Страница 88 из 121
Несмотря на неоднократные указания заведующего учебной частью вести развернутый и подробный план каждого урока, тов. Шадрин и в этом учебном году продолжает писать поурочные планы в виде кургузых шпаргалок на одной странице ученической тетради.
В третьей и четвертой четвертях прошлого года тов. Шадрин «добился» 100 % «показательной» успеваемости во всех девяти старших классах. Из 283 учащихся этих классов 40 % учащихся имели отличные оценки и остальные 60 % имели хорошие оценки. На мой взгляд — это дутые цифры, которые не соответствуют истинным знаниям учащихся.
Так как логика и психология как учебные предметы только введены в средней школе и проверить качество преподавания и аттестацию учащихся по этим предметам силами учителей школы затруднено из-за отсутствия специалистов, то прошу Вас направить на уроки тов. Шадрина комиссию, состоящую из педагогов по логике и психологии, с тем чтобы дать квалифицированную оценку «методике» тов. Шадрина.
Все это заставило меня обратиться в городской отдел народного образования, с тем чтобы найти в Вашем лице поддержку в целях нормализации преподавания логики и психологии.
Доброжелатель».
Дмитрий свернул письмо вдвое и положил его на стол.
— Что вы на это скажете? — спросил Полещук, внимательно следивший за выражением лица Шадрина, когда тот читал письмо.
— Хоть анонимка, но досадно… — ответил Дмитрий.
— Вот резолюция заведующего гороно, — директор повернул письмо к Шадрину и ткнул пальцем на надпись, сделанную на левом углу: «Тов. Полещуку. Разобраться…»
— Читал, — глухо ответил Дмитрий.
— Как вы относитесь к этому?
— Решение принадлежит вам. Вы директор.
— Да, решение принадлежит мне, — рассеянно отозвался Полещук. Он вскинул на Шадрина светло-серые глаза и сказал, показывая на конверт: — Будем считать, что с этим письмом вы не знакомы. Ясно?
— Ясно.
— Это во-первых. Во-вторых, работайте так, как работали раньше. Только будьте начеку. Эта анонимка взята в гороно на контроль. Каждый день может нагрянуть комиссия.
В дверь постучали. Директор положил письмо в ящик письменного стола и кивнул головой на дверь:
— Откройте.
Шадрин повернул защелку замка. Вошла заведующая учебной частью. Она поздоровалась и с ноткой шутливости сказала:
— Дмитрий Георгиевич, говорят, у вас даже Бутягин стал хорошистом?
— Да, стал.
— Парадоксально! Бутягин, тот самый беспросветный лодырь Бутягин, который по основным-то предметам не поднимался выше тройки, вдруг по логике стал получать четверки.
— Ничего в этом нет парадоксального. Бутягин — способный малый и гораздо честнее Мулярова, с которым вы носитесь, как с вундеркиндом.
Упоминание фамилии Мулярова заметно уязвило завуча. К лицу ее прилила кровь:
— Но да будет вам известно, Дмитрий Георгиевич, что Муляров тянет на золотую медаль.
Шадрин потянулся к пачке сигарет, лежавшей на столе:
— Тянет в оглоблях лошадь. Ученик должен учиться. Учиться добросовестно, не разделяя науки на те, что идут в аттестат зрелости, и те, что туда не идут.
— Вы имеете в виду Мулярова? — спросила завуч, зябко передернув плечами.
— Да. Это очень ловкий молодой человек. Ему слишком рано привили обостренное чувство выгодного и невыгодного.
— Да, но, да будет вам известно, кроме логики и психологии, у него по всем предметам пятерки.
— Вот и плохо, что по логике и психологии у него четверки.
— А Бутягин? Неужели вы считаете, что Бутягин и Муляров одинаково логически мыслят, если по логике у них одинаковые оценки? — в голосе прозвучала явная насмешка.
— У них слишком неравные условия жизни, чтобы им одинаково учиться. Хотя по способностям Бутягин ничуть не ниже Мулярова, а если посмотреть поглубже, то кое в чем Бутягин посильнее Мулярова.
— Шутник вы, Дмитрий Георгиевич.
— Зато мне совсем не было смешно, когда я узнал, в каких условиях живет Бутягин.
— Уж не хотите ли вы рассказать мне о том, что у Мулярова отец — директор одной из первоклассных московских гостиниц, что он один ребенок в семье, всеми заласкан, а у Бутягина отец погиб на войне, мать дворничиха, на иждивении ее, кроме Владимира, еще трое детей?
