Страница 3 из 5
– Пиво будешь? – спросил Тимлин. – Холодное. Только что вытащил его из озера.
– Сегодня опять что-нибудь вроде «Старого пердуна» или «Зеленого змия»?
– Ни то, ни другое. В чулане нашелся ящик «Будвайзера». Король всех пив, как ты, наверное, знаешь. Я его экспроприировал.
– В таком случае, с удовольствием выпью.
Тимлин поднялся кряхтя и пошел в дом, с трудом переставляя ноги. Артрит совершил внезапное вероломное нападение на его бедра, объяснил он Робинсону, и, не останавливаясь на достигнутом, решил предъявить права и на лодыжки. Робинсон никогда не спрашивал, сколько Тимлину лет. С виду – лет семьдесят пять. Его худощавое тело давало все основания предположить, что старик в свое время следил за собой и занимался спортом, но сейчас он уже терял форму. Сам Робинсон был в прекрасной физической форме, никогда в жизни он не чувствовал себя лучше, и в этом-то и заключалась злая ирония судьбы, если учесть, что у него не осталось почти ничего, ради чего стоит жить. Тимлину он точно не нужен, хотя тот всегда принимает его радушно. В это странно прекрасное лето он нужен только Гэндальфу. И это нормально, потому что пока достаточно и Гэндальфа.
Просто парень и его пес[1], подумал он.
Упомянутый пес явился из леса в середине июня, тощий и грязный, с репьями в шерсти и с глубокой царапиной на морде. Робинсон лежал в гостевой спальне (потому что не мог спать в постели, которую они делили с Дианой), страдая бессонницей из-за своего горя и глубокой депрессии, осознавая, что он медленно, но верно склоняется к тому, чтобы сдаться и покончить с этой жизнью. Еще пару недель назад он назвал бы подобный подход проявлением трусости, но с тех пор он узнал несколько неоспоримых фактов. Боль не проходит. Скорбь не проходит. К тому же жить ему в любом случае осталось недолго. Чтобы это понять, достаточно просто вдохнуть запах животных, разлагающихся в лесу.
Он услышал, как кто-то скребется в дверь, и сначала подумал, что это может быть человек. Или медведь, почуявший запах еды, хранившейся в доме. Тогда генератор еще работал, и горели садовые фонари, освещавшие двор, и когда Робинсон выглянул в окно, он увидел маленькую серую собачку. Она то скреблась в дверь, то пыталась улечься на крыльце. Когда Робинсон открыл дверь, собачка сперва отшатнулась, прижав уши к голове и поджав хвост.
– Давай заходи, – сказал Робинсон. – И быстрее, а то комаров напустишь.
Он налил в миску воды, и песик принялся жадно лакать. Потом Робинсон открыл банку консервированного рагу с солониной, и приблуда съел все подчистую. После импровизированной трапезы Робинсон попытался его погладить, надеясь, что пес его не укусит. Пес его не укусил, а облизал ему руку.
– Будешь Гэндальфом, – сказал Робинсон. – Гэндальфом Серым. – А потом разрыдался. Он пытался сказать себе, что смешон со своими слезами, но он не был смешным. В конце концов пес – живая душа. Робинсон был уже не один в доме.
– Так что там с твоим мотоциклом? – спросил Тимлин.
Они открыли по второй банке пива. Когда Робинсон допьет эту банку, они с Гэндальфом начнут собираться домой. Путь был неблизкий, как-никак две мили. Робинсон хотел выйти пораньше; с наступлением сумерек начинали зверствовать комары.
Если Тимлин прав, подумал он, то взамен кротких землю унаследуют кровопийцы. При условии, что на земле вообще останется кровь для питья.
– Аккумулятор сдох, – сказал Робинсон. А потом: – Жена взяла с меня слово, что я продам мотоцикл, когда мне исполнится пятьдесят. Она говорила, что после пятидесяти реакции уже не те, чтобы гонять на мотоцикле.
– И когда тебе исполняется пятьдесят?
– На будущий год, – ответил Робинсон. И рассмеялся над этой нелепой мыслью.
– Утром у меня выпал зуб, – сказал Тимлин. – Может быть, в моем возрасте это нормально, но…
– А крови нет, когда ходишь в сортир?
Тимлин – почетный профессор, который вплоть до прошлого года вел семинары по американской истории в Принстонском университете – говорил ему, что это один из первых признаков прогрессирующего радиационного заражения, а уж он-то знал побольше, чем Робинсон. Робинсон же знал только то, что его жена с дочерью были в Бостоне, когда яростные мирные переговоры в Женеве докатились до ядерной вспышки пятого июня, и жена с дочерью все еще были в Бостоне на следующий день, когда мир покончил с собой. Почти все восточное побережье, от Хартфорда до Майами, выгорело дотла.
