Шлюз № 1

— Нет, нет, только не это! — кричит Луи.

— Хотите, чтоб я спас мать?

Доктор на глазах засыпал, ничего не мог с собой поделать, язык у него заплетался. Через час жена Луи больше не кричала и не двигалась.

Гассен посмотрел Мегрэ в глаза и закончил:

— Луи его убил.

— Врача?

— Всадил ему пулю в голову, потом еще одну в живот.

Потом убил себя. Судно через три месяца продали с торгов.

Старик замолчал, разглядывая угол топчана.

Почему он так усмехается? Уж лучше был бы мертвецки пьян и обозлен, как все эти дни.

— А что мне теперь будет? — равнодушно, без тени заинтересованности спросил Гассен.

— Обещаете не дурить?

— А что вы называете «дурить»?

— Дюкро всегда был вам другом, так ведь?

— Мы из одной деревни. Плавали вместе.

— Он к вам очень привязан.

Последняя фраза прозвучала неуклюже.

— Все может быть.

— Скажите, Гассен, на кого у вас зуб? Давайте говорить по-мужски.

— А у вас?

— Не понимаю.

— Я спрашиваю, кого вы выслеживаете? Вы что-то ищете? И что же вы нашли?

Вот так неожиданность! Там, где Мегрэ видел только пропойцу, оказался человек, который, напившись у себя в углу, проводил личное расследование! Ведь именно это хотел сказать Гассен.

— Я еще не нашел ничего определенного.

— Я тоже.

Но он-то вот-вот докопается до истины! Об этом ясно говорил его тяжелый, холодный взгляд. Все правильно.

Шнурки и галстук ему действительно надо было вернуть.

Ни этот убогий участок, ни вообще полиция больше не имели значения. Остались только два человека, сидящих друг против друга.

— Вы ведь не причастны к покушению на Дюкро?

— Никоим образом.

— И к самоубийству Жана Дюкро. Вам незачем было и вешать Бебера.

Речник со вздохом встал на ноги, и Мегрэ поразился, до чего же он маленький и старый.

— Расскажите мне все, что вы знаете, Гассен. Ваш шалонский приятель никого не оставил. А у вас есть дочь.

Мегрэ тут же пожалел о сказанном. Старик бросил на него такой страшно испытующий взгляд, что комиссар почувствовал: надо солгать, во что бы то ни стало солгать.

— Ваша дочка поправится.

— Может, и поправится.

Казалось, старика это не задевает. Да, дело-то не в этом, черт возьми. Мегрэ это знал. Просто он затронул то, чего не хотел касаться. Но Гассен ни о чем не спрашивал. Он только молча смотрел, и это было невыносимо.

— До сих пор вам хорошо жилось на барже…

— Знаете, почему я всегда хожу по одному маршруту? Потому что я так плавал, когда женился.

Тело у него было сухое, жилистое, кожа на лице изрезана мелкими темными морщинками.

— Скажите, Гассен, вы знаете, кто совершил нападение на Дюкро?

— Нет еще.

— А почему его сын взял вину на себя?

— Может, и знаю.

— А почему убили Бебера?

— Нет.

Он говорил вполне искренне, сомневаться в этом не приходилось.

— Меня посадят?

— Задерживать вас дольше за незаконное ношение оружия я не могу. Я только прошу вас: успокойтесь, наберитесь терпения, подождите, пока я закончу расследование.

Маленькие, светлые глазки снова смотрели на комиссара с вызовом.

— Я же не тот врач из Шалона, — добавил Мегрэ.

Гассен усмехнулся. Мегрэ встал; допрос, который, строго говоря, и допросом-то не был, очень его утомил.

— Сейчас я прикажу вас отпустить.

Ничего другого ему не оставалось. А снаружи стояла небывалая весна, весна без облаков, без капли дождя, без ливней. Земля вокруг каштанов затвердела и стала совсем белой. Городские поливалки с утра до вечера кропили мягкий, как в разгар лета, асфальт.

По Сене, по Марне, по самому каналу между судами сновали крашеные или покрытые лаком лодки; на солнце светлыми пятнами мелькали голые руки гребцов.

Повсюду на тротуары были вынесены столики; из бистро тянуло свежим пивом. На берегу оставалось еще немного речников. Изнемогая от жары в тугих крахмальных воротничках, они переходили из бистро в бистро, и лица их становились все красней и красней.

