Страница 5 из 14
А ребята из чужого класса больше около нас не появлялись.
Сегодня в классе выбирали новых санитаров.
Я всё думала, вот меня сейчас выберут, вот меня. У меня всегда плюсы стоят за внешний вид. Но выбрали Галю Гутман. Наверно, потому, что у неё голос громкий, а у меня — тихий. И она громким голосом умеет командовать.
Я решила тоже тренировать голос. От этого много зависит.
Ведь я же чувствую, что я даже звеньевой могу быть, даже членом редколлегии, если б меня выбрали, а не только санитаром. Хоть бы выбрали. Я бы сразу себя показала с лучшей стороны, и все бы меня стали любить.
Через месяц у нас пионерский сбор и будут перевыборы. Надо обязательно измениться за этот месяц.
У меня нет никаких увлечений, а это очень плохо. У Вити Ягунова — есть. Стихи пишет и в шахматы играет. У Наташи есть. Она собирает фотографии киноактрис и киноактёров. Ей мама даже из-за границы привозила фотографии.
Мне родители говорят: в моём возрасте не обязательно увлекаться и нечего переживать. Ещё я по радио слышала, что главное — это чтобы человек был хороший, а увлечения не у всех бывают. Но как же тогда человек будет хорошим, если без увлечений? Тогда ему ничего не интересно. А когда ничего не интересно, тогда уж ясно, что хорошим быть невозможно. Когда человек скучает, он, по-моему, не бывает хорошим, потому что на всех злится.
И я решила заставить себя увлечься.
Утром перед уроками я сказала Ягунову:
— Витя, ты в шахматы меня научишь играть?
Он удивился, но ответил:
— Ладно, в перемену я тебе покажу ходы.
В перемену мы встали около подоконника у горшка с цветком, он вынул из кармана маленькую шахматную доску с маленькими фигурками и сказал, как кто называется. Потом показал, где у какой фигуры место.
Потом все фигуры снял и сказал:
— Расставляй.
— Что расставлять?
— Шахматы.
Я начала расставлять. И всё бы правильно расставила, но вдруг к нам стали собираться ребята и глядеть, что это мы вдвоём с Ягуновым делаем.
Когда он один стоял каждую перемену у подоконника, к нему никто не подбегал, не интересовался, так все привыкли. Даже, наверно, наоборот, если б он когда-нибудь положил шахматы в карман и стал бы на одной ножке скакать или просто бегать, вот тогда бы все заинтересовались. И сейчас тоже — всем интересно стало.
Федоренко, оказывается, знал, как расставляют шахматы, и начал мне подсказывать. И сразу меня сбил. Я запуталась и всё забыла. Меня всегда сбивает подсказка. Сейчас вот, когда пишу, помню, а тогда забыла.
Тут зазвенел звонок, и Ягунов сказал:
— Ничего, многие сначала путают.
На другой перемене мы опять хотели расставить шахматы, но опять собрались ребята, и я тогда расставлять не стала, отошла, сказала, что у меня голова болит.
Я это сейчас написала и вдруг сообразила, что я к тому же и соврала. Снова обманула. Потому что голова у меня не болела, а я просто так сказала, оттого, что мне неудобно было на виду у всех играть.
А Ягунов, наверно, обрадовался и стал решать свою задачу, побеждать одного короля и одного коня двумя пешками и одним королём. Это я теперь знаю, как такие фигуры называются. Сразу все от него отошли, побежали к соседнему классу на что-то там смотреть, а мне теперь уже было нельзя продолжать с ним игру, раз я сказала, что голова болит.
Я его спросила:
— Мы потом будем учиться, хорошо?
— Ладно, когда захочешь, я тебя научу.
Я шла из школы одна, переходила улицу, и вдруг посередине меня позвала бабушка:
— Деточка, это не на нас автобус едет, посмотри-ка?
Бабушка была вся такая старая, опиралась на палку, и пальто у неё было старое и сумка облезшая.
— Нет, — сказала я, — не на нас. Он в другую сторону поворачивает. Видите, у него правая мигалка включена.
— Забыла очки. С очками я хоть кое-как перехожу. Ты-то хорошо видишь?
