Фронтовые повести

За окном шумел ветер, звучно трепетала листва тополей, тонко подвывали провода, и от этого в сумрачном большом кабинете было тоскливо и жутковато. Подполковник Ранкенау ходил из угла в угол и время от времени привычным движением доставал из нагрудного кармана большие серебряные часы — подарок матери.

Года два тому назад, когда Ранкенау был во Франции, его шеф, любивший пофилософствовать за бутылкой коньяка, не раз говорил: «Одиночество, мой друг, пагубно влияет на работника гестапо. Лезут в голову дурные мысли. И если нет с тобой арестованного или подчиненного, возьми себе в компанию бутылку коньяка!..»

Да, одиночество действительно пагубно. Лезет в голову всякая чертовщина. О жизни и смерти. О доме, о детях, о последних посылках жене. Что бы еще ей такое пикантное отослать в память о дикой Белоруссии?

Налетел порыв ветра, что-то с тяжелым стуком упало за окном. Подполковник вздрогнул и выругался. Всякий стук, всякое неожиданное движение, паровозный гудок — все напоминало ему о партизанах. Ранкенау в раздражении сел на диван, иронически скривил губы. «Домой надо отослать веревку, на которой меня повесят партизаны!.. Тогда уж мне не нужны будут ни чины, ни ордена, ни благодарности фюрера…»

Услышав стук в дверь, Ранкенау опять вздрогнул. «Нет уж, прежде чем найдут для меня веревку, я повешу не один десяток из этой сволочи!»

Ранкенау решительно поднялся, прошел к столу, на ходу одергивая мундир, сел и только потом ответил на стук:

— Войдите!

В дверях появился немолодой, лет пятидесяти, мужчина в форме полицая.

— Я Хомутов, господин подполковник, начальник полицейского участка в деревне Епищево. Вы меня вызывали?

Ранкенау пригласил переводчика, жестом указал на стул.

Хомутов, не отрывая взгляда от начальника гестапо, сел, положил руки на колени ладонями вниз и от этого стал похож на умеющую служить собаку. На переводчика Хомутов не смотрел, сидел к нему боком, выслушивал вопрос и отвечал, продолжая преданно глядеть в глаза Ранкенау.

— Как ведут себя ваши полицаи, господин Хомутов, можно ли им доверять? — начал подполковник со своего обычного вопроса.

— Если вы доверяете мне, значит, можно доверять и моим подчиненным.

— Будем надеяться, что вы, человек опытный, не станете иметь дело с предателями, которым лишь бы набить брюхо, а потом сбежать к партизанам. Таких у вас нет?

— Никак нет, господин подполковник.

— Я забыл, господин Хомутов, вы уроженец здешних мест или приезжий?

Каждый, кто, не щадя живота своего, будь то человек или собака, служит кому-то, нуждается в поощрении. И когда вместо поощрения он видит недоверие, это огорчает и злит. Выслушав переводчика, Хомутов насупился и сказал, что родился в Епищеве. Деревня эта когда-то принадлежала его деду. В годы коллективизации раскулаченный Хомутов был сослан, но из ссылки бежал и вплоть до самой войны работал в разных местах Украины. И только десять месяцев тому назад приехал в родную деревню. Здесь его встретил ныне покойный Дурнов и приютил как родного…

— Если вы мне не верите, — пробурчал обиженный полицай, — спросите любого. Хомутова здесь все знают, от мала до велика.

— Успокойтесь, господин Хомутов, мы вам верим. Вы честно служите нашему фюреру. Вот поэтому я и вызвал вас к себе. Партизанских бандитов вы ненавидите так же, как и я, так же, как и всякий порядочный человек. Правильно?

Хомутов кивнул.

— Мы хотим поручить вам одно весьма важное дело. Хомутов испуганно поморгал — если это дело связано с партизанами, не лучше ли сразу упасть в ноги и отказаться?

— Вы будете согласны выполнить задание нашего командования?

— Я всегда готов выполнить задание, господии подполковник.

Ранкенау послышалась неуверенность в голосе полицая. Он побарабанил пальцами по столу, помедлил.

— Мы решили поручить это дело именно вам, как наиболее смелому и находчивому человеку… Впрочем, разговор у нас будет долгий, давайте продолжим его за шнапсом.

