Страница 34 из 181
Б.Д. Греков в своем анализе земледелия опирался на обильные археологические материалы, вводя их в широкую науку. С тех пор количество этих материалов разных эпох и из разных мест неизмеримо возросло. Появился целый ряд исследований, посвященных истории земледелия{122}.
В настоящее время не подлежит сомнению высокий уровень земледелия у среднеднепровских праславян-сколотов еще во времена Геродота (V в. до н.э.). Помимо археологических находок деревянных пахотных орудий (рало, плуг), об этом убедительно говорят два сообщенных Геродотом факта: днепровские славяне — «борисфениты» экспортировали хлеб в Грецию, а их священным предметом, объектом общесколотского культа, была золотая модель плуга и упряжки (ярма) для пары волов. Большой интерес представляют огромные ритуальные кострища скифского времени (так называемые «зольники»), в которых находят любопытные увеличенные модели зерен, изготовленные древними пахарями из смеси муки и глины и предназначавшиеся для каких-то магических заклинаний будущего урожая. Моделировали зерна проса, пшеницы, ячменя, ржи, гороха и бобовых, что дает нам важные сведения об ассортименте высеваемых за полторы тысячи лет до Киевской Руси злаков. К этому списку следует добавить волокнистые — коноплю, а на севере — лен.
Столь же высоко было развито земледелие в Среднем Поднепровье и в так называемые «трояновы века», т. е. в эпоху Черняховской культуры II–IV вв., в века благоденствия лесостепных славян, возобновивших экспорт хлеба в земли античного мира. Об экспортной торговле говорит, во-первых, заимствование славянами римской хлебной меры — четверика-квадрантала (26 л), а во-вторых, огромное количество кладов римских монет, зарытых в южной части территории восточных славян.
К этому времени появилось такое пахотное орудие, как «рало с полозом». Учитывая то, что слово «пълугъ» лингвистически однородно слову «полоз», можно думать, что под летописным словом «плуг» (как единица обложения) подразумевался не усовершенствованный плуг в нашем понимании, а «рало с полозом», представлявшее тогда шаг вперед в развитии сельскохозяйственной техники. Такое рало снабжалось железным лемехом. В это же время появилось и чересло (плужный нож) для вспарывания дернового слоя почвы. С успехами земледелия связано и появление ротационных жерновов, заменивших собой первобытные зернотерки. Урожай убирали серпами. Показателем высокого уровня агротехники приднепровских славян является интереснейший ритуальный кувшин IV в. н.э., найденный на Киевщине. Он, очевидно, предназначался для языческих молений о дожде, о которых говорит летопись применительно к полянам: «бяху же погане — жруще (приносят жертвы) озером и кладязем и рощением…»{123}. Моления у озер или у колодцев обычны для аграрной заклинательной магии: манипуляции с водой (например, окропление земли «святой водой») должны были, по представлениям язычников, вызвать дождь на поля. Эта мысль четко выражена автором одного из церковных поучений против язычества, который именно в этом и упрекает своего современника: «ин требы кладет студенцу, дождя искы от него» («а иной приносит жертвы источнику, стремясь получить от него дождь»).
Кувшин интересен тем, что на нем тщательно, еще по сырой глине, изображен календарь тех летних месяцев, когда колосья растут на ниве: от 2 мая (первые всходы) до 7 августа (жатва); в конце календаря изображены серпы и снопы, обозначающие конец полевой жизни колосьев. В календаре отмечены такие языческие праздники, как ярилин день (4 июня), Купала (24 июня) и перунов день (Ильин день 20 июля). Самым важным является обозначение четырех периодов дождей, необходимых полям. Сличение этого календаря с агротехническими разработками для Киевщины в XIX в. показало почти полное их совпадение. А это означает, что приднепровские славяне за пятьсот лет до образования Киевской Руси не только отлично знали технику возделывания своих полей, но и установили уже оптимальные сроки дождей для своих яровых посевов. Здесь сами они были бессильны и могли только обратиться к своим богам за помощью, но они точно знали, о чем им следует просить богов{124}.
