Все детали этого путешествия

— А не поздно ли идти на кабана? Уже десятый час. Я не охотник, но, по-моему, это делают на рассвете или с ночи...

— У нас тут другое расписание, — сказал директор совхоза. — Давай, Алексеич. Некогда.

— Нет, друзья, езжайте, откуда приехали. — Лесник встал, поднял бутылку и решительно протянул её секретарю райкома.

— Правильно, папа! Уезжайте, уезжайте! — снова закричала Люда. В голоске её слышалась отчаянная, истерическая нота.

Бутырин повернулся, и они молча пошли к машине.

— У вас из-за меня будут неприятности? — спросил я, когда машина скрылась. Ясно было, что лесник целиком зависит от местного начальства.

— Ну их к лешему! У вас есть блокнот и авторучка? Давайте не станем терять время — поговорим о дирижаблях. Вернее, сперва о летающих квартирах. Люда, принеси портфель.

Девочка с готовностью ринулась к газику.

Оказалось, Иван Алексеевич Кавкайкин принадлежал к ещё встречающемуся в России, да и вообще в Советском Союзе, типу людей, одержимых какой-либо идеей, не имеющей прямого отношения к их профессии и долженствующей принести благоденствие всему человечеству.

Судя по всему, не часто бывали у него терпеливые слушатели. Лесник изрядно подготовился, видно, ждал этой встречи, волновался.

— Вот взгляните, — раскрыл он вынутую из портфеля тетрадь с расчётами и чертежами. — Это же все так просто. Не надо быть специалистом!

Передо мной возникла ошеломляющая картина. Лесник предлагал строить многоэтажные дома из своеобразных квартир-дирижаблей. Когда человеку становилось нужно куда-либо перебраться по делу или, скажем, надоедало время года, квартира, подобная салону самолёта, перемещалась специальным лифтом на крышу дома, вокруг неё надувалась оболочка дирижабля, и можно было лететь туда, где стоит такой же типовой дом-этажерка со стандартными гнёздами для таких квартир.

— Это же все так просто! — повторял Кавкайкин. — Не нужно никаких гостиниц, человек перестаёт зависеть от железных дорог, авиакомпаний. И самое главное — свободен, как птица, не привязан на всю жизнь к одному и тому же месту.

Я пытался вникать в расчёты, рассматривал чертежи и постепенно во мне стала всплывать уверенность, что обо всём этом уже где-то читано.

«Чтоб вспомнить, надо забыть», — напомнил я себе и спросил:

— Не слишком ли дорого получится? Современный лайнер вмещает свыше трёхсот человек, а тут целый дирижабль на одну маленькую семью. Сколько же для всех потребуется горючего?

— Учтено! — горячо подхватил Кавкайкин. — Разве вы не знаете, что дирижабль держится только нагретым воздухом, а для маневрирования достаточно иметь небольшой двигатель, работающий на безвредном водороде.

У него имелись и чертежи водородного двигателя.

— Неужели вы сами все это изобрели?!

— Это мама, — вмешалась Люда, которая всё время слушала отца с горящими глазами. — Наша мама весной умерла.

Выяснилось, что жена лесничего, инженер по образованию, погибла от взрыва, когда испытывала в сарае модель двигателя, работающего на водороде. Именно ей и принадлежала идея дать человечеству квартиры-дирижабли.

И тут я вспомнил. Когда-то в мои руки попал выпущенный в послереволюционные годы пятитомник поэта Велимира Хлебникова. В одной из статей этот гениальный чудак и писал о летающих домах.

— Вы читали Хлебникова?

— Конечно! Это вроде эстафеты! — с воодушевлением отозвался Иван Алексеевич. — Говорят, у Леонардо да Винчи нашли рисунок такого дома! А Хлебников — наш любимый поэт.

Кавкайкин рассчитывал, что я через газету извещу общество о существовании нового проекта. Мало того, этот проект имел ещё одно, сугубо техническое ответвление, уже связанное с деятельностью лесничего.

— Завтра повезу вас в урочище Джереш, увидите, как варварски обращаются с лесом заготовители. Волокут по склонам спиленные деревья трелёвочными тракторами, сдирают подлесок, землю. Не проще ли поднимать стволы в воздух дирижаблями? Представляете? Спилил. Поднял вверх и перенёс куда нужно.

