Дефицит

— Что, например?

— Мне пора, не хочу опаздывать.

— Ну хоть чуточку — о чем? Я не вытерплю до вечера. На какую тему хотя бы?

— Пусть всегда будет солнце, пусть всегда буду я.

— А я?

— Скажу вечером, потерпи, я больше терпел.

— Ла-адно. — Она вздохнула. — Куда ты все-таки идешь, у тебя в голосе напряжение?

— Да так, пустяки, Алла. Устал слегка.

Вышел из больницы. Вовремя он пожелал, пусть всегда будет солнце, как раз набежала туча и стало как будто уже семь вечера. До улицы Мира он доехал троллейбусом, там пешком резво еще квартал, вот и горуправление.

Вот сегодня и развяжется узел, думал он, шагая по ступенькам неторопливо, ритмично, прислушиваясь к своему сердцу. Видно, узел был стянут крепче, чем ему думалось. Прошел один марш, на повороте окно, по стеклу били струйки дождя и стекали потеки пыли, ему повезло, успел пробежать до дождя, повезет и дальше. К вечеру станет прохладнее, они с ней сядут возле окна, будут смотреть на дождь и говорить неторопливо.

В том, что следователь уже во всем разобрался, можно не сомневаться, принято, наверное, какое-то решение, Малышеву надо с ним ознакомиться, расписаться. Какой бы ни была характеристика Кереевой, Малышева она не огорчит, — так он себя настроил, не огорчаться.

Поднялся, вздохнул, пульс ровный, ритмичный, а вот и дверь с номером двадцать три и фамилия на табличке «Крухмальный Л. С.»

— Можно войти?

Из-за стола поднялся молодой, вернее, моложавый человек в сером костюме, в голубой сорочке, рыжеватый, с четким пробором, шагнул навстречу Малышеву, подал руку.

— Прошу садиться. — Указал на стул, корректно, хотя и не очень приветливо — служба, и от тона его у Малышева сразу собранность, как-никак перед ним следователь, а не артист разговорного жанра.

— Мы с вами не знакомы, Сергей Иванович, ни я у вас не бывал, слава богу, ни вы у нас. Я старший следователь горуправления Крухмальный Лев Сергеевич.

Малышев кивнул.

— А я заведующий хирургическим отделением горбольницы. Имя, отчество и фамилия вам известны.

— У нас возникла необходимость побеседовать с вами, Сергей Иванович. Это не допрос, не следствие, просто беседа, даже, можно сказать, не обязательная. Я по своей личной инициативе решил с вами встретиться.

— Спасибо за личную инициативу, Лев Сергеевич. Я готов, слушаю.

Малышев уже замечал, любезность у них особенная, она им удивительно легко дается, у врачей, к примеру, так не получается, может быть, потому, что любезность следователя не столько этикетная, сколько профессиональная, деловая, сначала он тебя усыпит вежливой формой, а потом эффектнее шарахнет неожиданным содержанием. Малышев частенько встречался с сотрудниками милиции, прокуратуры, следователями, работниками ГАИ, особенно после праздников, имел возможность понаблюдать.

— Для начала, Сергей Иванович, вернемся к нашему разговору по телефону.

— Давайте вернемся.

— Когда я спросил вас, знаете ли вы, о чем пойдет речь, вы мне ответили: догадываюсь. Скажите, о чем вы догадываетесь?

— Догадываюсь, что к вам поступила кляуза, будто…

— Кляуза? — перебил Крухмальный. — Сергей Иванович, мы обычно пользуемся нейтральными формулировками — сигнал, допустим, или там заявление. А оценку этому сигналу пли заявлению уже дает суд. Может быть, это и кляуза, может быть, даже и клевета, но — суд, а не мы с вами.

— Это именно кляуза, — подчеркнул Малышев недовольно. — Я и сам пока в состоянии определить, что к чему.

— Вы ее видели?

— Да.

— Где, у кого?

— У главного врача Кереевой.

— И что там, в этой, как вы говорите, кляузе?

— Полагаю, вы изучили ее не хуже меня.

— И все-таки, Сергей Иванович, я вас прошу. Я могу знать одну точку зрения, а у вас она совсем другая. Требуется, как известно, две стороны медали.

Крухмальный, однако, ничего не пишет и не собирается, хотелось бы знать, почему? Или он надеется, что Малышев будет ходить к нему девяносто девять раз по этому вонючему эпизоду и давать показания, пока не собьется и не поймается? Полегче, Малышев, ты не с луны упал, должен знать, что такая у них работа, спрашиваешь же ты анамнез у больного, и вопросы, бывает, задаешь нелепые, у него рези в животе, спасу нет, а ты ему — чем болел в детстве?..

