Дефицит

— Ты бы не открывал Америку, Сакен, кумысом до нашей эры лечились, ты бы лучше добился, как главный хирург, чтобы все больницы снабжались кумысом.

— А где я тебе лошадей возьму?

Галина перешла с сыроедения на экстрасенсов и насела на Ваню — что думают психотерапевты? Почему высказываются в печати все, кому не лень, математики, философы, журналисты, звездочеты, а специалисты как в рот воды набрали?

— Я верю, — с вызовом сказал Ваня.

— Он верит! — воскликнул Вадим. — А где твоя материалистическая, не побоюсь этого слова, наука?

— Вера моя основана на знании, — Ваня несколько высокомерно улыбнулся. — Есть люди, наделенные огромной психической энергией, возьмите Гришку Распутина, или известных в прошлом колдунов и шаманов. Они лечили!

— Когда-то мы отвергли теорию относительности.

— Когда-то и гипноз отвергали и притом весьма умные люди, а теперь без него не обходимся, хотя материалистического объяснения, к сведению Вадима, этому явлению нет. И владеют им по-разному, у одних получается больше, у других меньше. Как и пациенты по-разному реагируют на гипноз.

— То, что они снимают боль наложением рук, — бесспорно. Но шарлатанов тьма. Надо клеймить.

— Не очень-то сейчас заклеймишь. Читатель наловчился из минуса делать плюс. Разругают кино в газете, на другой день полный кассовый сбор.

— Запретить их дороже обойдется, завалят все инстанции жалобами и заявлениями, подключат академиков, балерин, космонавтов.

— Но ведь научный эксперимент отрицает всю эту муть, сколько раз «Литературка» писала!

— Целебные прикасания неповторимы и невоспроизводимы. На них тратятся все силы психики, поэтому сеанс невозможен в эксперименте, все равно, что стрельба в воздух. Попробуйте повторить в эксперименте любовь.

— Любовь не научное понятие, это поэзия.

— Гипноз тоже поэзия, воздействие словом, волей, симпатией, силой своей животной.

— Любовь можно онаучить, лабораторию подключить к партнерам, датчики присандалить на все места и — фиксируй, есть между ними любовь или нет ее. По уровню адреналина, по вегето-сосуднстым реакциям, по зрачкам и прочее, все показатели сыграют, будьте уверены.

«Я его спрошу завтра, как он относится к гипнозу. Однако, что там за чушь с дворником, почему он ни слова ей не сказал? Если и было что, так Сакен раздул из мухи слона. Надо позвонить завтра и все выяснить…

Алла подсела к Макен, беспокоясь, что им с Бахтияром скучно в малознакомой компании. Участия в разговоре они не принимали, не могли попасть в тон и, если Макен выпила коньячку и сияла, то Бахтияр — только минеральную с пепси-колой и внимал болтовне по-трезвому внимательно, вежливо вертя головой от одного оратора к другому. Они здесь самые молодые, им еще нет тридцати, хотя уже трое детей и все мальчики — шести, семи и десяти лет, плавать они начали раньше, чем ходить. Квартира у Макен из двух комнат, в одной она с мужем, а в другой сыновья на трехэтажной кровати с лесенкой, причем вся комната оборудована как спортивный зал — канаты, шведская стенка, кольца, перекладина, Бахтияр все сам сделал. К ним уже экскурсии ходят опыт перенимать. Алла с Аленой тоже у них были и тоже восхищались, но вместе с тем Алле показалось, что они слишком много взяли на свои плечи и на детей взвалили тоже немало, смогут ли выдержать? Как бы потом не было разочарования, спада, — но так она думала от своих уже сорока лет…

— Старая интеллигенция страдала оттого, что живет лучше народа, а новая страдает оттого, что живет хуже.

— Махровый жулик, растратчик, спекулянт, а жил по гостиницам в лучших номерах.

— Сиротинин его выручает, нанял адвоката Зундиловича, не простого, а золотого. Ходит по судам и прокурорам со своей Настенькой, чтобы ему поменьше дали.

— На халяву ему дали бы лет семь-восемь, а под надзором профессора отвалят все пятнадцать.

— А у жены несчастной инсульт, рот перекосило.

— «Реве-ела бу-уря, гром шуме-ел…»

— Опять же Малышев это дело распутал.

