Страница 8 из 10
Иногда, в метро или на поверхности Земли, где-нибудь в кафе мне встречается какая-нибудь такая девушка. И вот я начинаю фантазировать, что это моя жена или просто женщина, с которой я давно живу. И тогда я представляю себе, как она ест на моей кухне, или как чистит зубы в моей ванной комнате, или как мы занимаемся любовью в моей постели… Как идем откуда-то и куда-то по улице и смотрим на витрины, смеемся и движемся дальше, такие счастливые, такие родные… А утром она не уходит. Она остается. Или уходит, но только для того, чтобы скоро снова вернуться. Нет, уж лучше пусть она остается, чтобы проводить меня на работу. Чтобы поцеловать меня уже в дверях на прощанье и сказать что-нибудь вроде: «Не задерживайся, пожалуйста, милый. Ты же помнишь, мы сегодня идем к Шнейерзонам».
Потому что мы не просто встречаемся, а живем вместе. Вместе с этой девушкой, что сидит напротив меня и про которую я ровным счетом ничего не знаю. Абсолютно. Не знаю даже, как ее зовут. Маша или Даша? И время от времени ее от меня загораживают пассажиры метро или посетители кафе, которых я совсем не хочу представлять у себя в ванной комнате чистящими зубы или завтракающими на моей кухне, и уж тем более нечего им делать в моей постели. И они меня раздражают одним своим видом, потому что они стоят между нами и мешают мне представлять, как она, эта Даша или Маша, могла бы быть моей женой.
Да. Практически в каждом вагоне метро может ехать девушка, которая теоретически могла бы быть моей женой. И на улицах города, и в кафе, и в кинотеатрах, и в консерваториях… в очень многих местах можно встретить такую женщину. Ее можно отыскать не только в этом городе, но и в других городах нашей необъятной страны и даже в других странах мира. Как-то у меня был роман с одной болгаркой. Я познакомился с ней на семинаре профессора Сереброва. Ее звали Майя. А фамилия у нее была Кржижалийска. Я до сих пор помню несколько болгарских слов и выражений. Например: има ли няма ли? Что означает – есть или нет?
И вот, несмотря на это, я уже давно живу один. А все эти Даши и Маши только мелькают и исчезают на разных остановках. А если кто из них ненадолго и задержится в моей ванной комнате, на кухне и, особенно, в постели, то вовсе не для того, чтобы проводить меня на работу и преданно ждать, когда я вернусь. И уж тем более не для того, чтобы вечером вместе нам пойти к Шнейерзонам.
Запасшись сигаретами и кофе, я снова засел за роман.
Его стоит написать уже ради того, чтобы дарить друзьям, девушкам и знакомым. Я буду придумывать разные дарственные надписи на титульных листах и ставить автографы. Обо мне станут говорить как о писателе. Собственно, недавно обо мне уже говорили как о писателе.
Один мой знакомый пригласил двух проституток. Юные создания – лет по двадцать каждой. Выяснилось: учатся в университете на факультете психологии.
И он зачем-то представил меня им как писателя, причем состоявшегося.
– У меня, – говорит, – над письменным столом – полка, а на ней: Достоевский, Чехов, Толстой, Конфеткин, ну, и там Вольтер…
И тогда одна из проституток, совершенно искренне, без какой-нибудь там скрытой иронии, спрашивает, обращаясь ко мне:
– Ваша фамилия – Вольтер?
Я говорю:
– Ага, собственной персоной.
Вот будет теперь, наверное, рассказывать, что трахалась с Вольтером.
Я все время отвлекался. Мысли скакали в разные стороны. Никак не мог собраться. На столе со вчерашнего вечера лежал пустой лист бумаги, как бельмо на глазу. Я скомкал его и выбросил в мусорное ведро. Под ним оказался точно такой же, но он почему-то понравился мне больше.
Я взял ручку и стал сосредоточенно грызть колпачок, глядя на белый лист. Я просидел так довольно долго, прежде чем мне показалось, что сейчас, именно сейчас, это должно случиться – я начну писать. Начну творить.
