Охотник за тронами

— Что ни больше, то и лучше, — ответил Глинский, протянув собеседнику на прощание широкую сильную ладонь.

Николка, пугаясь почти так же, как перед побегом из плена, принуждая себя, как тогда, к поступку, который казался отчаянно дерзким, наклонил упрямо голову и проговорил, запинаясь:

— Возьми меня в войско к себе, пан воевода.

Глинский шагнул к нему, положил на голову руку, но тут же отдернул — больно уж грязны были у мальчишки волосы. Сказал как мог ласковее:

— В войско мал ты еще. А к Аверьяну в артель — сгодишься. Даст он тебе работу по силам твоим.

И полез за пояс в кошель.

Вытянул две монетки. Одну — желтенькую, другую — беленькую. Первую дал Аверьяну, вторую — Николке.

— Спасибо, православные, — сказал. И покачал головой — идите-де.

4 августа 1506 года под вечер десятитысячная армия и четыре тысячи посошной рати из Новогрудка двинулись к Клёцку. Разгоняя мелкие конные шайки и рассеяв под деревней Ишкольд полутысячный татарский отряд, шедший на соединение с царевичами Гиреями, Глинский вывел войско к реке Уше и остановился в селе Налиной, подтягивая обозы и выстраиваясь в боевой походный порядок.

В среду, 6 августа, еще до петушиного крика, из Налиноя ушли вперед четыре конных сотни — головной отряд и боевое охранение главных сил. На рассвете литовские полки подошли с юга к сонной речке Лань. С высокого берега увидели татарские тумены, изготовившиеся к сражению.

Михаил Львович долго внимательно разглядывал вражеский лагерь. Ордынцы стояли в две линии, четкими квадратами по тысяче человек. Первая линия состояла из двенадцати квадратов, вторая — из десяти. Позади второй линии на невысоком взгорке виднелась большая белая юрта Калги-богатыря, окруженная двумя дюжинами шатров поменьше — обиталищем ханов и мурз, темников и тысячников. Еще дальше, совсем уже близко к горизонту, увидел Глинский несметное число войлочных палаток и телег и пестрое многоличье обоза — стада коров, отары овец, табуны коней, множество снующих человеческих фигурок. Чуть в стороне едва колыхалась темная толпа лежащих и сидящих на земле полоняников.

Глинский повернулся к стоящим у него за спиной военачальникам.

— Как думаете, Панове, следует ли нам переходить Лань?

Станислав Глебович, воин старый и осторожный, ответил первым:

— Татар в два раза больше, чем нас. А ну как повернут они наши полки, князь? Всяко ведь может статься.

— Если заставят они нас отступить, не худо бы иметь в тылу вагенбург[16], — поддержал Станислава Глебовича князь Жижемский.

Глинский задумался. Затем произнес решительно:

— Быть по-вашему, Панове. Будем ставить в долине вагенбург, но, чтобы татары об этом не догадались, тут же начнем и другое дело: станем гатить реку сразу в двух местах. Пусть попробуют догадаться, где ждать переправы? А чтоб посоха от них безопасна была, прикроем мужиков огнем мушкетным, пищальным и пушечным.

Военачальники поскакали к своим отрядам, и, будто по мановению колдуна-чародея, лагерь пришел в движение.

Две тысячи посохи отошли в долину, скрытую от неприятельских глаз высоким береговым гребнем, для того чтобы ставить вагенбург — гигантское двойное кольцо из телег, связанных меж собою цепями. Еще две тысячи трудников, разделившись на две артели, начали осторожно спускаться по крутому берегу на песчаные отмели. Вместе с ними ссыпались вниз лучники, арбалетчики, пищальники и пушкари, чтобы отгонять татар, если те попытаются перейти на южный берег.

Три часа палили из пушек и пищалей литовцы и забрасывали татар стрелами. Все это время мужики-белорусы — пахари и жнецы, — в кровь сбивая ладони, сыпали в Лань корзинами и мешками землю, кидали камни, покрывая гати бревнами и хворостом. В долине, перед уже стоявшим вагенбургом, двухтысячная артель Аверьяна Рыло копала ямы, ставила на их дно колья с заостренными с обеих сторон концами, закрывала ямы плетенками из прутьев, раскидав поверху дерн, чтобы падали в приготовленные ловушки татарские кони и всадники, если удастся ордынцам повернуть вспять королевскую силу. В ближнем лесу валили мужики березы, дубы и осины и стаскивали их к вагенбургу, окружая телеги еще одним кольцом — засекой из переплетенных ветвями деревьев. Другие ставили палисады — крестообразно сколоченные жерди с заостренными верхними концами, торчавшими остриями в сторону неприятеля.

