Всадник авангарда

Кончено, подумал он. Но Боже ты мой, я еще не готов…

Вдруг к нему прижался рот. Губы к губам. В легкие с силой выдохнули воздух. Завертелся перед глазами вихрь черных волос. Кто-то пилил веревку, связывающую руки, по коже царапнуло острым. Кусок стекла, разбитая раковина? Надо продержаться еще момент, одно мгновение, если бы он только мог…

Тело дрожало и дергалось в изнурительной битве с подступающей тьмой. Еще бы мгновение, одно мгновение…

Веревка поддалась, и индеанка освободила ему руки.

Но оставалась веревка, привязывающая тело к статуе. Обернутая вокруг талии. Он схватил ее двумя руками, потянул — она влипла туже насосавшегося крови клеща. Где же узел? Где-то под статуей?

Снова припал к нему рот девушки, делясь дыханием. Острие стало резать веревку на левом боку. Пилит отчаянно, подумал Мэтью, так отчаянно, как он бился с грохочущей наваливающейся темнотой. Юноша глянул вверх — серебристые пузыри рванулись изо рта и ноздрей, потому что он не мог больше сдерживать выдох. Сверху на воду светило солнце. Какая здесь глубина? Тридцать футов, сорок? Ему не выплыть.

Девушка потянула его — веревка достаточно ослабла, чтобы можно было освободиться. Мэтью отчаянно дернулся вверх, но индеанка тянула в другую сторону. Кажется, еще глубже. Да она с ума сошла, пусть она русалка, да ведь он не тритон; но все же девушка тянула настойчиво, обхватив его рукой, побуждая плыть вместе.

Это не конец, подумал он в этом мучительном синем тумане. Мне еще многое надо сделать. Это не конец… но я должен ей верить.

И он отталкивался ногами, помогая ей, и серебряные пузыри вылетали изо рта и носа, — и вот еще три толчка, а индеанка все тянула вниз. Куда-то в неопределенное темное место, какое-то отверстие. Пещера? — подумал он, чуть не упустив последний воздух из легких. Нет, не пещера…

Еще несколько секунд, и вдруг девушка резко поднялась вверх, и голова Мэтью выскочила на поверхность, в солоноватый свежий воздух. Мэтью сделал гигантский вдох, от которого затрясся всем телом, и тут же был наказан рвотными спазмами. Девушка поддерживала его над водой, пока он опорожнял желудок. В синем мраке виднелись камни стены справа и фута на два над головой — камни и балки какого-то потолка. Мэтью поднял обе руки, хватаясь за балку. Дерево размокло и превратилось в губку, но вес человека еще могло держать, и там он повис, мучительно кашляя и дрожа не от холода, а от осознания, что смерть прошла рядом, разминувшись лишь на волосок.

— Боже мой, — прохрипел Мэтью. И добавил, не зная, что еще сказать: — Боже мой!

— Держись, не отпускай, — сказала Штучка, сама уцепившаяся за полусгнившую балку и прижимавшаяся к нему сбоку. — Слышишь?

По-английски она говорила идеально, без малейшего акцента.

— Слышу, — ответил Мэтью голосом, больше похожим на лягушачье кваканье, чем на человеческую речь.

— Дыши, — сказала она.

— Это лишняя… инструкция, — сумел ответить он, хотя дышать приходилось ртом: разбитые ноздри распухли и практически закрылись. В голове гремело, сердце готово было высадить ребра, живот сводило судорогой. Мэтью закрыл глаза. Болезненная слабость стала его новым врагом. Разожмутся пальцы, соскользнешь — и все, конец.

— Будешь жить, — сказала она.

Он кивнул, хотя подумал, что вряд ли поставил бы на это деньги. Глаза открылись, и он снова оглядел обстановку. Не пещера, а… какое-то здание?

— Где мы?

— Город под водой, — ответила Штучка. Черные волосы обрамляли ее лицо синеватой тьмой. — Я нашла его в первый день, как сюда попала.

Мэтью решил, что его перегруженный событиями мозг дает сбой.

— Город? Под водой?

— Да, много домов. В некоторых еще держится воздух. Я сюда часто плаваю.

— Город?

Мэтью все еще не мог сообразить, что случилось. Наверное, Штучка увидела, как он падает с балкона, и разбитым стеклом разрезала его путы.

