Страница 10 из 17
– И эта круглая идиотка, разумеется, вы и есть. Но очень уж вы тонко шьете, чертовски тонко, прям самоедством занимаетесь. Подарок – это подарок, их не каждый день получают. Хотя, честно сказать, вы меня просто пришибли, когда сказали, сколько стоит сумочка. Я своей Беатрис подарил на именины духи за шестьдесят евро и считал, что ничего шикарней и придумать нельзя. А выходит, она могла посчитать меня скупердяем.
– И ведь я даже не поняла, какую дурость совершила, пока одна заключенная не спросила меня про сумку.
– Да ладно вам терзаться-то!
– Я обязана была подумать об этом!
– Вы, конечно, можете клясть себя, сколько вашей душеньке угодно, но если двойная жизнь кажется вам таким уж кошмарным противоречием, бросайте полицию и ступайте в адвокаты для избранной публики.
– Еще чего!
– Хорошо, тогда раздарите все, что имеете, бедным и станьте монахиней-буддисткой. А еще лучше – присоединитесь к пастве какого-нибудь пророка из телевизора.
– Вы, Гарсон, просто пень какой-то бесчувственный! Не знаю, право, почему я делюсь с вами своими переживаниями.
– Делитесь своими переживаниями? Да мне пришлось их клещами из вас вытягивать! Короче, говорите, что вам угодно, а я займусь своим супом, а то он уже остывает. Но вообще-то, как только я вижу, что вы яритесь и пребываете в нормальном для вас дурном настроении, я сразу на ваш счет успокаиваюсь. А про “пень бесчувственный” мне понравилось, обязательно подарю Беатрис; небось тоже захочет прищучить меня, когда мы снова начнем ссориться. Раз уж я не дарю ей сумки за тысячу евро, по крайней мере, подкину надежных боеприпасов.
Я едва не расхохоталась, но изо всех сил постаралась сохранить серьезную мину. Я попробовала суп. Он был чудесный. Иногда мне кажется, что Гарсон – самый настоящий пророк, которого я должна во всем слушаться, хотя он и не выступает по телевизору.
Глава 3
Не знаю, правда ли, что инспектор Сангуэса – лучший в нашем полицейском мире специалист по экономическим вопросам, но такая репутация закрепилась за ним в комиссариатах Барселоны. И теперь я могу подтвердить это: за рекордно короткий срок, как мы и просили, он подготовил для нас справку о финансовых делах покойного Сигуана. Обычно, забирая у него результаты его разысканий, я просила, чтобы он, прежде чем я их прочту, изложил мне свои выводы устно. Он, как правило, в таких случаях протестовал, однако в глубине души мне казалось, что ему льстит, когда кто-то не может обойтись без его обширнейших познаний.
– Иди к черту, Петра! – возмутился он и на сей раз. – Ну, подумай сама, какого рожна я стараюсь написать свои справки попристойнее, даже поизящнее, ежели потом все равно приходится пересказывать их тебе, словно я учитель в школе.
– А ты бы в любом случае старался писать получше, потому что просто не умеешь ничего делать плохо, – стала я льстить ему без зазрения совести, отлично зная, что только мужчина может, даже не покраснев, принять за чистую монету столь беспардонные комплименты.
– Просто мы с коллегами из кожи вон лезем, чтобы держать марку.
– И вам это удается, поверь. Ну, давай, не буду больше тебя хвалить-расхваливать, лучше скажи, что ты там нарыл.
– Слушай: с бухгалтерскими отчетами у этой фабрики вроде бы полный порядок. Спад начался за два года до смерти Сигуана, но все указывает на то, что затем дела стали налаживаться.
– А почему случился спад?
– Тут непросто поставить точный диагноз: возможно, были допущены ошибки в управлении, но они не нашли отражения в бухгалтерских бумагах; в итоге снизилось количество заказов от постоянных клиентов. Тем не менее за несколько месяцев до закрытия фабрики существенно выросло число контрактов с итальянскими заказчиками. Вполне вероятно, не погибни хозяин, дела бы пошли вверх.
– Как я слышала, китайские производители неизбежно угробят нашу текстильную промышленность – с их ценами не поспоришь, – вставил Гарсон.