Ранкенау улыбнулся, подмигнул Хомутову, достал из сейфа бутылку водки и какие-то тарелочки. Выпили по первой — за здоровье фюрера, а по второй — за свое здоровье.

— Господин Хомутов, я знаю, что вы не болтун, умеете держать язык за зубами. В наших условиях это особенно важно.

— Могила, господин подполковник. Если хотите — на кресте поклянусь!

— В таком случае послушайте, что я вам скажу. Любой ценой вы должны доставить мне партизанских заложников. На хуторе Лузганки, по сведениям, живет старик Роман Анодин. С двумя старшими сыновьями он ушел к партизанам. Его старуха осталась на хуторе. Сейчас у старухи на руках маленькая девочка — дочь командира крупной партизанской роты. Мать этой девочки также воюет в отряде. Вы должны доставить в город и старуху и девочку. Тогда в наших руках будут и Роман с сыновьями, и родители девочки. Заложниц мы упрячем в тюрьму и начнем диктовать свои условия партизанам. Никуда они не денутся, придут к нам как миленькие!

— Господин подполковник, если они оставили партизанскую дочь в Лузганках, то обязательно будут охранять ее. Я не боюсь… но у них сейчас много оружия и людей… А у нас… Если бы регулярные войска…

— На поимку какой-то паршивой старухи с младенцем вы требуете регулярные войска! Позор! Вы должны захватить старуху не позднее завтрашнего дня. Мне известно, что партизаны после налета на станцию Пригорье еще не вернулись на базу. Значит, вы должны захватить заложниц до их возвращения. Никто вам не будет чинить препятствий, если, повторяю, вы всё успеете сделать до появления партизан.

— Хорошо, господин подполковник, я отправляюсь немедленно.

Стакан шнапса, отсутствие партизан в Лузганках и возможность отличиться перед гестапо приободрили Хомутова.

Прискакав в Епищево, он по тревоге собрал полицаев (их набралось около сотни) и немедля повел их на хутор. Помня строгий наказ Ранкенау: никому ни слова о заложниках, Хомутов ни с кем из полицаев не поделился планами. Но, чтобы полицаи поняли необходимость такой спешки, он объявил, что партизан возле хутора нет и что до их прихода надо успеть кое-что забрать у жителей. Кстати сказать, Лузганки еще не подвергались такому разграблению, как другие деревни и хутора. Значит там было чем поживиться.

Недалеко от хутора, в лесочке, Хомутов оставил десятка два конных полицаев на случай поспешного отступления.

К хутору приближались осторожно, выслали вперед разведчиков. Те скоро вернулись — партизан, как и следовало ожидать, не было.

У крайней избы Хомутов оставил двух полицаев с пулеметом, остальным приказал поскорее выгнать на улицу всех, кто еще остался на хуторе.

Полицаи ринулись выполнять приказание с помощью пинков и прикладов. Сам Хомутов, перекинув автомат за спину, носился из избы в избу с плетью в руках. Какая-то больная женщина, которая не могла двигаться, под плеткой сказала, где живет старуха Романа Анодина. Хомутов со своим ближайшим помощником Зубарем, молодым и толстым силачом, который свободно крестился двухпудовой гирей, выгнал старуху из избы. На руках ее плакала смуглая девочка.

— А-а, партизанское отродье, попалась! — прошипел Хомутов.

— Шкура продажная, — спокойно ответила женщина, тщетно пытаясь убаюкать плачущего ребенка. — Подожди, вот доберутся до тебя сыны мои, повиснешь вниз башкой.

Хомутов стеганул ее плетью.

Задание было выполнено, но только отчасти, теперь надо было еще доставить старуху и ребенка в город. Полицаи разделились надвое — одни сгоняли жителей, орудуя прикладами, а другие вытаскивали из домов все, что попадалось под руку, и грузили на телегу. Женщины голосили, выкрикивали проклятия.

— Молчать! — орал Хомутов. — Не то спалим дотла все ваши хаты! Партизанам помогать вздумали! Ихних щенков укрывать! Все равно найдем, хоть из-под земли! Вот ты, ты и ты! — Хомутов указал на нескольких женщин с детьми на руках. — Пойдете с нами в город. Остальные по домам! Тронулись!

И вдруг грянул залп, застучали автоматы.