— Я хотел вам об этом не просто рассказать, а серьезно обратить на это ваше внимание. И уж если вы сравнили Бутягина и Мулярова и их возможности, то могу сказать единственное — Бутягину трудно тягаться с Муляровым. Вы прекрасно знаете, что зимой Бутягин почти каждый вечер часами возит на себе снег, во время гололедов он встает в полночь, до школы вместе с матерью долбит мостовую и тротуары, посыпает их песком, золой…
— Ничего не вижу здесь осудительного, — завуч передернула плечами. — Пусть привыкает к физическому труду, он еще никого не испортил.
— Я не об этом, Валентина Серафимовна.
— А о чем же?
— О том, что каждую весну Бутягин в субботу и воскресенье копает землю на даче у Муляровых. Зарабатывает деньги. На жалованье матери пятерым жить трудно. А пенсия за погибшего отца тоже не спасает.
В разговор вмешался директор, который во время разговора Шадрина с завучем сидел мрачный и чем-то недовольный:
— Откуда вам известно, что Бутягин работает на даче у Муляровых?
— Я классный руководитель у Бутягина и Мулярова. И если я о своих учениках знаю больше директора и завуча, то в этом нет ничего удивительного.
Нахмурившись, директор стоял неподвижно и что-то пытался вспомнить.
— Я нужен вам, Денис Трофимович? — спросил Дмитрий.
— Когда будет собрание старшеклассников по организации дружины?
— В субботу, в семь вечера.
— Перед собранием напомните мне, я приду обязательно. А сейчас вы свободны.
Попрощавшись, Дмитрий вышел из кабинета.
Директор и завуч некоторое время сидели молча. Потом завуч, по привычке зябко кутая плечи в шаль, проговорила:
— За тридцать лет педагогической работы, из которых больше пятнадцати я была заведующей учебной частью, такой экземпляр мне встречается впервые. Анархист и гордец.
Директор положил в ящик стола бумаги, среди которых было и письмо-анонимка, прошел к сейфу, закрыл его и ключи положил в карман.
— Не анархист и не гордец… — Полещук с укоризной смотрел на завуча, наблюдая, как конвульсивно вздрагивает ее посеревшая нижняя губа.
— Кто же, по-вашему?
— Коммунист. Педагог… Причем педагог хороший. У него есть чему поучиться… — Полещук о чем-то подумал и достал из ящика письмо. — Возьмите это на память.
Завуч взяла письмо не сразу. А когда взяла, принялась перекладывать его из руки в руку, не зная, что с ним делать. Лицо ее сделалось кумачовым.
— Приглядитесь хорошенько к Шадрину. Может быть, он не так уж плох, как вам кажется, — директор посмотрел на часы: — Сейчас будет звонок. Пожалуйста, проследите, как работает буфет.
Прозвенел звонок. Склонив голову и опустив худые плечи, завуч, сгорбившись, как под тяжестью, молча вышла из кабинета.
…Шадрин в это время выходил со школьного двора. У ворот его поджидал Бутягин. Переступая с ноги на ногу, он шершавой ладонью гладил колючий ежик рыжеватых волос.
— Меня ждешь? — спросил Шадрин.
— Вас, Дмитрий Георгиевич.
Бутягин достал из кармана тоненькую книжечку на английском языке и отдал ее Шадрину:
— Спасибо. Очень интересная.
— Перевел?
— Еще вчера, — застенчиво ответил Бутягин.
Шадрин протянул ему новую книжку, тоже на английском:
— На эту даю семь дней. Хоть кровь из носа, а через неделю должен перевести.
— Обязательно, Дмитрий Георгиевич… — Бутягин доверчиво смотрел в глаза Шадрина, будто взглядом хотел сказать: «Да я расшибусь, а переведу за шесть дней… Ночами буду сидеть, а одолею…»
Никто из учеников и учителей школы не знал, что Шадрин готовил Бутягина к поступлению на юридический факультет Московского университета. Это была их тайна.
VII
В саду уже осыпались пожелтевшие лепестки роз. Багряными кострами горели под окнами георгины, посаженные дедом. Пожелтела и пожухла трава у забора, поникли кусты старой акации по бокам большой аллеи, и как-то сиротливо пригорюнилась в углу сада белесая ива. На всем лежала подпалинка горячего лета. И лишь бузина… Одна она полыхала яркими кровавыми гроздьями. «Есть в бузине своя, печальная прелесть», — подумала Лиля, глядя через окно на гроздья бузины. Когда-то дед привез маленький кустик с Оки и посадил у дальнего забора. Это было давно, лет пятнадцать назад, когда Лиля еще носила длинные светлые косы, в которые по утрам Марфуша вплетала шелковые ленты.