Страница 88 из 106
— Что у вас, господин лейтенант? Опять зубы? — спросила она нарочито громко и склонилась над «больным».
— Я только что со станции, — быстро заговорил он. — Партизаны разобрали пути. Движение, наладят не раньше, чем через двое суток.
Маня внимательно выслушала сообщение. Затем она взяла у Рудольфа письмо офицера-танкиста и спрятала в карман халата.
— Я думаю, — громко сказала она, провожая лейтенанта до двери, — что к ночи вам станет лучше. На всякий случай покажитесь мне завтра… До свидания. Всегда рада услужить.
Натягивая шинель, Рудольф все еще морщился и держался за щеку. Подскочивший солдат помог ему одеться и проводил до двери.
Свет из окон падал на истоптанный снег. В полосах света тихо кружились неторопливые снежинки. Рудольф засмотрелся и вздохнул: совсем как дома в сочельник, под рождество.
В конторе он прошел в свой небольшой кабинет и, не раздеваясь, опустился на стул. Потрогав печку, он с наслаждением прислонился к ее горячему боку. Топили в конторе исправно.
Но посидеть в одиночестве лейтенанту не удалось. Рудольф разлепил глаза и сердито уставился на помощника. Тот, расслабленно шаркая подшитыми валенками, подошел к столу и молча положил перед лейтенантом тоненькую папку.
Рудольф мельком взглянул на фотографию, с которой на него испуганно смотрело худое небритое лицо, пробежал глазами заявление о приеме на работу и отшвырнул папку в сторону.
— Я же предупреждал, — с раздражением сказал он, — нам не нужны рабочие.
Помощник не возражал, он лишь выразительно посмотрел на шефа, и красноречивый взгляд его сказал Рудольфу очень многое. Значит, кто-то заинтересован в поступлении на предприятие этого человека. Но кто? Те, кому, спасаясь от мобилизации на работу в Германию, парень сумел дать хорошую взятку или… Если тут замешано гестапо, то дело принимает дурной оборот.
— Хорошо, оставьте, — сказал лейтенант, отпуская помощника. «Потом разберемся», — подумал он и запер папку в ящик стола.
Поездка лейтенанта на станцию Прилесье, сплошь забитую войсками, вызвала обычное оживление во всей цепочке подпольной связи. Первый толчок был дан Майей Серовой, к которой поступило сообщение Рудольфа. Тем же вечером в Велиславль отправилась худенькая, не по годам вытянувшаяся девочка. В руке она несла корзинку, где в чистую тряпочку было завернуто несколько кусков свиного сала. Девочку хорошо знали в местной полиции. Это была Еня Светлова. Она часто ходила в Велиславль проведать своих родственников и всякий раз носила им какой-нибудь деревенский гостинец. На этот раз девочка направлялась в переулок Нижний. Ее появление там не вызывало никакого удивления.
Через полчаса важные сведения, доставленные Еней, пошли по цепочке дальше. Из Велиславля они поступили в деревню Пущино, оттуда Тимофей Демичев доставил их в Мешково, где был тайный форпост разведывательной группы «товарища Аркадия». Из Мешкова разведсводка отправилась в деревню Задня, где находилась «радиорубка». В тот же час из глубины партизанских лесов посыпалась морзянка. Московский радист, дежуривший круглосуточно, встрепенулся и поправил наушники…
На рассвете в одном из домов на окраине Велиславля Нонна Аверина заканчивала перевод стремительных каракулей письма офицера-танкиста.
«… Дорогая мама, я не получил ответа на свои последние письма. Сейчас мы едем в русский город Харьков к, как мне сказали, еще дальше. Я пишу в вагоне, очень сильно трясет и плохой свет. Мои товарищи уверяют, что здесь опасно — много партизан, но я надеюсь на бога и на счастье. Во всяком случае твои молитвы мне помогают. Ведь в этих местах погибло столько наших солдат!..»
Отдаленный гул заставил девушку оторваться от письма. Она прислушалась, затем поднялась и открыла форточку. В сыром предрассветном воздухе отчетливо слышались звуки бомбежки. Гул доносился со стороны станции Прилесье. От тяжелых увесистых взрывов колебался воздух. Не закрывая форточки, Нонна снова уселась за стол и, дочитывая письмо, с удовлетворенной улыбкой, в такт нарастающей канонаде покачивала головой.