– Да, и такое может быть. Фабрика Сигуана столкнулась с большими трудностями, и он пытался, как мог, разрулить ситуацию. Сократил число работников, продал несколько станков… И все как-то стало налаживаться. Повторяю, я уверен, останься он в живых, фабрика смогла бы выплыть. Он был человеком упорным, не из тех, кто покидает корабль при первых признаках бури; во всяком случае, продержался он куда дольше, чем любой другой сумел бы на его месте.
– И все было законно?
– Безусловно. Никаких фокусов вроде смены названия фирмы, чтобы не платить долгов или отчислений по социальному обеспечению. Все чисто.
– А после его смерти?
– Наследники сразу закрыли фабрику, не выставляя ее на продажу. Долгов за прежним хозяином не осталось. Было продано движимое и недвижимое имущество, этих денег хватило на полный и окончательный расчет с работниками и так далее. Даже кое-что перепало наследникам.
– А про завещание что ты можешь сказать?
– Самое обычное завещание: все должно быть поделено в равных частях между тремя дочерьми. Супруга наследует квартиру, в которой они жили, и некую сумму денег – без права претендовать на что-либо еще. Сигуан владел несколькими квартирами – они тоже были поделены между дочерьми. Завещание включало отдельный пункт относительно Рафаэля Сьерры, который был управляющим на фабрике и доверенным лицом хозяина. Насколько помню, ему причиталось двести тысяч евро. Как видишь, самое типичное завещание, ничего примечательного или оригинального.
– Итак, счета в порядке, завещание обычное… Если тут все и вправду так безупречно, мы не найдем ни одной щелки, куда нос сунуть.
– Ну уж прости! Я могу, конечно, что-нибудь нафантазировать…
И тогда в разговор вмешался Гарсон, он задал вопрос, показавшийся мне очень своевременным и полезным:
– Все там в порядке, все законно, допустим. Но у меня возник, скажем так, вопрос личного свойства: скажите, инспектор Сангуэса, а может, что-то вас все-таки удивило, ну, хоть какая-нибудь мелочь, деталь?
– Не знаю, не знаю, что тут ответить… Меня, например, удивило то, как быстро фабрика пошла в гору в последние месяцы своего существования. Но, разумеется, если упор был сделан на поиски новых зарубежных клиентов и удалось чего-то добиться в этом направлении… А еще, кстати, может показаться удивительным, что ни одна из дочерей не пожелала заняться фабрикой, но это уж точно – сугубо личное мое впечатление.
Личное впечатление. Когда оба они покинули мой кабинет, я продолжала раздумывать над этим его личным мнением. Дочери не захотели продолжить отцовское дело. На мой взгляд, ничего естественней и быть не может: кому нужно связываться с фабрикой, переживающей трудные времена, даже если якобы и наметился некоторый подъем? Совсем другое дело – Сигуан: даже в столь преклонные годы он ни за что не соглашался свернуть предприятие, открытое еще бог знает когда. И таких людей на свете немало, они обладают истинным призванием, для них предприятие – это продолжение их личности. Да, как раз этим нам и предстояло заняться – набросать хотя бы беглый психологический портрет убитого. Сразу мы этого не стали делать, потому, надо полагать, что трудно воссоздать психологию человека, которого вот уже несколько лет нет в живых. Как воскресить черты характера призрака? Однако я уже сейчас была уверена, что Сигуан не был вылеплен по старинному образцу. Овдовев, снова женился, да еще на женщине много моложе себя, нашел подходы к итальянским модельерам – короче, многое в нем свидетельствовало о желании вписаться в современность. А еще он имел дело с молоденькими проститутками – вот и черное пятно на его биографии. Росалия Пиньейро объясняла это переживаниями из-за проблем на фабрике. Странно, ведь дела там, по словам Сангуэсы, начинали налаживаться. С другой стороны, понятно, что свидетельству жены нельзя придавать первостепенного значения. На ее долю выпало публичное унижение – муж погиб в самых непристойных обстоятельствах. И что ей оставалось делать – признать, что она жила с блудливым стариком, которого тянуло в самую что ни на есть грязь? Вполне вероятно, она о его похождениях даже не подозревала, а может, у жены были свои сомнения и догадки, но зачем выносить на всеобщее обозрение то, что и на нее бросало неприятную тень? Кроме того, прошедшие годы наверняка притупили обиду или разочарование, испытанные в тот момент. Здоровый рассудок отлично умеет помогать своему хозяину: он стирает из памяти плохое и удерживает там хорошее.