— А ректорат представил его к ордену в честь семидесятилетия. Теперь получит.

Алле стало жалко Сиротинина. Прав был Малышев, говоря о его беззащитности. А может быть, Настенька для него опора в любом случае, даже в таком?..

— Реве-ела бу-уря, гром шуме-е-ел…

— Шумел камыш, в конце-то концов, а гром гремел!

— «Мариям Жагор орыс кызы-ы», — запел Сакен известную «Дударай», о том как русская девушка Мария, дочь Егора, полюбила казаха Дудара и сложила о своей любви песню. Вадим подхватил припев — «Дударари-дудым» — пели они, как в степи, не щадя ни своего горла, ни чужих ушей, довольно сносно исполнили, им даже похлопали, затем Вадим предоставил последнее слово виновнице торжества, — за что она хотела бы выпить?

— За счастье своих дочерей, — сказала Алла без раздумий. — Лизавета сейчас с мужем в Прибалтике, пишет — мамочка, как я скучаю по своему городу, там у нас много солнца, а здесь все дожди да тучи. Я горжусь, пишет, тем, что из Казахстана, нашу республику все уважают, у нас целина, хлеб, в недрах вся система Менделеева, у нас стартуют корабли в космос. Вот так, друзья, дети учат нас, взрослых, ценить и любить край, где мы живем. Я хочу выпить за Казахстан, где я родилась, где выросли мои дочери, за его благословенную землю и за его прекрасный, добрый и щедрый народ.

— Алла, можно, я тебя поцелую?! — воскликнул Сакен растроганно.

— Алла, ты молодец, — вполне серьезно, без всяких смешков поддержал Вадим. Вот так она урезонила их и помирила на прощанье…

Ушли гости и в квартире стало особенно тихо. Инна посадила обогатителя дремать возле телевизора и стала помогать Алле убирать со стола и мыть посуду, а заодно и продолжила тему личной жизни — как у Аллы отношения с главным инженером, на какой они стадии?

— Он мне надоел, — призналась Алла, — не знаю, как эта стадия называется.

— Ох, Алка, Алка, об Алене подумай.

— Но почему все об Алене да об Алене? А если о себе хоть раз в сорок лет — нельзя?

— Он же тебе вроде нравился?

Да, он ей нравился тем, что ухаживал за больной женой, сам измотанный, загруженный заботами комбината, все равно выкраивал время и каждый день хоть на минуту заезжал в больницу навестить жену. Болела она недолго, саркома, вот у кого действительно сошлось — бабий век сорок лет. Алла была на похоронах, видела его сыновей, старшего вызвали из армии, младший был на год старше Алены. Через сорок дней главный инженер приехал в больницу снова и сказал Алле Павловне, что намерен на ней жениться. «В доме нужна хозяйка», — он как бы нанимал ее. Нельзя сказать, что для Аллы его предложение явилось неожиданностью, хотя она его и не ждала, но такой оборот допускала, потому что пока они вместе выхаживали больную, они подружились. Но Алла не ожидала, что он так быстро придет в себя и уже через сорок дней начнет решать проблему «хозяйки дома». За все эти сорок дней он ей ни разу не позвонил, кстати сказать, будто отсиживал взаперти присужденное обрядом время. Не хочет она хозяйкой в чужой дом, когда у нее есть свой. И еще — он ни разу не спросил ее о детях.

Допустим, она переедет в его квартиру, отличную, кстати сказать, четыре комнаты в самом центре, не поедет же он к ней, из лучшей в худшую, и получится полноценная семья, два сына и две дочери, все в ажуре, но… не лежала душа, не было у нее ни волнения, ни желания что-то менять и вообще чувство не очень приятное — альянс вдовца со вдовицею, одинаковость пострадавших, оттенок какой-то несчастливый, она будет про мужа вспоминать, на кладбище ходить, он будет про жену вспоминать и тоже ходить. Во второй раз он хотел купить Аллу благодеянием, сказал, что удочерит младшую, но она опять — я подумаю, все так неожиданно и прочее. В третий раз он сказал, что у него, к сожалению, нет времени на бытовые дела, — бытовые! — он даже не пришел к ней, а все ограничивался телефоном и так требовательно говорил, будто она поставки для комбината задерживала или срывала его квартальный план, штурмовщиной ее хотел взять.