– Сошлюсь на пятую поправку и промолчу, – сказал Тимлин. – А вот и твой песик вернулся. Кстати, проверь ему лапы, а то он прихрамывает. Кажется, задняя левая.
Они не нашли ни одной занозы в лапах Гэнфальфа, но когда Тимлин легонько потянул его за шерсть на крестце, оттуда вырвался целый клок. Гэнфальф, похоже, ничего и не почувствовал.
– Нехорошо, – сказал Тимлин.
– Может быть, это чесотка, – сказал Робинсон. – Или стресс. У собак так бывает: шерсть вылезает при стрессе.
– Может быть. – Тимлин смотрел на запад, на дальнюю сторону озера. – Сегодня будет красивый закат. Хотя, конечно, они теперь все красивые. Как в тысяча восемьсот восемьдесят третьем, когда извергся Кракатау. Только сейчас рвануло на десять тысяч Кракатау. – Он наклонился и погладил Гэндальфа по голове.
– Индия и Пакистан, – сказал Робинсон.
Тимлин выпрямился.
– Ну, да. А потом всем остальным тоже пришлось поучаствовать. Даже у чеченцев была парочка бомб, которые они привезли в Москву в багажниках пикапов. Как будто весь мир сознательно позабыл, у скольких стран – и группировок, черт, группировок! – были эти дуры.
– И на что эти дуры способны, – добавил Робинсон.
Тимлин кивнул.
– И это тоже. Мы слишком сильно переживали за лимит государственного долга, а наши заокеанские друзья бросали все силы на то, чтобы запретить детские конкурсы красоты и поддержать евро.
– Ты уверен, что в Канаде тоже все заражено?
– Все дело в степени заражения, как мне кажется. В Вермонте почище, чем в окрестностях Нью-Йорка, а в Канаде, возможно, почище, чем в Вермонте. Но скоро дойдет и туда. Плюс к тому, большинство из тех, кто сбежал в Канаду, они уже заражены. Заражены смертью, перефразируя Кьеркегора. Хочешь еще пива?
– Да нет, я, пожалуй, пойду. – Робинсон поднялся на ноги. – Айда, Гэндальф. Пора сжечь немного калорий.
– Завтра увидимся?
– Быть может, после обеда. Утром у меня дела.
– Что за дела, можно спросить?
– Надо съездить в Беннингтон, пока у меня в баке еще есть бензин.
Тимлин приподнял брови.
– Хочу посмотреть, нет ли там аккумуляторов для мотоциклов.
Гэндальф самостоятельно доковылял до Поворота мертвеца, хотя с каждой минутой его хромота усиливалась. Когда они добрались до поворота, пес просто уселся на землю, словно готовясь смотреть на кипящий закат, отражавшийся в озере. Закат был ярко-оранжевым, пронизанным артериями темно-красного цвета. Гэндальф скулил и лизал свою левую заднюю лапу. Робинсон сел рядом с ним, но когда первый отряд комаров вызвал массированное подкрепление, он подхватил Гэндальфа на руки и пошел дальше. Когда они добрались до дома, руки у Робинсона дрожали, а плечи болели. Если бы Гэндальф весил фунтов на десять больше – или хотя бы на пять, – Робинсон вряд ли смог бы его дотащить. Голова тоже разболелась, то ли из-за жары, то ли из-за второй банки пива, то ли подействовали оба фактора.
Трехполосная дорога, спускавшаяся к его дому, тонула в сумраке, и сам дом был темным. Электрогенератор испустил дух еще несколько недель назад. Закат уже догорал, небо стало похоже на тусклый багровый синяк. Робинсон поднялся на крыльцо и положил Гэндальфа на пол, чтобы открыть дверь.
– Давай, малыш, заходи, – сказал он.
Гэндальф попробовал встать, но быстро сдался.
Когда Робинсон наклонился, чтобы снова подхватить его на руки, Гэндальф попробовал еще раз. Он даже сумел переступить через порог, но тут же свалился набок, тяжело дыша. На стене над ними висело две дюжины фотографий людей, которых любил Робинсон, и все они были, наверное, уже мертвы. Он больше не мог даже набрать номера Дианы и Эллен, чтобы послушать запись их голосов на автоответчике. Его собственный телефон сдох вскоре после электрогенератора, но еще прежде вся мобильная связь отключилась.
1
Отсылка к одноименной повести Харлана Эллисона, где речь тоже идет о постапокалиптическом мире (примечание редакции)