Безымянное

— Что упустил?

Он помолчал.

— А этот что говорит?

— Кто этот?

— За которого она вышла замуж.

— Майкл? Она не выходила за Майкла.

— Нет? — Тим опешил. — Почему?

— Не знаю точно, пап. Она с ним порвала.

Порвала? И давно? Он совсем упустил ее из вида.

Тим смотрел в окно на парковку — легкомысленный асфальтовый пятачок, перевалочный пункт на пути в благословенные края либо отправная площадка для тех, кого тянет в дорогу. Но к нему не относится ни то ни другое. Вскоре он вылезет из машины и никуда не поедет. Бекка укатит, а на него навалится тоска пустого вечера. И он ничем не может помочь ни себе, ни ей, никому из них.

Он повернулся к дочери.

— Я ничего не могу сделать.

— Я не прошу тебя ничего делать. Просто решила, ты должен знать.

— Нет, — покачал он головой. — Не должен.

В городке, где на каждом шагу попадались сберегательные банки и расписанные ковбойскими сюжетами стены, он купил себе мокка фраппучино. Со стаканом в руке он плелся между рядами одноэтажных домов, среди которых то и дело встречались выставленные на продажу. Неожиданно сбоку мелькнула распахнутая калитка. Табличка «продается» терялась на заросшем газоне, а на крыльце дома лежал заляпанный матрас.

Вытянувшись на матрасе, Тим допил кофе, наблюдая за черной белкой с ободранным хвостом, бодро скачущей по деревьям. На крыльце дома напротив показался человек с тростью. Усевшись на скамью, человек повернулся налево, потом направо, потом снова налево, поставив трость между ног и обхватив ладонями латунный набалдашник. Затем встал и с решимостью того, чья жизнь свелась к одному-единственному делу, начал сгонять метлой оставшуюся после дождя лужу. Потом снова уселся обозревать окрестности. Наконец ушел обратно в дом.

Тим поднялся с матраса и покинул заброшенный двор. Он снова брел по улице, разглядывая картины на стенах — в основном коровьи стада и лошадиные табуны, и только одна с индейцами. Зайдя в магазин туристических товаров, он купил еще пару ботинок, светоотражающую ленту на липучке, новую палатку, непромокаемые брюки и дождевик, питательные батончики, дополнительную термоводолазку и пуловер, а еще компас. Обновил содержимое рюкзака.

Не скатываться до банальной совокупности потребностей. Не спать. Это усложняет дело, но помогает потратить избыток энергии и прожить день не зря. Он любит ее. Он всегда ее любил. Вернуться к ней, пока она еще жива, — больше от него ничего не требуется.

Он пустился в путь после следующего же хождения. Вяло перебирал ногами, пока стрелка компаса не указала на восток. Перешел, следуя ее указаниям, дорогу, срезал через поле кормовой травы до ручья и пошел по берегу вверх. Вода пенилась и бурлила. Сон одолевал. Тим напоминал себе солдата в окопах, решающего, стоит ли бороться за такую жизнь или лучше сразу под пули. Но это ведь только первый день. Нельзя сдаться в первый же день. Попавшийся на пути водоем он обходил медленнее тени, скользящей по комнате вслед за солнцем. Лесистый хребет на горизонте чернел на фоне неба, словно спящий динозавр.

Добравшись до смотровой площадки у панорамной дороги, он повалился на колени в щебенку на обочине. Вставай, приказал он себе. Не засыпай. У барьера толпились туристы, любуясь живописной долиной, которая плавно изгибалась зеленым желобом, стиснутым монолитными коричневыми стенами каньона. Можно свернуться клубком на чьем-нибудь заднем сиденье или в осиновой роще, вытянувшейся над расщелиной за рядком припаркованных машин, или в номере «Ла Кинта Инн» чуть дальше по дороге. Но Тим встал и продолжил путь по шуршащему гравию.

Неслыханная роскошь — дерево. Тим привалился к стволу и заснул. Он предполагал всего лишь вздремнуть чуток, но стоило открыть глаза, и сон сморил его снова. Одинокое дерево посреди поля. Он просыпался и засыпал, просыпался и засыпал, каждый раз подумывая устроиться на земле между узловатых корней. Но упорно продолжал спать сидя, потому что лечь было бы равносильно тому, чтобы сдаться.

