потому что сегодня день его рождения, — просто ответила Наи.
— И эта книга?..
— Да, и я бы преподнесла ему эту книгу.
Все ясно! Значит, весь вечер не книга стояла между мной и Наи, а Тазо! Нет, с меня хватит, я сегодня же еду в Тбилиси. Чутье меня не обмануло. Что ж, хорошо, по крайней мере, теперь я знаю, что ревновал не напрасно.
До самого дома мы шли молча. В комнате Наи горел свет, наверное, Мелита вернулась.
— Спокойной ночи, — подчеркнуто вежливо поклонился я.
— Ты, наверное, голоден, заходи к нам.
Какой властью обладал надо мной ее голос!
— Спасибо, не хочется.
— Ты, наверное, расстроился, что забыл про день рождения Тазо, но мы что-нибудь придумаем, не огорчайся.
«Она еще надо мной смеется!» — свирепо думал я, ворочаясь с боку на бок в своей постели.
Всю ночь я прощался со своей любовью. Спал я или бодрствовал, боролся с дремотой или наоборот — старался заснуть, не уставал твердить про себя одно и то же: «Прощай, Наи… Во всем виноват я один… Прощай…»
Утром я взглянул на море, сверкающее под косыми лучами солнца, вдохнул прохладный плотный воздух и призвал на помощь спасительное войско воспоминаний. Чувствуя себя полководцем, я распределил силы по своему усмотрению: вспомнил все улыбки и добрые слова, которые Наи адресовала мне, ее поступки, в которых выражалось ее расположение. Таким образом я вернул потерянную было надежду.
В Тбилиси я не уехал.
Первым, кого я увидел, выйдя на пляж, был Тазо. Он шел одетый, как и я три дня назад, и тащил огромный чемодан. Мы обнялись и расцеловались, как люди, давно не видевшие друг друга. Тазо рассказал, что в деревне у них умер сосед и отец не позволил ему уехать, пока похоронный ритуал не был завершен.
Через полчаса мы вчетвером сидели на пляже и с огорчением наблюдали, как портится погода. Солнце с трудом прорывалось сквозь тучи и освещало то один, то другой уголок пляжа. Отдыхающие не падали духом и плескались у самого берега, лишь самые отчаянные решались заплывать за флажки. Наи и Мелита поддразнивали Тазо, будто он специально задержался в деревне, чтобы не отмечать день своего рождения. Тазо вполне серьезно оправдывался и жаловался, что вместо веселья вынужден был просидеть весь вечер на поминках. Я все ждал, что Наи достанет «Песнь о Роланде» и вручит подарок Тазо, но она почему-то не спешила поздравить его, а может, просто забыла книжку дома. Злосчастные физики, с приездом Тазо лишившиеся последней надежды, уныло бродили вокруг нас, и мы степенно раскланивались с ними, как научные сотрудники солидного института, часто сталкивающиеся в коридорах.