Взрыв

И сейчас было видно, что ни патруля, ни часового с этой стороны нет.

Черепанов указал рукой: сюда! За ограду вошли двое: Соболев и Барановский, как было условлено. И Соболев первый проворно полез на балкон. В эту минуту в нем как-то особенно отчетливо выявилось то обезьянье, нечеловеческое, что и раньше замечалось.

«С чего это я? — остановил себя Черепанов. — В такую минуту…» Барановский следовал за Соболевым, бомба была уже у них там, наверху. Черепанов сделал знак спутникам: они все залегли, земля была холодна, это ощущалось руками, лицом… «Холод не успеет добраться до тела!» — странно, не к месту подумал Черепанов, как будто самое главное заключалось в том, чтобы они не простудились, лежа на земле.

Были хорошо видны силуэты двух фигур там, на балконе, что-то делающих с чем-то тяжелым… Сейчас бомба воспринималась как «что-то», реальная сущность ее как-то исчезла в этом мраке, в этой картине: стена, ярко освещенные окна и стеклянная дверь балкона… И хотя ничего не слышно из зала и отсюда не видно, — ясное ощущение множества людей там, за стеной. Нет, за стеклом, за хрупкой преградой стекла.

Она была такой хрупкой, и он твердо знал, что сейчас за ней произойдет. И, несмотря на это, вопреки всему, снова почудилось: там, в зале, живые, а они здесь — трупы…

«Да скоро ли!» — почти отчаянно мысленно воскликнул Черепанов, и в ту же минуту увидел, что Соболев изогнулся, отвел руку и швырнул это черное, огромное в дверь балкона.

«Спускайтесь же! Скорее!» — хотел крикнуть Черепанов, но не смог. И увидел, что те двое уже кидаются в бурьян впереди него.

Черепанов вскочил и бросился прочь. Ему показалось, что прошло слишком много времени… Эти минуты показались такими долгими, что в мозгу засверлило: «Не взорвалась! Все напрасно!»

Он успел додумать, но не успел ужаснуться этой мысли. Раздался страшный взрыв, словно мощный залп множества орудий. Через короткий промежуток — еще один, еще сильнее…

Он обернулся и с ужасом и радостью одновременно увидел в странном, неестественном, как бы театральном свете, что стена дома вместе с балконом медленно отделилась, пошаталась немного и рухнула в сад. Клубы сине-черного дыма повалили из пролома, закрыли все.

Он отбежал совсем недалеко. Ему почудилось — он видит, как те пятеро вскочили и разбежались в разные стороны. Их никто не преследовал: только едкий запах гари и густой, отвратительный смрад как бы проник в нутро Черепанова, переполнил его. Вдруг ой заметил остановившегося у забора Соболева, его рвало. И тотчас Черепанов почувствовал подступившую тошноту.

«Все кончено!» — подумал он, но не ощутил облегчения от этой мысли.

3

В помещении МК уже шло собрание московского партийного актива и Загорский должен был выступать там, но его что-то задержало в кабинете секретаря райкома.

Василий сидел в приемной и начал беспокоиться: «Напомнить, что ли? Так ведь Владимир Михайлович отлично держит в своей голове все, что за день надо сделать!»

Между тем время шло.

«Ну что же это он? — думал Василий. — Ведь ко второму вопросу обязательно надо ему поспеть. Это же его кровное…»

Но Владимир Михайлович все не выходил. Из кабинета секретаря райкома доносились голоса, и Василий привычно различал окающую, энергичную речь Загорского. «Я его среди тысячи узнаю!»-подумал Василий с какой-то нежностью, которой он тут же застеснялся. Действительно, в голосе Загорского было нечто свое, лишь ему свойственное. Может быть, какая-то энергичная мягкость, напористость, соединенная с уважительной оглядкой на собеседника.

И сейчас, слушая Загорского, Василий представил себе его лицо и заулыбался.

Но все же пора бы ему закругляться! Владимир Михайлович сказал, что ко второму вопросу должен обязательно поспеть на собрание в МК! Да и секретарь райкома должен там быть.