Через три часа стук топоров начал стихать. Аверьян Рыло подошел к Михаилу Львовичу с другими артельными атаманами.

— Все сполнили, князь, как велел, — чуть поклонившись, сказал Рыло.

Глинский сошел с коня.

— Спасибо, мужики. Благодарствую. Вы войску послужили, и войско ныне послужит вам… Князь Андрей Александрович! — подозвал Глинский верного своего друга — лидского державца Дрозда. — Возьми тысячу конных, отведи мужиков подальше. А как станут от татар безопасны — поспешай обратно.

Аверьян в пояс поклонился Глинскому. Склонились и двое его товарищей.

— Мы тебе этого, князь Михаил Львович, вовек не забудем. Поди, понимаем, как тебе тысяча сабель ныне нужна, а ты о мире подумал, и мир о том всегда помнить будет.

— Чего там, одно дело делаем, — отмахнулся Глинский. — Идите с Богом. — И, резво вскочив в седло, поскакал к тропочке, что положе прочих бежала к берегу. Однако, не доехав до спуска, придержал коня и крикнул громко: — Князь, Андрей Александрович!

Дрозд пришпорил скакуна, подлетел проворно, склонил голову.

— Князь Андрей, ты посполитых далее Городища не провожай. Дойдут с Божьей милостью. Скажи им, что далее дороги безопасны. А сам рассейся по ближним шляхам и не пропусти татар, что будут пробираться к кошу царевичей. Услышишь пушечную пальбу — тут же поворачивай обратно, и притом обязательно голубя пусти.

— Могут и за Городищем быть татары, — вздохнул князь Андрей.

— Там могут быть, а могут и не быть, — недовольно пробурчал Глинский, а тут точно — двадцать две тысячи.

— Пропадут мужики, — снова вздохнул Дрозд.

— Четыре-то тыщи? Заступами да топорами отобьются. — И, досадливо махнув рукой, процедил сквозь зубы: — Давай, Андрей, поезжай, да смотри про голубя не забудь. — И стал спускаться к берегу, осторожно, неторопливо, чтоб конь не споткнулся, а он сам — гетман — не вылетел бы из седла.

К этому времени небольшие кучки литовских сорвиголов появились на гатях и попробовали пробиться на противоположный берег.

Впереди всех, красуясь алым плащом и золоченым шлемом, гарцевал известный всему войску забияка пан Коптя — писарь Яна Заберезинского.

Глинский видел, как татары, будто бы испугавшись храброго писаря, раздались в стороны, и Коптя, неистово размахивая саблей, ворвался в приготовленную ему западню.

Ордынцы сомкнулись, началась свалка, и через считанные минуты в середине побоища взметнулась высоко вверх пика с отрубленной головой храброго пана.

Литовцы — все враз — схватились за мечи и сабли и с криком пошли вперед сразу по обеим гатям.

Однако движение их не было равномерным, и оттого сначала на вражеском берегу оказалось войско правой руки и уже начало рубиться, а по левой гати только начали перебегать мелкие группки жолнеров.

Князь Михаил оглянулся и, заметив неподалеку долговязого белобрысого саксонца, призывно махнул рукой. Шляйниц в мгновение ока оказался рядом.

— Бумагу, карандаш, — сказал Глинский отрывисто.

Шляйниц, всегда имевший при себе писарское снаряжение, выхватил и то и другое из сумки, висевшей через плечо.

— Нагнись, — приказал Глинский, и Шляйниц покорно согнулся, подставив костлявую широкую спину.

Гетман что-то написал — быстро, размашисто.

— Эту депешу, Христофор, ты тотчас же повезешь в Вильну. Скачи одвуконь, пока хватит сил. Отдай ее только самому королю и расскажи всю правду о том, что видел здесь.

Саксонец, ни слова не говоря, крутанул коней и стал подниматься по крутогору. Оглянувшись, гонец увидел, как татары, яростно крича и дружно размахивая ятаганами и саблями, ворвались на правую гать и, повернув литовцев вспять, погнали их к берегу.

16

Вагенбург — укрепление из повозок в форме четырехугольника, круга или полукруга, иногда усиливалось рвом и другими препятствиями. Вагенбург применялся в древности (галлами, германцами, гуннами) и в средние века (крестоносцами, швейцарцами, гуситами) для прикрытия войск от атак противника.