Мне вдруг стало стыдно, что я хорошо вижу, а она плохо. Будто я хвастаюсь. И я сказала:
— Плохо.
— Плохо? — испугалась бабушка. — Как же тебе быть? Я в твои годы дальше бинокля видела. Помню, командир старается, разглядывает в бинокль, а я ему: «Товарищ командир, не мучайтесь, вон справа у колодца лошадь их и стоит». Он посмотрит ещё, посмотрит и говорит: «Верно, Евдокимова, белогвардейская лошадь». Вот я была зоркая!
Мы уже переходили улицу, но я хотела дослушать её рассказ о подвигах молодости и попросила:
— Можно, я вам помогу? Вам в булочную надо или за мясом?
— В прачечную, деточка. Две простынки, две подушки — всё богатство у старушки.
— Разве подушки в прачечной стирают? — удивилась я.
— Наволочки. Это я, чтоб складно было, в рифму.
Мы подошли к прачечной.
— Вы мне про гражданскую войну рассказывали?
— Про неё, деточка. Тебе сейчас сколько лет-то?
Я сказала, сколько.
— Нет, я была постарше. Конь у меня был, Кудряш — имя. А я была разведчицей. Вся в мужской одежде. Волосы накоротко. Ух, в галоп любила. Федькой меня звали. Фёдором, так-то я — Феодосия.
В прачечной очереди не было, и нам сразу принесли пакет с бельём.
— Можно, я вам донесу до дома? — сказала я.
— Можно, деточка, донеси.
Когда мы перешли улицу назад, она спросила:
— Тебя, наверно, Маргаритой зовут?
— Нет, я — Маша.
— Машенька! — обрадовалась старушка и сразу вдруг сказала грустным голосом: — У меня дочь была, Машенька. В Отечественную войну погибла, тоже разведчица.
Бабушкин дом был близко от угла.
— А, ой, как лифт не работает! — сказала она и стала оглядываться по сторонам, когда мы вошли в парадную.
Лифт работал. Бабушка осторожно закрыла все двери, несколько раз говоря шёпотом «подожди, тише», так что я дышать перестала. Ещё раз поглядела, закрыты ли двери, и осторожно нажала на кнопку. Лифт тронулся, и мы поднялись на четвёртый этаж.
— Пойдёшь в гости? — спросила она меня.
Я очень хотела к ней в гости, но вспомнила, что мы с мамой должны покупать подарок Наташе Фоминой ко дню рождения — и мама меня дома ждёт.
— Спасибо, — сказала я, — можно я в другой раз к вам приду?
— Обязательно, деточка, обязательно приходи.
Когда я уже шла домой, я подумала, что ведь и номер квартиры я не запомнила, и отчества её не знаю. Знаю только имя, дом и этаж. Я и так была смелой, даже от себя не ожидала. Обо всём её сама расспрашивала. Это я, наверно, начинаю исправляться.
На день рождения к Наташе Фоминой пришли два отличника: Ягунов и Авдеев. И ещё пришла я. На Наташе было новое платье, и ещё она первый раз надела красивые туфли, которые ей давно привезли из-за границы, но не разрешали раньше надевать.
Ягунов сразу сел играть в шахматы с Наташиным отцом. А мне и Авдееву Наташа дала альбом с киноартистами.
Альбом я уже видела много раз и поэтому смотрела, как Ягунов играет в шахматы, ведь я уже знаю названия всех фигур. Шахматная доска была большая, деревянная и занимала половину дивана. Первый раз они очень быстро сыграли, и когда Ягунов тихо спросил: «Ничья?» — Наташин отец подтвердил: «Да, ничья. Ничего не поделаешь».
Во второй раз они играли дольше.
Наташина мама уже на стол всё поставила, а они продолжали играть. И только Наташина мама сказала: «Ну, заканчивайте», — как Ягунов сразу ответил:
— Всё. Мат.
— Не может быть, — не поверил Наташин отец.
Он ещё несколько минут осматривал шахматную доску, потом встал и сказал:
— Молодец, нужно с тобой повнимательнее как-нибудь сыграть, в другой атмосфере.
И весь вечер после этого он больше молчал и серьёзными глазами глядел на Ягунова.
— Ну, дети, — сказала Наташина мама, — пожелаем нашей Наташе отлично учиться…