Какие-то смутные, едва различимые образы заколыхались в моем сознании. Как будто кто-то прятался за портьерой. Как будто мы играли в прятки с моим шестилетним сыном. И я ходил по квартире, видел его застывший за тканью силуэт и рассуждал вслух: «Куда же он запрятался? И под столом его нет. И под диваном нет. А! Наверное, он залез в тумбочку! Странно, и в тумбочке нет. Не знаю даже, где его искать? Просто не представляю!»
И вот сейчас я подойду к портьере, резко одерну ее и найду то, что искал.
Вот только с кем я играл в прятки? Кто там прятался? Этого я не знал. Но мне казалось, что вот сейчас… Сейчас…
И тут все поплыло перед глазами. Я даже не понял сразу, что произошло, пока не ощутил слезы на щеках. Пока не понял, что за этой портьерой прятался я сам. Я сразу узнал себя по фотографиям из детского альбома. Я сидел в тазу. Меня купала бабушка. Я заливался смехом, потому что мне было щекотно, когда она намыливала мне подмышки. И бабушка тоже смеялась, потому что я хохотал очень заразительно. Бабушка совсем недавно стала бабушкой и только так называлась, и была совсем не похожа на бабушку.
А потом я оказался у папы на спине, а вокруг нас плескалось Черное море. И папа был молодым, очень красивым. И загорелым. Он широко улыбался.
Я обхватил его за шею и радостно визжал, потому что вода была прохладная, и меня облизывали волны. И еще я немного боялся свалиться с папиной спины. А мама была на берегу. И папа улыбался ей через объектив фотоаппарата «ФЭД». И солнце светило очень ярко…
– Расскажи мне что-нибудь перед сном.
– Что, например?
– Не знаю. Расскажи про то, как ты был маленьким.
– Ладно… Во времена моего детства на небе работала специальная машина по производству снега. Если она была хорошо отлажена, получались аккуратные маленькие снежинки в виде многоугольников, с вырезанными симметричными дырочками. А если что-то ломалось, выходили бесформенные, растопыренные хлопья. Это был явный брак в работе снегоделательной техники. И тогда на небо летели космонавты и починяли эту машину. Потом они совершали мягкую посадку на Земле, и еще долго машина работала исправно.
В парке, в маленьком домике жил огромный паук. Он прял сахарную вату, которая называлась «снежок». На самом деле этот «снежок» был огромным коконом, сотканным из сладкой паутины. Я никогда не доедал его до конца и поэтому не знаю, что там сидело внутри.
В темных подвалах домов обитали кошки, гномы и сантехники. Чаще всего на свет выбирались кошки, реже сантехники, ну а гномы пропадали там безвылазно. Лишь однажды я видел одного: красномордого, с толстым, мясистым носом. Он только и успел, что высунуть его из-за двери, но, увидев меня, испугался и моментально скрылся и больше уже не появлялся никогда.
Продукты в магазины развозили тогда на лошадях. Это были особые лошади. Они питались исключительно булочками с изюмом или, в крайнем случае, с марципаном, которыми их угощали дети, возвращавшиеся из школы. Если такую лошадь долго не кормить булочками, она могла сильно заболеть, лишиться сил и уже никогда не возить тележку с продуктами.
Милиционеры следили за тем, чтобы маленькие дети не баловались и слушались родителей. Если милиционер «сидел на больничном», его замещала какая-нибудь старая, горбатая, шепелявая, отвратительная бабка с большим носом в форме акульего плавника. Она патрулировала улицы и могла забрать непослушного ребенка к себе домой на исправительно-трудовые работы.
Улицы тогда не были ровными, а все время петляли и упирались в густой и темный лес, чтобы маленькие и глупые дети имели возможность как следует заблудиться и никогда больше не встретиться со своими любимыми родителями, бабушками и дедушками. В лесу жили серые волки. Они питались нежными малолетними созданиями, но не брезговали и сухими, жилистыми старухами.
Когда я был маленьким, я очень хотел стать большим. Я потратил на это много лет. Это было не легко. Но если ты чего-то очень-очень хочешь, то обязательно добьешься своего.