Фронтовые повести

— Я понимаю, — сказала Валя. — Ты не думай… У меня просто сорвалось. Глупо конечно. Ты прав.

— Всем нам хочется принести как можно больше пользы, — примирительно заключил Володя. — А главное— поскорее. Правда? Но что делать? Такая уж работа. Давайте все вместе наберемся терпения.

Вернулась Рая, ходившая провожать Майю. На вопросительный взгляд Володи она молча кивнула головой: все в порядке.

— Иди, — Володя тронул Валю за плечо. — Поздно.

Но она все медлила. Вот уже несколько дней ей хотелось поговорить с Володей о событии, которое, как она считала, накладывало на нее, Валю, особую ответственность в подпольной группе. Если бы не Рая Белова, она завела бы этот неприятный разговор, но молчаливое присутствие хозяйки дома стесняло ее.

Замешательство девушки не укрылось от Володи.

— Ты чем-то встревожена? — спросил он. — У тебя что-то не в порядке? Да? На работе? Дома?

— Ладно, — сказала Валя, прощаясь. — Потом.

По дороге домой Валя долго не могла успокоиться. Она даже хотела вернуться, и если Володя еще не ушел, выложить ему все, но передумала. Дело, которое не давало ей покоя, касалось сестры Аси.

С некоторых пор Валя стала замечать, что Ася очень изменилась. Она стала лучше одеваться, много краситься, переменила прическу. Домой она возвращалась теперь поздно и на расспросы Вали заносчиво отвечала, что имеет право на личную жизнь. Вскользь она упомянула, что уборщицей давно уже не работает. Откровенный разговор между сестрами состоялся два дня назад. Накануне Валя решила не ложиться спать до тех пор, пока не дождется сестры. Она слышала, как к дому подъехала машина, и, подбежав к окну, увидела Асю, выскочившую из автомобиля. За рулем сидел немецкий солдат, но в глубине машины Вале померещилась высокая офицерская фуражка.

Открытие поразило Валю. Она не верила своим глазам. Пока на крыльце стучали каблучки сестренки, Валя пыталась собрать лихорадочные мысли. Что она скажет Асе, как ее спросит?

Ася призналась, что машина принадлежит коменданту города Хольберу. Да, это он сам любезно подвез ее к дому. Да, она с ним знакома. И вообще… Но тут заносчивость ее пропала: она расплакалась, призналась, что ей невмоготу было переносить постоянные приставания офицеров. Каждый из них почему-то считал ее чем-то вроде вещи, у которой нет хозяина. Поэтому, когда на нее случайно обратил внимание Хольбер, заезжавший зачем-то в железнодорожную комендатуру, она не стала привередничать. Не обошлось тут и без угроз…

Сестренка плакала, уткнув лицо в колени Вали. Все ее худенькое тело сотрясалось. Валя, слушая эти горькие признания, машинально гладила ее по спине. Она молчала. Да и что в таких случаях скажешь? Ругаться на нее и грозить? Стыдить? Толку-то. Она чувствовала себя убитой, лишенной сил. Иногда ей казалось, что это сон, нелепый и страшный сон, и стоит только сделать над собой усилие, как все прояснится и станет на свои места. Но ведь не отмахнешься же так просто от стоявшего в ушах шума подъехавшей машины и громкого стука захлопнувшейся дверцы, не забудешь истуканом сидевшего за рулем немецкого солдата, и уж, конечно, не призрак в высокой офицерской фуражке померещился ей в глубине черной машины!

Да, так, видимо, и было, как рассказывала Ася, но ведь от этого не легче!

Всхлипывания стали тише, Ася подняла голову и кулачонками, как обиженный ребенок, принялась утирать мокрые щеки. От этого ребячьего жеста у Вали больно сжалось сердце. А Ася, будто утешая ее, вдруг залепетала, что Хольбер, в общем-то, не такой уж плохой, он, в общем-то, лучше, чем все эти вокруг…

Зачем она говорила, зачем она оправдывалась? Валя готова была закричать, затопать ногами, броситься с кулаками.

— Хватит! — сказала она, преодолевая свое желание. — Ложись спать. Поздно уже.

Посмотреть Вале прямо в глаза у Аси не хватило сил.