— По утрам дворник подметает у нас во дворе в самое неподходящее время, когда люди идут на работу, когда ребятишек ведут в детсад, все вынуждены пыль глотать, кому это приятно?

— Понимаю-понимаю, — кивнул Крухмальный.

— Я звонил в домоуправление, просил призвать дворника к порядку, а он как мел, так и метет, ну я и взорвался, вышел и погнал его со двора вместе с его метлой.

— Понятно, терпение лопнуло.

— Вечером он явился пьяный и обмазал двери моей квартиры дерьмом. Я схватил его за шиворот и отбросил. Или надо было милицию звать?

— Я бы на вашем месте поступил бы так же.

Что же, и на том спасибо.

— Отбросил, а он руками в стекло, у нас дверь в подъезде застекленная. Порезал себе руку, кровь, пришлось мне помощь оказывать, перевязку делать. Потом он написал заявление вместе с Чинибековым, которого я выгнал из своего отделения за безобразия. Вам все понятно?

— Личные счеты?

— И счеты, и талант пакостить. Якобы Малышев жестоко избил дворника, приложили справку судмедэксперта и пошло-поехало. Вот и все мои сведения.

Крухмальный сочувственно покивал, и Малышева от его сочувствия потянуло за язык дальше:

— История выеденного яйца не стоит, но на меня подействовала, наслоились мелочь на мелочь, и я после этого инцидента загремел в больницу с кризом, давление подскочило. — «Жа-алуюсь!» — он поморщился. — Закурить можно?

— Да, пожалуйста. Вы в каком районе живете?

— В Пролетарском.

— Одну минуту, курите пока. — Он поднял трубку, набрал номер, подождал совсем немного. — Мажит? Приветствую тебя, Крухмальный. Как жена, как дети, я спрошу потом, а сейчас, что тебе известно по поводу заявления на хирурга Малышева Сергея Ивановича? Там дворник что-то написал, со свидетелем, со справкой экспертизы. — Слушал, отвернувшись от Малышева, глядя в окно. — Та-ак… та-ак… Ясно, а ему не сообщили, правильно. Все, спасибо, Мажит, привет! — Положил трубку. — Вы правы, Сергей Иванович, там действительно кляуза. — Глаза, однако, холодные, строгие, хотя полагалось бы улыбнуться с облегчением — как-никак разобрались и сделали кому надо внушение. А Малышеву должно быть стыдно, опустился до нелепых предположений. Его смутили обывательские суждения, запугали его этой кляузой и Марина, и Борис Зиновьев, и главный врач раздула, а он поддался, утратил достоинство, вздору поверил…

Одна волна схлынула, можно и успокоиться, но тут же другая волна наросла, повыше и помутнее, — зачем же его позвали сюда?

— Можно было бы мне сообщить! — сказал он с растущей досадой, чувствуя, что говорит не то, тревожно ему стало, будто пол под ним кренится, и он не знает, за что ухватиться. Зачем его пригласили на пределе любезности, для какой-такой беседы? — Разбираетесь, ковыряетесь втихомолку, а мне ни слова!

— Зачем, Сергей Иванович, сообщать вам про эту кляузу, отрывать вас от дела, мешать вашей работе? К нам порой такие сигналы поступают на честных граждан, что их расстрелять мало — они и жулики, и взяточники, и дачу строят не нетрудовые доходы, и воруют тысячами, и трех жен имеют. Мы все проверяем, обязаны. Если надо, принимаем меры, но если сигнал не подтвердился, стараемся не тревожить честных людей. Как раз на самых активных и деятельных, наделенных ответственными полномочиями, немало бывает всяких наветов, инсинуаций, с ними пытаются свести личные счеты, льют на них всякую грязь. Мы проверяем, ищем, где правда, где ложь, делаем выводы, выявляем анонимщиков, привлекаем к ответственности клеветников. А честных граждан, ставших объектом нападок, мы не оповещаем без надобности, зачем? Мы оберегаем их труд и отдых, стараемся не создавать излишней нервозности, тут мы с вами, с системой здравоохранения, можно сказать, смыкаемся. Так и в вашем случае. Разобрались. А потом, Сергей Иванович, у нас же есть закон, сравнительно новый, не все еще о нем знают — о статусе депутатов. Если раньше личной неприкосновенностью пользовались только депутаты Верховного Совета, то сейчас депутаты любого Совета, и сельского, и поселкового, пользуются личной неприкосновенностью.