— Почему же тогда не вертолётом? Вертолет ведь уже есть.

— Так дирижабли экологически чистый транспорт, разве это не ясно? А вертолёты одного бензина сколько сожрут.

К вечеру от этих проблем, казавшихся на первый взгляд ясными и простыми, у меня голова пошла кругом. Вечно выпадало на долю нагружать себя чужими, подчас неожиданными делами.

На ночь отец с дочерью забрались в шалаш, предоставив мне палатку с надувным полом, но я все сидел у затухающего костра, пил чай из железной кружки, слушал немолчный рокот реки.

Потом, глядя на звёзды, прочёл «Отче наш».

Конечно, тогда трудно было предположить, что через одиннадцать лет окажусь в Египте, буду ночью стоять у окна в коридоре вагона, вот так же молиться, видеть перед собой незнакомые созвездия, густо усеявшие небо. Но я помнил тот миг на поляне, когда в клёкоте реки, отдалённом гуле водопада снова расслышал: «Обрати внимание на все детали этого путешествия». Тот, кто обладал этим голосом, напоминал о себе. Был рядом. И я знал, пока это так, жизнь сложится необыкновенно.

Начиная со следующего утра я провёл двое суток в беспрерывных разъездах с Иваном Алексеевичем Кавкайкиным. То, что пришлось увидеть и узнать, было абсурдом с точки зрения здравого смысла, разгулом дьявольщины.

Оказалось, что на этих горных склонах среди бука, граба и самшита, растут элитные каштановые леса. Сорок пять процентов каштанников всей России. Кавкайкин специально завёз меня в нетронутый уголок такого леса.

Мы шагали по траве, усеянной палой листвой и крупными спелыми каштанами, одетыми в лакированную кожуру. Лесник рассказывал о питательности этих орехов, о необыкновенных свойствах каштанового коричневого мёда, исцеляющего чуть ли не от всех болезней, о не поддающейся гниению древесине, о первоклассной мебели, которую из неё можно делать. Я записывал на ходу эти сведения и поневоле останавливался чуть не у каждого дерева, поражённый величием и высотой стволов, раскидистостью мощных ветвей. Хорошо было каштанам на этих горах. Хорошо было и человеку среди каштанов.

— Не станет меня, не станет и этого последнего уголка, — с горечью сказал Иван Алексеевич. — Уже столько раз сулили убить.

Вскоре я почувствовал, что это не пустая угроза.

Повсюду от Лазаревской до Сочи в каштанниках орудовали бригады заготовителей. Визжали бензопилы, с грохотом рушились стволы, ревели трактора. В бензиновом дыму на лесосеках кишели небритые полуоборванные люди с топорами и железными клиньями в руках. Они раскалывали каштаны на длинные колья, укладывали их высокими штабелями.

— Послушайте, ребята, что вы делаете? Ведь вы знаете: рубить можно только больные или старые, перестойные деревья. Я корреспондент центральной газеты, скажите, совесть у вас есть?

— Чеши отсюда, — угрюмо посоветовал один из «ребят». — Целее будешь...

Это были бродяги, алкоголики и наркоманы, которые каждую осень, когда на севере наступали холода, стекались сюда, на юг, где тепло, где можно было заработать свыше пятисот рублей в месяц, вытёсывая из каштановых стволов колья для виноградников.

— А зачем они нужны? — спросил я Кавкайкина. — Вроде теперь повсюду эти колья делают из бетона?

— Верно дешевле обходится, — Иван Алексеевич безнадёжно махнул рукой. — Считать не умеют. На рубль экономят, бесценное губят. Смотрите, всюду пни оставляют — вон какие высокие. Стоять будут, как памятники...

В другом месте — Верхней Татьяновке — после рубок каштанов пни были выкорчеваны, на горных склонах виднелись следы вспашки, каких-то грядок. Но на них ничего не росло.

— Это тот самый Бутырин, Герой Соцтруда, директор чаеводческого совхоза, — сказал Иван Алексеевич. — Он тут главней секретаря райкома. Всему голова. Приказал вырубить каштаны, освободить землю под плантации чая. Вырубили. Посадили. Чай погиб. Холодно ему здесь, на этой высоте. Ежу ясно.

В урочище Джераш я увидел ту же картину. Содранная тракторами и брёвнами, смытая ливнями земля сошла полосами, обнажив повсюду скальный грунт.