Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 2 из 92

На севере Великого княжества Литовского пока было спокойно. Никто еще не ведал о том, что происходит на южных рубежах государства.

Часть первая

Триумфатор

Лидский замок

Король Польши и великий князь Литвы Александр Казимирович Ягеллон[5] вот уже полгода лежал в параличе.

Он не мог без помощи лекарей и слуг ни приподняться на подушки, ни сойти с постели, лишь совсем недавно к нему возвратилась речь да начал он с немалым трудом едва шевелить левой рукой и поворачивать голову. Оттого что его весьма редко поднимали с кровати, он почти все время пребывал в дреме и потому давно уже путал ночь со днем и день с ночью.

И на этот раз из-за жаркой сухой духоты — и за окнами опочивальни, и в ней самой — больной долго не мог уснуть. В который раз приходили к нему печальные воспоминания о том, как он заболел, и что явилось тому причиной, и кто в болезни его был более всех повинен.

Полтора года назад был великий князь на сейме, в Бресте. Вся знать Великого княжества Литовского и сотни средних и мелких шляхтичей съехались тогда в Брест. Едва ли не первыми среди прочих явились братья Глинские во главе с дворным маршалком князем Михаилом — командиром его гвардии, владетелем несметных богатств и имений. Александр Казимирович любил князя Михаила. Не только за храбрость, верность и щедрость, но и за ум и великие познания во многих науках. Более всего ценил Ягеллон то, что во многом Глинский мыслил так же, как он — король и великий князь.

Единомышлен же он был не в утехах и прихотях, как многие иные, пытавшиеся заполучить королевское расположение. Сходились их помыслы в главном: как и Александр Казимирович, полагал Глинский, что держава может быть сильна лишь единовластием и что воля короля в государстве превыше всего.

Ведал об этом не только король. Знали об этом и паны-можновладцы, люто ненавидевшие за то Глинского. Однако расположение Александра Казимировича, любовь войска, несметные богатства и слава лучшего полководца не позволяли магнатам свести счеты с его любимцем.

Вот и тогда в Бресте присоветовал королю Михаил Львович отобрать Лидскую волость у пана Кшиштофа Илинича и отдать в держанье вместе с замком и городом ближнему содругу Глинского князю Андрею Дрозду.

Вспомнил король, как предложение Глинского пришлось ему по душе: не любил Илинича — первого горлохвата на сейме, постоянного супротивника любого дела, ежели было оно на пользу королю и укреплению его власти. Александр подписал привилей на Лиду и волость и выдал бумагу Дрозду. Но не тут-то было! Илинич ударил челом собравшимся на сейм панам-раде, со слезами крича, что в старых королевских привилеях писано: «Должность державца ни у кого отнять нельзя иначе как с гербом!»

К немалому изумлению Александра Казимировича, за Илинича вступились чуть ли не все магнаты.

Больной вспомнил так ясно, как будто все это случилось вчера, краснолицых чревоугодников отца и сына Радзивиллов, маленького сухого трокского воеводу Яна Заберезинского — труса и волокиту. Опалил неприязнью образ Виленского епископа Войтеха Таборы — желтолицого старика, который только из-за болезней и дряхлости не был пьяницей и бабником.

Первых панов Великого княжества дружно поддержали староста жемайтский Станислав Янович, полоцкий воевода Станислав Глебович и смоленский наместник Станислав Кишка.

Даже сейчас при воспоминании о том, как он смешался от натиска литовских панов, Александру Казимировичу стало стыдно.

Он тотчас же прекратил заседание и призвал на совет своего дворного маршалка.

Глинский явился как ни в чем не бывало, встал напротив: высокий, дородный, с первой, нечастой еще, сединой в густых кудрях.

— Брось кому-нибудь из них кусок, государь, и они раздерутся меж собою, как голодные волки, — проронил Глинский, скривив презрительную гримасу.

— Не понял тебя, князь, — высокомерно и недовольно буркнул Александр Казимирович — все-таки именно этот надменный умник втравил его в столь щекотливое дело.

— Ну, отдай, к примеру, Троки Николаю Радзивиллу-младшему. Пусть будет он, государь, не только твоим подчашим и наместником бельским, но также еще и тройским воеводой. Тогда на твою сторону перейдет и отец его, князь Николай Радзивилл-старший, — Виленский воевода, и все их сторонники.