Той ночью Валя почти не спала. Она вспомнила, как отец, садясь в эшелон, наказывал ей смотреть за младшей сестренкой — ведь она старшая, а значит, должна быть Асе за отца и за мать. И вот… Поднявшись, чтобы напиться, Валя долго стояла у изголовья Аси. Сестра спала беспокойно разметавшись. Сейчас, во сне, она была похожа на ту девчонку, которую Валя знала всю свою жизнь. Казалось, страшные события в городе, в стране нисколько не затронули ее, счастливо обошли стороной. А между тем… Что она скажет отцу, когда он вернется? Что скажет товарищам?

Мысль о товарищах по подполью тревожила Валю. Как они посмотрят на случившееся? Не оттолкнет ли это их от Вали? Не исключено, что они в своем справедливом гневе… Но о дальнейшем Валя боялась думать. Прежде всего она, конечно, поговорит с Володей. Жаль, что не получилось разговора сегодня. Однако в следующую встречу она непременно соберется с силами и все ему расскажет. От соратников по борьбе у нее не должно быть никаких секретов. Тем более таких. Доверяя ей, товарищи имеют право требовать от нее полнейшей откровенности.

Судя по напряжению, царившему в летной части генерала Рихтера, Валя догадывалась о событиях на фронте. В редкие минуты встреч с товарищами по подполью она с жадностью читала коротенькие сводки Советского информбюро. Шла великая битва за Москву.

Немецкие офицеры, как могла заключить Валя из подслушанных разговоров, были настроены оптимистически. Однажды летчики угощали какого-то офицера, прилетевшего из Берлина. Гость привез последние столичные новости. Подвыпив, он разглагольствовал, что Геббельс уже оповестил иностранных журналистов, аккредитованных в Берлине, чтобы те никуда не отлучались— ожидается сообщение о параде вермахта на Красной площади в Москве. Этот же офицер хвалился, что собственными глазами видел карту русской столицы, составленную главным квартирмейстером вермахта. На карте точно указано, где в Москве будут располагаться оккупационные части группы армий «Центр» и 2-го воздушного флота. Гауляйтером Москвы фюрер назначил Эриха Коха, высшим начальником СС и полиции называют группенфюрера фон дем Баха. Гость из Берлина поздравил летчиков с тем, что их часть будет базироваться не то на Центральном, не то на Тушинском аэродроме.

Невозможно было представить, что враг подошел к самым стенам столицы. Школьницей Валя вместе со своими одноклассниками в зимние каникулы ездила в Москву на экскурсию. Она на всю жизнь запомнила, как они гурьбой толкались у вагонных окон и не отрываясь смотрели на мелькание деревянных подмосковных дачек. Как потом, зачарованные, бродили по городу…

Валя молча обслуживала пирующих офицеров. Лицо ее словно окаменело. Ни один из тех, что сидят за столом, не должен заметить, насколько насторожен ее слух. Она подает, уносит пустую посуду, без надобности ни на секунду не задерживается в комнате. И все же как ей трудно сдерживать себя, слыша знакомые московские названия на грубом чужом языке.

Ликование за столом достигло предела. Пили за победу, пили за фюрера, пили за здоровье гостя, приехавшего со столь важными новостями. Берлинский гость был польщен. Скоро он совсем почувствовал себя как дома, расстегнул мундир и, покачиваясь на стуле, предался воспоминаниям о «великом летчике Германии» бароне Рихтгофене. В воздушных боях барон сбил восемьдесят самолетов врага. Его называли «небесным уланом». Генерал Людендорф сказал о лихом бароне: «Он стоит трех дивизий». Кстати, вместе с генералом барон Рихтгофен ездил в Брест-Литовск, где Германия принудила молодую Советскую Россию подписать условия мира, продиктованные Людендорфом.

Унося из комнаты целый ворох грязной посуды, Валя услышала шум отодвигаемых стульев и догадалась, что офицеры встают. Она с трудом удержалась, чтобы не оглянуться, и ограничилась тем, что оставила приоткрытой дверь. Все, что будет сказано, она отлично услышит и из кухни. Поставив посуду, Валя напрягла слух. Нет, ничего интересного. Кто-то из офицеров провозгласил тост за такую же вот теплую дружескую встречу, но уже в Москве, и закончил скабрезными замечаниями о московских девушках, о которых он наслышался от своего друга, бывшего до войны помощником военно-воздушного атташе в России.