— Они знают? — Он решил пояснить: — Братья. Они знают?

— Про это место? Нет. Этот город отвалился от острова при землетрясении, много лет назад.

— Землетрясении, — повторил он, снова переходя на попугайскую речь. Это согласуется с дрожью, которая до сих пор ощущается на Маятнике. Голова была будто набита жеваной бумагой. — А кто тебе про него сказал?

— Одна из служанок. Она была ребенком, когда землетрясение случилось.

Мэтью кивнул. Он все еще пребывал в оцепенении, вял и оглушен. Внезапно пришла мысль, как будто раньше он не замечал, что вот это прекрасное создание рядом с ним — совершенно без одежды.

— Кто ты? — требовательно спросила девушка. — Ты не такой, как все они. Ты не из них. Кто ты такой?

— Не могу объяснить, — уклончиво сказал он. — Но когда-то я знал одного храброго ирокеза по имени Он-Тоже-Бежит-Быстро. Он…

— …был на том корабле вместе со мной, — перебила Штучка. — И с Проворным Скалолазом. Откуда ты его знаешь? И что с ним сталось?

— Он вернулся на вашу родину. В свое племя. И он… помог мне в одной важной миссии.

— Он погиб, — сказала она. — Слышу это в твоем голосе.

— Да, он погиб. А тебя звали…

— Я знаю, как меня звали. Это было очень давно.

— Теперь ты досталась этим двоим. И они…

— Не нужно о них сейчас. Но скажу, что не вся я им досталась. У меня всегда есть, куда уйти. Как, например, вот сюда. В этом молчании — я могу думать. Могу быть. — Она перехватила пальцы на балке, потому что они медленно погружались в черную гниль. И договорила голосом тихим и далеким: — Я люблю океан. Этот синий мир. Он со мной говорит. Он меня скрывает. Защищает от всего.

Единственная в мире, наверное, девушка, подумал Мэтью, которая чувствует себя в безопасности на глубине сорока с чем-то футов под водой, высунув голову в тесное пространство в руинах провалившегося города. Но смысл ее слов он понял.

— Я никогда не смогу вернуться. Ни на свою землю, ни к своему народу.

— Почему? Если ты вырвешься отсюда — и от них — то почему нет?

— От них не вырваться. — Сказано было с изрядной долей холодной ярости. — Попробуешь — и они тебя убьют.

Мэтью слабо улыбнулся:

— Но это же не все, на что они способны?

— Они способны на гораздо большее. Я видела, как они делали… страшные вещи. И со мной тоже. Я с ними дралась, но за это мне доставалось. Теперь не дерусь, но мне тоже достается. Им это нравится. Для них это огромное удовольствие.

— Я тебя от них увезу.

— Нет, — ответила она с твердостью камня, который не сдвинуть, — не уведешь. Потому что если бы даже ты мог — а это не так, — мне некуда идти. Кроме чужой кровати в чужой комнате чужого дома, принадлежащего чужому мужчине. Я… как это у вас говорят… предмет спроса. Уже не такой дорогой, как раньше, потому что таких, как я, много перевезли через океан. Но все равно я еще редкость.

В синем полумраке ее лица было не разглядеть, но Мэтью показалось, что это лицо человека, потерявшего способность улыбаться, человека, для которого счастье — тишина и покой в любой возможный момент. Не хотелось даже думать о том, что грубые руки и жадные зубы с ней делают. И не хотелось думать, что повидали ее глаза.

— Я могу тебе помочь, — предложил он.

— Я никогда не смогу вернуться, — повторила она. — Такая, как сейчас — нет.

Это было сказано в индейской манере: констатация факта, точное описание реальности без капли притворства или жалости к себе.

— Ну что ж, — согласился Мэтью.

Но он хорошо себя знал. И знал, что к добру или к худу, но никогда не сдается.

— Пора двигаться вверх, — сказала Штучка. — Сделай несколько глубоких вдохов и будь готов. Для меня это легко, для тебя может оказаться трудно. Я буду держать тебя за руку всю дорогу.

— Спасибо.

Мэтью подумал, что фраза звучит как приглашение на прогулку вдоль Больших доков, но на той прогулке обычно никто не погибает, а здесь эта возможность была совершенно реальна.

— Готов? — спросила она через минуту.

Вот вопрос, который пугает до дрожи, подумал Мэтью. А каков ответ?