Страница 22 из 92
Николка снова дал коню шпоры, потянул удила. Каурый, обидчиво кося агатовым глазом, нехотя вошел в воду и пошел, чуть вздрагивая от холода и высоко выбрасывая передние ноги.
На другом берегу Николка соскочил на землю и чистым сухим холстом торопливо вытер коня, сильно прижимая тряпицу к ногам и крупу. Затем влетел в седло и погнал карьером, разогревая его. Конь, будто понимая хозяина, шел стремительно, вытянувшись над черной грязной дорогой.
Туров Николка увидел, как только выехал к Припяти. До города средь пологой равнины было не более версты. Только два невысоких холма видел перед собою Николка. Холм поближе к нему был побольше, на его плоской вершине стояла крепость. На втором, дальнем от Припяти, — церковь. Вкруг города стены не было. Место спадало от замкового холма к реке нестройной гурьбой черных, вросших в землю избушек под соломенными крышами.
За местом вдруг снова оказалась река. Она обтекала холм с двух сторон. Через реку был перекинут деревянный мост. Въехав на него, Николка увидел, что слева от реки отходит ров, также наполненный водой. Подняв голову, Николка заметил в окне надвратной башни мужика с алебардой.
«Привратный сторож», — определил Николка. Мужик спускаться не стал. Спросил негромко:
— С каким делом и к кому едешь?
— Еду к Панкрату от его старшего брата! — крикнул Николка звонко и весело.
Мужик вдруг, непонятно отчего, ошалело замахал руками, округлив глаза, засипел предостерегающе:
— Что ты! Что ты! Разве можно такие слова орать на весь белый свет!
Страж исчез, торопливо застучали шаги по лестнице башни. Когда привратник открыл ворота, на лице его все еще оставался испуг. Заметил Николка и иное в глазах стража. Впервой доводилось мальцу увидать во встречном взгляде почтение.
«Как из сказки заклятье, — ухмыляясь, подумал Николка. — Сказал его, и ворота распахнулись чуть не сами собой. Страж вначале напугался, а потом и охолопился — будто князя встретил».
Резко подбежал другой мужик, взял каурого за повод и повел в конюшню, а еще один, сняв шапку, кивнул Николке головой, не поймешь, не то поклонился, не то попросту поздоровался, и зазывно махнул рукой — идем-де.
Провожатый завел его в большую избу, что стояла посреди двора. И там в просторной, чисто убранной горнице встретил его начальник: борода лопатой, рубаха новая, сапоги из юфти.
Бородатый махнул рукой — мужик, приведший Николку, вышел вон.
— От кого? — спросил бородатый.
— От старшего брата к Панкрату, — ответил Николка тихо.
Хозяин непонятно чему улыбнулся, спросил, потеплев голосом:
— От какого же брата? Много их у меня и почти все — старшие.
— Звать его Кристофор, а прозвище мне не сказывал.
— Ты постой здесь, погоди меня маленько, — торопливо проговорил допытчик и выскочил за дверь — в соседнюю горницу.
Вскоре вернувшись, произнес испуганно:
— Сам тебя хочет видеть: князь Михаил Львович.
Туровский заговор
1508 год начался теплыми ветрами, звонким крошевом рушащейся наледи, ломким хрустом оседающего наста.
Вскоре после Рождества Сигизмунд Казимирович отправился из Вильны в Краков на коронацию, по которой Литва и Польша должны были вновь соединиться под одним скипетром, ибо после коронации в Кракове Сигизмунд Казимирович добавлял к титулу великого Литовского князя и титул польского короля.
Михаил Львович об эту пору сидел в Турове. Невесело ему было и бесприютно, несмотря на то что жил он в отчем доме, в тех самых стенах, которые первыми из прочих довелось запомнить ему.
Узнав, что Сигизмунд уехал в Краков, Михаил Львович вспомнил недавнее.
Всего семь лет назад там же, в Кракове, короновался на польский стол собинный его друг, благородный рыцарь, честный и добрый Александр Казимирович.
Глинский припомнил осиянный тысячью свечей собор, парчу и золото одеяний, сотни знатнейших персон из Литвы и Польши, роящихся у подножия трона, и самого себя, стоящего рядом с Александром Казимировичем, себя — единственного, кто олицетворял своею персоной всех литовских дворян и кому было позволено стоять не в зале собора, а прямо возле короля, как если бы он — Глинский — был его братом или сыном.