Его занесло далеко в безводную глушь. В небе легкими мазками и росчерками белели перистые бездождевые облака. Грунтовая дорога, петляющая по склону, вывела его к ранчо, притулившемуся между поросшими полынью холмами. Он постучал в дверь. Сиплым от пыли голосом, не сразу вспомнив, как называется то, что ему нужно, он попросил у открывшей ему настороженной женщины: «Воды!» Женщина исчезла в доме, потом вернулась. Он ухватил стакан своим скудным набором пальцев и хлебнул залпом — но тут же выплюнул. Остальным его стошнило.

— Нужно потихоньку, — сказала женщина.

Он шел по двухполосному серпантину с погнутыми ограждениями. Темнота стояла кромешная, лучи фар плясали над асфальтированными витками, словно жалкая пародия на северное сияние. Переставляя ноги в полусне, Тим сместился с обочины на дорогу — прямо под дальний свет нагонявшей сзади машины. Водитель вильнул на встречку, где из-за поворота ярдах в двадцати как раз выскочил пикап. Чудом избежав лобового столкновения, грузовик с визгом затормозил у самого барьера, в каком-то шаге от обрыва. Тим проснулся от ударившего по ушам возмущенного гудка и качнулся обратно на обочину. Водитель осторожно объехал его, не забыв продемонстрировать средний палец в пассажирское окно, выразив все свое негодование по поводу подобной тупой безответственности. Потом уехал и грузовик, и Тим снова остался на серпантине один.

Под косым дождем мимо пронеслась вереница велосипедистов, обдав духом сплоченности и взаимовыручки. От пойманных обрывков разговоров защемило на сердце. Над головой загоготала стая белых, словно кегли, гусей.

Он уселся в дальнем углу бара с недопитой кружкой пива, вполглаза посматривая футбольный матч на висящем напротив экране. Заснул прямо там, за столом. Бармен разбудил его перед закрытием. Тогда он вышел на улицу и зашагал дальше.

«Пожалуйста, не говори ей, что я приду, — написал он Бекке на следующий день с компьютера в городской библиотеке. — Я очень сомневаюсь, что получится».

В нарушение собственных правил он переночевал в гостиничном номере. Снаружи его встретил побелевший мир, где редкие машины осторожно скользили по обледеневшему асфальту. Вокруг творилась снежная вакханалия. Перед глазами рябило от колючих хлопьев, которые проникали даже под самую плотную зимнюю экипировку. Он не прошел и двух миль на восток, когда ноги отказались слушаться и зашагали в противоположном направлении. Проснулся он охваченный жгучим желанием немедленно наверстать упущенное время и принялся сворачивать палатку. Пригревало солнце, снег растаял, увлажнив землю, словно хороший ручей. Через полдня пути перед ним показался тот же самый мотель, где он ночевал сутки назад. У него опустились руки.

Зарево на горизонте с каждой секундой росло и становилось ярче, наливаясь кровью, словно разбухшее сердце. Казалось, что солнце, изменив курс, вдруг решило сесть на востоке, за низким хребтом. Тим не понимал, что происходит. Уже вечерело, снег, последние несколько часов сыпавший вялыми хлопьями, постепенно густел. Зарево дрожало прямо у Тима на пути. Навстречу рысцой выехали двое всадников, ведя на поводу еще нескольких лошадей.

— Вы что здесь делаете? — спросил один.

— А вы?

— Уводим лошадей в безопасное место.

Тим, засыпая на ходу, споткнулся об собственные ноги.

— Вы пьяный?

Он присел на корточки.

— Просто устал.

— Если будете вырубаться, — предупредил всадник, — лучше подальше отсюда. Дорога закрыта.

— А другой путь на восток есть?

Всадник оглянулся на зарево за спиной.

— Видите ту развилку? Нет, слишком темно. В общем, дойдете до развилки, левая дорога — продолжение этой. Так что берите вправо. Доберетесь до «Вол-Марта» и прочих благ.