Нотариус из Шатонефа

— Предположите, что этот человек, который с такой изобретательностью, вкусом и решимостью цепляется за счастье, как он его себе представляет, вдруг испугался, что незнакомец, человек, пришедший извне, проникнет к нему, как червь в плод…

И представьте себе, что он ни в коем случае не хочет поступать вразрез со своими принципами, стремится сохранить в глазах окружающих репутацию великодушного и открытого человека… Вот что я в конце концов подумал… Мне нечего добавить… Не вижу другого объяснения этой настолько абсурдной ситуации, что порой себя спрашиваю, не сошел ли я с ума…

При этих словах он встал и принялся ходить по мастерской. Машинально выдвинул ящик письменного стола.

И вдруг вынул оттуда что-то, предмет не больше грецкого ореха, и небрежно бросил его в сторону Мегрэ.

— Ну вот! Что я вам говорил?

По всей видимости, это была редкая вещица, о которой говорил нотариус из Шатонефа, маленький кусочек слоновой кости, в котором художник из Азии сумел тонко вырезать целую сцену с шестью персонажами.

Мегрэ подержал ее на ладони, с удовольствием ощущая гладкость, отполированную десятью или двенадцатью веками.

— Теперь легко установить, кто к вам приходил.

— Вы думаете? — засмеялся молодой человек.

— Господин Мотт приходил к вам в последнее время?

— Еще вчера вечером он был здесь с тремя своими дочерьми.

— А Жан Видье?

Жерар заколебался. Казалось, последнее признание ему было тяжело сделать.

— У меня нет служанки, — вздохнул он наконец. — Каждое утро на два часа приходит женщина, чтобы убраться. Ем я в гостинице…

— Я не понимаю…

— Женщина, которая у меня убирает, Матильда, тетка Видье… Он из очень простой семьи… Даже удивительно, что он не стал слишком желчным. Мне нечего добавить… Я вас отвезу назад…

— Если позволите, я вернусь пешком…

— Как хотите… Мне все равно придется отвести их машину…

И Мегрэ оказался один на улицах Шатонефа, которые солнце в этот час разрезало на две почти равные части: с одной стороны свет и зной, и можно встретить лишь кошку или разомлевшую собаку, а с другой — тень и прохлада, и торговцы, сидящие у своих порогов.

«Что же он хотел сказать?» — спрашивал себя Мегрэ.

Намеревался ли Жерар Донаван в конце концов направить его по следу нотариуса или Жана Видье?

— В этом случае, — проворчал он, обходя крытый рынок, который был пустынен, как каток, — молодой человек еще более ловок, чем его отец…

Настолько ловок, что…

В этом деле нет ни одного трупа. Ничья жизнь, по всей видимости, не находится под угрозой. Речь идет о счастливых людях, которые яростно защищают друг от друга свое счастье, такое, как они его понимают. Однако эта борьба за радость приняла форму преступления, кражи нелепых предметов, привезенных из Китая торговцами и купленных одержимым коллекционером за большие деньги.

Что же он все-таки хотел в самом деле сказать?

И тут Мегрэ заметил, что машинально положил в карман маленький кусочек слоновой кости, который для любителей стоил несколько десятков тысяч франков.

Он остановился перед дверью между двумя каменными уличными тумбами, обильно орошенными всеми собаками квартала, и с удовольствием позвонил в колокольчик с торжественным и бархатистым звоном. Маленькая служанка открыла ему лакированную дверь, отступила, давая пройти, закрыла ее за ним и объявила:

— Все в саду…

Тем не менее Мегрэ прошел в гостиную, где, как он знал, собираются только после обеда. Он положил вещицу из слоновой кости на стол, стоящий посредине комнаты, со столешницей из зеленого мрамора с нежными прожилками.

Затем он подумал, не пойти ли в контору и не завязать ли знакомство с Жаном Видье.

3

Мегрэ был разочарован вдвойне. Он бы не смог в точности сказать, каким себе представлял Видье, но во всяком случае действительность не имела ничего общего с тем образом, который мог у него сложиться.