Штаб генерала Рихтера принял экстренные меры, чтобы устранить ужасающие повреждения, причиненные той памятной бомбежкой. Генерал понимал, что разгром авиабазы, конечно же, значительно облегчил русским задачу их непредвиденного контрнаступления под Москвой. Понимали это и выше, генерал не жаловался на служебные взыскания из штаба Кессельринга, хотя и сознавал, что сам он ничем не мог помешать русской авиации в ее неожиданном опустошительном налете.
В эти дни генерал Рихтер жестоко поссорился с шефом гестапо Зихертом. Это их дело, негодовал генерал, обеспечить безопасность базы! Он пригрозил Зихерту, что будет жаловаться в Берлин. Каждый должен вносить в дело победы свой вклад! Генерал нарочно подчеркнул слово «свой».
Поражение под Москвой породило в немецкой армии множество тревожных слухов. И Валя Фролова, по-прежнему обслуживавшая генерала с его ближайшим окружением, и Нина Карпова, с безучастным лицом сновавшая в шумной офицерской столовой, улавливали обрывки разговоров о том, что Гитлер обвинил в неудаче неспособных командующих на Восточном фронте. Крах быстротечной кампании в России, на которую надеялись все — от солдата до фельдмаршала, — вызвал в Берлине настоящую истерику. Все настойчивей поговаривали о том, что уже смещен командующий сухопутными силами рейха — Браухич, а также фон Бок, командующий группой армий «Центр». Тревожное положение складывалось в военно-воздушных силах. Берлин в этом отношении не скупился на слухи. Офицеры-летчики шептались о таинственном самоубийстве генерал-полковника Удета, правой руки самого Геринга. Поговаривали и о гибели знаменитого полковника Мольдерса, гордости «люфтваффе».
Поэтому понятна нервозность, которую проявил в разговоре с шефом гестапо обычно невозмутимый генерал Рихтер. Разгром на базе, а более того тревожные слухи о судьбе высших чинов «люфтваффе», среди которых были знакомые, друзья, покровители генерала, вывели бы из равновесия и более сдержанного человека.
Рихтер понимал, что в создавшейся ситуации нельзя оставаться в положении безгласного. После ссоры с Зихертом он обратился в Берлин и, что удивительно, Берлин поддержал его. Привыкнув тонко улавливать оттенки столичных настроений, Рихтер догадался, что его жалоба попала в точку, — у спесивого гестаповца Зихерта где-то вверху, несомненно, находились недруги. «Вот и пусть расхлебывает!»— злорадно подумал генерал, не в состоянии забыть того оскорбительного хладнокровия, с каким разговаривал с ним Зихерт. Следовало признать, и самолюбивый генерал признавал это в глубине души, что гестаповец лучше владел собой. Его ледяной тон и заставил генерала сорваться. Поэтому-то Рихтер, получив неожиданную поддержку в Берлине, испытал хоть и небольшое, но все же мстительное удовлетворение. Этих господ из гестапо время от времени следует щелкать по носу! А иначе они совсем на голову сядут…
Обезопасив себя таким образом от «грома сверху», генерал Рихтер рьяно принялся за восстановление своего хозяйства.
Разбитая авиабаза оборудовалась заново. Рихтер сам занялся маскировкой аэродрома. Крыши ангаров размалевали под лесопосадки. Отремонтированные взлетно-посадочные полосы покрасили в цвет поля, поперек их изобразили мнимые проселочные дороги. Затем на самом аэродроме были сооружены крыши изб, амбаров и сараев. Самолеты теперь рассредоточивались на большой площади и маскировались сетями и деревьями. Кроме того, верхние плоскости машин красились оливково-зеленым аэролаком: самолет сливался с зеленью полей, лесов и маскировки. Сотни военнопленных, пригнанных из лагеря на Взгорье, спешно рыли котлованы под новые бомбоубежища и другие сооружения.
В довершение всего генерал позвонил Зихерту и потребовал от гестапо усилить внешнюю охрану базы.
В разговоре с ним Зихерт снова показал образец выдержки и самообладания. Он ничем не выразил своего недовольства по поводу неприятных замечаний из Берлина. После этого разговора у генерала остался неприятный осадок. От такого человека, как Зихерт, можно было ожидать ответного удара. Торопиться сводить счеты Зихерт не станет, но уж, уловив удобный момент, возможности не упустит. «А, к черту!»— отогнал он неприятные мысли.