— Заберезинский — не Илинич, — нерешительно промолвил Александр Казимирович и замолк, обдумывая услышанное.

Молчал и Михаил Львович.

— А если паны-рада не смирятся? — спросил король.

— Будь тверд, государь, — чеканя каждое слово, менторски произнес Глинский и, гордо вскинув голову, поглядел поверх Александра Казимировича в какую-то одному ему ведомую даль.





Александр сорвался на крик:

— Клянусь — быть Илиничу в тюрьме, если не покорится! Волен я или не волен в подданных моих, землях и замках?!

— Волен, государь, — низко поклонившись, почтительно и тихо произнес Глинский и, приложив руку к сердцу, по-татарски, пятясь, вышел из покоев…

Картины последующих событий закружились перед глазами больного, как карусель на ярмарке. Илинича взяли под стражу, самых отчаянных крикунов король лишил должностей старост, каштелянов и войтов[6]. Магнаты сплотились, и, наверное, несдобровать бы ему, если бы вскоре не напали на Литву татары. Перед лицом четырех перекопских царевичей Гиреев[7] распря между королем и панами угасла, как малый костерок под потоками ливня. Когда же татарские тумены[8] подступили к Минску, Слуцку и Новогрудку, а передовые загоны степняков закружили в окрестностях Вильны, то не только Александр Казимирович, но и сам зрадца Глинский показался королевским супротивникам милее родных братьев.

Татары, сколь ни старались, ни одного замка взять не смогли. Ограбили и сожгли города и посады, согнали тысячи селян-полоняников и ушли в Крым, как уходит сильная, но недолговременная гроза.

Не стало степняков, и старая вражда между королем и панами-можновладцами разгорелась снова…

На следующем сейме — в польском городе Радома — они заставили Александра Казимировича принять конституцию, которая провозглашала шляхетский сейм высшей властью в государстве. «Ничего нового…» — так начиналась первая статья Радомской конституции, запрещавшей ему делать даже самое малое без согласия панов-потентатов.

Великий князь разъярился. Не стесняясь в выражениях, он попробовал обуздать распоясавшихся подданных.

Епископ Табора, вскочив с кресла, стоявшего почти у самого трона, назвал Ягеллона тираном и, увидев, как возрадовались его словам депутаты сейма, объявил Александра врагом Речи Посполитой.

Король, качаясь, поднялся с трона.

— Замолчи, поп! — крикнул он почти в беспамятстве. Не сдержавшись, Войтех Табора, князь и епископ, рванул с черной сутаны золотой наперстный крест, поднял его над головой и всенародной громогласно проклял его.

Александр оглянулся вокруг и увидел на лицах панов восторг и радость. В голову горячей тугой волной ударила кровь, и великий князь обрушился перед троном под жидкое дребезжание слетевшей с головы короны…

Победители поступили человечно и мудро: они оставили ему трон и регалии, справедливо решив, что парализованный король лучше любого другого, даже самого послушного.

Немощного Ягеллона возили на все сеймы и сборища, вынося на носилках и отдавая, не без скрытого ехидства, формально полагающиеся почести персоне властителя Польши и великого князя Литвы.

Сегодня Александра Казимировича доставили в Лиду, где намечалось собрание очередного сейма. «Лида, Лида, — с горечью подумал, засыпая, больной, — с тебя начались все мои несчастья, что преподнесешь ты мне на этот раз?»

5

Александр Казимирович (1460–1506), великий князь Литовский с 1492 г., король польский с 1501 г. Сын Казимира IV. При нем усилилась власть магнатов. В 1505 г. ввел свод законов — Радомскую конституцию.

6

Каштелян — городской голова; войт — староста, старшина в сельском округе.

7

Гирей — династия крымских ханов XV–XVIII вв. Основана Хаджи-Гиреем (ум. в 1466 г.). Последний крымский хан Шагин-Гирей отрекся от престола в 1783 г. после присоединения Крыма к России.

8

Тумен — крупное военное подразделение в монголо-татарской армии — 10 тысяч человек (русское — тьма).