Через час в кафе на набережной Мегрэ узнал, что Гассен не вернулся на баржу, а снял комнатку у Катрин.

Глава 8

Наступило воскресенье. Такое, каким оно бывает только в воспоминаниях детства: нарядное, свежее, с сияющим голубым небом и синей-синей водой, в которой тихо покачиваются удлиненные отражения домов. Даже красные и зеленые кузова такси казались ярче, чем в обычные дни, а пустые гулкие улицы веселым эхом отзывались на малейший звук.

Мегрэ велел шоферу остановиться, не доезжая до Шарантонского шлюза, и Люкас, который вел наблюдение за Гассеном, вышел из бистро ему навстречу.

— Все в порядке. Вечером пил с хозяйкой, но из дома не выходил. Сейчас, скорее всего, спит.

Палубы судов были так же пусты, как улицы. Лишь на одной небольшой барже парнишка, сидя у штурвала, натягивал на ноги праздничные носки. Кивнув на «Золотое руно», Люкас продолжал:

— Вечером полоумная все беспокоилась, то и дело выскакивала из люка, а раз даже добежала до того вон бистро на углу. Речники ее увидели и пошли искать старика, но он не пожелал вернуться на баржу… После похорон и всего прочего между ними что-то встало. До полуночи на судах толпился народ, все смотрели сюда. Да, вот еще что: у Катрин снова танцевали.

Музыку было слышно аж со шлюза. А речники так и оставались при параде. Одним словом, полоумная, похоже, в конце концов уснула; зато сегодня утром, едва рассвело, она уже бродила босиком туда-сюда, как кошка, когда у нее отберут котят. Сколько людей перебудила: часа два назад вы бы во всех люках увидели пары в одних рубашках. Но никто ей так и не сказал, где старик. Думаю, так оно и лучше. Потом какая-то женщина отвела ее на «Золотое руно», они и сейчас там — завтракают вдвоем. Глядите! Вон из камбузной трубы повалил дым.

Теперь дымило большинстве судов, разнося вокруг аромат горячего кофе.

— Продолжай наблюдение, — распорядился Мегрэ.

Он не сел снова в такси, а вошел в танцзал, дверь которого была открыта. Хозяйка обрызгивала водой дощатую площадку, готовясь ее подмести.

— Он наверху? — спросил комиссар.

— Кажется, встал: я слышала шаги.

Мегрэ поднялся на несколько ступенек и прислушался. Там и вправду кто-то ходил. Потом открылась дверь, высунулся Гассен с намыленным лицом, посмотрел, пожал плечами и вернулся к себе.

Большой, с двумя флигелями и обширным двором, загородный дом Дюкро в Самуа был отделен от Сены бечевником.

Когда подъехало такси, Дюкро уже ждал у ворот. Он был в своем обычном синем костюме речника, на голове — новая фуражка.

— Отошлите машину, домой вас отвезут на моей.

Он подождал, пока комиссар расплатится, почему-то собственноручно запер калитку, сунул ключ в карман и окликнул шофера, который в глубине дома мыл из шланга серую машину.

— Эдгар! Никого не впускай, а если увидишь, что кто-то шляется около дома, сразу меня предупреди.

Потом пристально посмотрел на Мегрэ и спросил:

— Где он?

— Одевается.

— А как Алина? С ней все в порядке?

— Она его искала. Сейчас у нее там соседка.

— Хотите перекусить? Обед будет не раньше часа.

— Спасибо, нет.

— Стаканчик?

— Нет, сейчас не надо.

Дюкро остался стоять во дворе. Оглядел дом и, указав концом трости на одно из окон, заметил:

— Моя старуха еще не оделась. А молодые — слышите? — уже ругаются.

И в самом деле, из открытых окон комнаты на втором этаже доносились довольно громкие голоса.

— Огород у нас за домом, там еще остались старые конюшни. Дом слева принадлежит одному крупному издателю, а справа живут какие-то англичане.

Все пространство между Сеной и лесом Фонтенбло занимали дачи и виллы. С соседнего участка, примыкавшего прямо к саду Дюкро, доносился глухой стук теннисных мячей. На краю лужайки в качалке отдыхала старая дама в белом.