Василий сидел, томился. В окно было видно, как тихий вечер позднего сентября заливает сумраком улицу, вдалеке заблестела над старой часовней тусклая звезда. Сиреневая полоска заката размывалась серыми мазками мглы. Ветер пробегал по тонким осинкам, высаженным вдоль тротуара, и они отзывались мелкой дрожью, не склоняясь, а как бы приподымаясь на цыпочки, стремясь улететь вслед за ветром. Все выглядело таким мирным, устойчивым, незыблемым.

Но на стене тревожным белым пятном выделялось воззвание Комитета обороны к советским гражданам о повышении революционной бдительности. Позавчера, 23 сентября, стало известно о том, что ВЧК раскрыла новый заговор против молодой Советской Республики: организацию «Национальный центр». Именно сейчас, когда белые армии угрожали Советам с фронтов, подымали змеиные головы затаившиеся в тылу враги.

«На бой, пролетарий! — призывало обращение к московским рабочим. — Мы разгромили шпионов и белогвардейцев в Москве, истребим их на фронте!»

Это обращение писал Загорский. Василий видел, как он характерным жестом подымал руку с карандашом, раздумывал минуту… И начинал быстро наносить на бумагу летучие тонкие строчки. Слова воззвания были точные, ударные, призывные.,

Наконец до Василия донесся шум отодвигаемых стульев, возгласы, смех. Прощаясь с товарищами, Загорский появился на пороге вполоборота к Василию. Уходящее солнце вдруг плеснуло в окно, и лицо Владимира Михайловича так осветилось, что казалось совсем молодым, словно луч солнца снял с него усталость. «Очень похож на него сынишка Денис!»-подумал Василий.

Василий их видел вместе на фотографии, которая лежала у Загорского под стеклом на письменном столе. Сколько раз потом Василий вспоминал все это: оживленное лицо Загорского в мимолетном луче, тотчас потухшем, и звук знакомого голоса, произносящего слова прощания!

Когда они подъехали к зданию МК, было уже совсем темно. Дежурный боец-чоновец отдал честь винтовкой с преувеличенной четкостью. Загорский быстро пробежал по лестнице один марш и остановился: сверху спускался Донской. Загорский остановил его:

— Что там? Какой вопрос?

— Как раз кончается первый.

Первым вопросом стоял инструктивный доклад о раскрытии заговора «Национального центра». Делал его заместитель народного комиссара просвещения

Покровский. Был четверг, и здесь собрались агитаторы, пропагандисты, московский актив. Все, кто завтра, в традиционный пятничный день, будет докладывать на районных собраниях.

Зал был полон.

Начиналось обсуждение второго вопроса: о партийных школах. Организация их была делом Загорского, и все ожидали его выступления. Когда он проходил в президиум, по залу прошелестел ветерок оживления. На ходу здороваясь, он шел по проходу, ответно улыбаясь товарищам за столом президиума, которые ждали, пока он усядется рядом с ними.

Василий остался в заднем ряду зала. Рядом с ним двое: один пожилой, сухощавый, одетый, как одеваются рабочие в воскресенье, другой помоложе, с маленькими светлыми усиками. Увидев Загорского, пробирающегося к столу президиума, пожилой сказал:

— Вон, смотри, это, чтоб ты знал, Загорский Владимир Михайлович. Слышал?

— Где, где? — засуетился молодой, но Загорский уже прошел в президиум.

Василий видел, как Владимир Михайлович сел, провел рукой по своим гладко зачесанным назад волосам и тотчас, упершись подбородком на сложенные руки, стал слушать оратора. Василию знакомо было это выражение внимания и удовольствия, когда говорилось что-то, совпадавшее с его мыслями.

Вдруг на какое-то мгновение Василий перестал видеть Загорского. Кто-то впереди вскочил и замер на месте… И в эту же минуту довольно далеко от Василия, между ним и столом президиума, возникло что-то… Оно возникло в звоне стекла, в той стороне, где окна. Звон был множественный, словно огромное стекло не вылетело, а раздробилось от сильного удара.

И в том месте, где разбилось стекло, почти сразу послышалось шипение…

Василий сидел в противоположном от окна месте и тотчас, наступая на ноги рядом сидевших и теперь тоже вскочивших людей, устремился к окну.