А теперь он застрял в глуши пинских болот, и другие теснились у трона нового короля, другие ждали милостей и наград, но не он, Глинский, вчерашний щит и меч королевства!
«Неловко будет сидеть между двумя тронами, — думал князь, переполняясь злобой к Сигизмунду. — Довольно с тебя и одного». И вновь прикидывал, как не раз делал перед сражением, хватит ли у него сил отобрать у Сигизмунда виленский стол?
«На Москву и Крым надеяться можно: по весне и Василий и Гирей выведут своих воинов в поле. На волохов[32] надежда слабая, да и не в них дело. Ближе всех — орден. Если и Изенбург сдержит слово, то против таких сил Сигизмунду не устоять». От дерзких замыслов перехватывало дыхание и кружилась голова.
Устав от беспрестанных дум об, одном и том же, шел Михаил Львович в книгоположницу. Тихо вздыхая, листал древних мудрецов.
«Людям, решившимся действовать, — советовал Геродот[33], — обыкновенно бывают удачи; напротив, — вещал старый грек, — они редко удаются людям, которые только и занимаются тем, что взвешивают и мерят».
Геродоту возражал мудрец и странник Демокрит[34]. «Лучше думать перед тем, как действовать, чем потом», — предостерегал он Михаила Львовича.
Глинский читал, мыслил, прикидывал. На третий день решился. Позвал управителя своего — Панкрата, коего шутя называл «майордомом Пантократором», и велел разослать по округе слуг — звать гостей.
«Послушаем, что люди скажут, — думал Михаил Львович. — Где народ увидит, там и Бог услышит. Если они готовы, то и за мной дело не станет». А пока решил придать затее видимость простой встречи со старыми друзьями, благо в январе один праздник сменял другой, и совсем уж на носу было Крещение.
Полесские помещики, засидевшиеся в своих деревеньках, отозвались на зов Михаила Львовича с готовностью. Рады были приглашению и родовитые мужи — князья и их отпрыски. Трех дней не прошло — гостей у князя Михаила оказались полны и дом и двор.
Встречал их Глинский как родных, для всякого нашел душевное слово, любого-каждого обласкал и обогрел. На Крещение начался в Турове великий праздник. Не только гости — все мещане со чады и домочадцы были взысканы щедротами и милостями хозяина. Утром 15 января княжеские слуги выкатили к православной церкви и к католическому костелу по двенадцать бочек вина. Туда же притащили в корзинах, плетенках, кошницах, на холостинах, на рогожах горы мяса, рыбы, пирогов, хлебов, солений, варений.
Панкрату князь строго наказал следить, чтоб всего было довольно, а буде чего не станет — вина ли, яств ли — добавлять тот же час. В помощь управителю отрядил молодых казаков — глядеть, чтоб не было у церкви и костела ни пьянства, ни буйства, чтоб неумеренных питухов разводили бы по домам. На поварне и во дворе у Михаила Львовича крутилось целыми днями столько народу — не сосчитать.
Утро в Крещение выдалось ясное, чистое. Высыпавшие на улицы туровчане крестились, радовались:
— Глянь-ко, небо-то какое ныне — синее да высокое.
— Молитесь, православные, истинно говорю: коли перед крещенской заутреней небо чистое, то молитва до Господа дойдет, ни за какой облак не зацепится. И о чем попросишь, то и сбудется.
Многие, еще до церкви не дойдя, уже просили у Спасителя, кому что было потребно.
Заутреню князь Михаил вместе с братьями Василием и Иваном, со всеми гостями и домочадцами, истово отстоял в храме. Молился жарко, коленопреклоненно. Низко клал поклоны, перецеловал чуть ли не все образа, когда же повернулся к народу, чтоб из храма пойти — все видели, — у князюшки по щекам слезы текли.
32
Волохи (влахи) — восточнороманская народность, предки современных молдаван и румын.
33
Геродот (между 490 и 480 — ок. 425 гг. до н. э.) — древнегреческий историк, прозванный «отцом истории».
34
Демокрит (ок. 470 или 460 гг. до н. э. — ?) — древнегреческий философ-материалист.