Высокий уровень земледельческой культуры в лесостепной полянско — русской зоне документирован достаточно убедительно. Однако не следует думать, что соседняя лесная зона не знала земледелия. Земледелие в лесах было известно еще в I тысячелетии до н.э., но оно, разумеется, не достигало того уровня, на котором оно находилось в плодородном Среднем Поднепровье{125}. Было бы крайне неосторожно резко разграничивать лесную и лесостепную зоны в отношении их хозяйственных возможностей в период вызревания славянской государственности. Различие было, и оно четко обозначено приведенными выше примерами, но это различие скорее количественное, чем качественное. Одни и те же виды хозяйственной деятельности были возможны тогда и в лесостепи, и в более северной зоне лиственных лесов. И земледелие, и скотоводство (рогатый скот, кони, свиньи), и охота, и рыболовство были доступны в I тысячелетии н.э. как славянину, жившему в черноземной или лессовой лесостепи, так и славянину, поселившемуся в более северных районах. Разным был объем урожая, разным было количество труда, затрачиваемого крестьянином на распашку открытой земли или на расчистку земли из-под векового леса.
Историческая тенденция выражалась в выравнивании севера и юга. Упорный труд по расчистке леса и лядин приводил к появлению в лесной зоне больших площадей старопахотных земель, что уменьшало различие севера и юга и устраняло необходимость больших родовых коллективов, которым под силу были эти первичные культиваторские работы по вырубке лесных участков, организации грандиозного сожжения деревьев и выкорчевке пней. Огни подсечного земледелия уходили все дальше и дальше на север, раздвигая зону земледелия и оставляя после себя значительные пространства расчищенных и распаханных земель, отвоеванных пахарями-пионерами у леса.
Хозяйство древнерусского крестьянина было комплексным независимо от того, велось ли оно в лесостепной зоне или в лесной. Его нельзя представить себе без развитого скотоводства, которое непрерывно существовало со времен широкого расселения индоевропейцев по Восточной Европе в начале бронзового века. В лесной зоне тягловой силой при вспашке была лошадь. Коневодство было высоко развито во многих регионах Русской равнины{126}. Образ коня-кормильца, коня-друга, коня-вещего, доброжелательного животного, помогающего человеку, наполняет русский фольклор с давних времен. Не меньшее значение имел и крупный рогатый скот: мясо, молоко, кожа, рог и кость — все это широко использовалось в хозяйстве. На юге же волы были тягловой силой пахарей, и значение крупных рогатых еще более возрастало. Овцы и козы разводились главным образом ради шерсти, но русский человек не забывал и о том, что голод можно утолить и «бараньим ходилом», окороком.
Широко практиковалось свиноводство. Свиное мясо, ветчина, было ритуальным кушаньем в такие торжественные дни, как празднование Нового года.
Очень важным разделом народного хозяйства было бортничество, добывание пчелиного меда и воска из лесных бортей. Мед шел в дело и как сладкая приправа и как сырье для изготовления крепкого хмельного напитка, известного с глубокой древности. Более легкий напиток, общий многим индоевропейцам, — «ол» (эль, пиво) делался из ячменя. Бортничество давало воск, необходимый для разных целей, но главным образом для изготовления свечей{127}.
И на юге и на севере широчайшим образом применялось такое подспорье к основному земледельческо-скотоводческому хозяйству, как охота и рыболовство. Охота имела два направления: мясное, пищевое (лоси, олени, серны, медведи, лебеди, гуси, тетерева и т. д.) и меховое (медведи, бобры, лисы, волки, белки, соболя, куницы и т. д.). С усилением социальной дифференциации и особенно после включения славянской знати в международную торговлю необычайно оживился спрос на пушнину, на воск и мед. Эти статьи крестьянского приработка стали самыми доходными статьями дружинного экспорта. Взимание дани «кунами» и «веверицами» вовсе не означало господства охотничьего хозяйства у славян, а отмечало лишь целеустремленный интерес социальных верхов к предметам вывоза, к выгодной статье заморского торга.