Несмотря на зеленые витражи, которые занимали треть окон, контора была такой же светлой, как и весь дом; стены сплошь увешаны объявлениями о продаже ферм, зданий, сельскохозяйственных орудий, инвентаря и скота. Лишь мебель пришла из другой эпохи, — высокая конторка из черного дерева, рядом с которой стоял табурет с немыслимыми ножками.

Одного взгляда, брошенного на того, кто занимал этот табурет, было достаточно, чтобы понять, что второй клерк конторы, седоватый старик в шелковой черной ермолке, даже если бы на нем не было люстриновых нарукавников, сам будто бы сошел с офорта прошлого века…

Он даже не оглянулся на вошедшего Мегрэ; напротив, Жан Видье стремительно поднялся и приветствовал его, улыбаясь, еще раз приветствовал, не зная, какую честь еще ему оказать.

— Я… — начал комиссар.

— Я знаю!.. Я знаю! Господин нотариус меня предупредил…

О чем предупредил? И как поточнее определить этого молодого человека? Он разочаровывал своей банальностью. Должно быть, он был хорошим учеником, даже примерным, и вне всяких сомнений в те времена был любимчиком учителя, который приводил его в пример.

Также несомненно, что именно ему поручались все мелкие дела в классе — наполнить стакан водой, поточить карандаши, стереть мел с доски.

«Достойный молодой человек» в полном смысле этого выражения, такого можно встретить как во главе благотворительного общества, так и в роли инструктора скаутов в летнем лагере. Кто знает? Возможно, он принимал участие в постановках любительской театральной труппы и, вне всякого сомнения, обладает красивым баритоном.

Одним словом, чистенький, приглаженный, надушенный, всегда готовый жертвовать собой, готовый приветствовать, благодарить, быть полезным и приятным.

— Было условлено, что я буду в полном вашем распоряжении… Вы позволите?

Он закончил абзац в документе и передал его своему ископаемому коллеге, показывая мимикой, что не хотел бы говорить с комиссаром в конторе.

— Вы позволите показать вам помещение? Уверен, что вас как оптового торговца лесом это заинтересует…

Они оказались в маленьком коридоре, который упирался в винтовую лестницу. Молодой человек сменил тон и сказал с меньшей уверенностью:

— Хотите, мы с вами поднимемся наверх? Патрон сейчас в саду…

И Мегрэ обнаружил, что лестница вела к входу в личный кабинет господина Мотта. Жан Видье чувствовал себя здесь как дома, указал Мегрэ на кожаное кресло, в котором он сидел раньше.

— Я предпочел бы вам сказать, господин комиссар, что с самого вашего приезда догадался, кто вы… К тому же я знал, что патрон собирался вызвать сюда частного детектива… Недавно я обнаружил здесь газеты, открытые на странице частных объявлений, где объявления детективных агентств были отмечены крестиками… Вот так-то!

Он был полностью счастлив и гордился собой! Он ни на минуту не мог вообразить, что сравнение с детективами из частных объявлений по двадцать франков за строчку нисколько не льстит Мегрэ.

— Вы видите, я играю в открытую! Я мог бы сделать вид, что поверил в эту историю с торговцем леса. Повторяю, я чистосердечен, без сомнения, даже слишком, потому что в жизни не всегда хорошо показывать свои истинные чувства…

Почему эти молодые люди с их потрясающей уверенностью так ему несимпатичны? Именно об этом спрашивал себя Мегрэ, глядя на него.

— Итак, я знаю, зачем вы здесь. И сразу четко скажу, что я об этом думаю. Господин комиссар, берегитесь! Человек, который вас вызвал, полагает, что поступил очень хорошо. Но разве он подозревает, что вы сможете обнаружить? Вы увидели счастливый дом. Что бы вы сказали, если бы его внезапно омрачила драма?

В свои звездные часы Наполеон не мог иметь более значительного вида, чем этот юноша, без зазрения совести усевшийся в кресло патрона и небрежно играющий ножом для разрезания бумаг.

Ему было не важно, что ответит собеседник, и ответит ли вообще. Он буквально лопался от собственной проницательности и, без сомнения, с утра репетировал в уме свою речь, которую наконец смог произнести, изредка кидая незаметные взгляды на стекло витрины, в котором мог видеть свое отражение.