Страница 76 из 90
Предгорья Монгольского Алтая, куда попали беглецы, были населены племенами, происходившими от хуннов и говорившими на тюркских языках. С этими аборигенами слились дружинники князя Ашина и наделили их именем "тюрк", или "тюркют".
Какого бы происхождения ни были те "пятьсот семейств", которые объединились под именем Ашина, между собой они объяснялись по-монгольски до тех пор, пока перипетии военного успеха не выбросили их из Китая на Алтай. Однако столетнее пребывание в тюркоязычной среде, разумеется, должно было способствовать быстрой перемене разговорной речи, тем более что "пятьсот семейств" монголов были каплей в тюркском море. Надо полагать, что к середине VI в. и члены рода Ашина, и их спутники были совершенно отюречены и сохранили следы монголоязычия лишь в литературе, которую принесли с собой.
На основании вышеизложенного видно, что происхождение тюркоязычия и возникновение народа, назвавшего себя "тюрк", "тюркют", — явления совершенно разные. Языки, ныне называемые тюркскими, сложились в глубокой древности, а народ "тюркютов" возник в конце V в. вследствие этнического смешения в условиях лесостепного ландшафта, характерного для Алтая и его предгорий. Слияние пришельцев с местным населением оказалось настолько полным, что через сто лет, к 546 г., они представляли ту целостность, которую принято называть древнетюркской народностью, или тюркютами.
А сама тюркоязычная среда в то время уже успела распространиться далеко на запад от Алтая, в страны, где жили гузы, канглы, или печенеги, древние болгары и гунны" [22].
Из текста следует, что и у тюрок, и у гурцев волк был почитаемым животным. Однако "волк" по-тюркски — "бури, каскыр", по-монгольски — "шоночино, ашина". Следовательно, эти тюркские термины не имеют связи ни со словами "гур, гурец", ни со словами "болгар, булгар, балкарец". Из чего можно заключить, что слова эти ирано-гирканского или, точнее, вандало-венедского происхождения.
Возможно, общая "причастность" к общему "предку" волку и послужила стимулом к объединению тюрок с гурцами.
"Арабский путешественник Ибн-Руста отмечал в начале X в.: "Страна славян ровна и лесиста, живут ее обитатели в лесах, и нет у них ни виноградников, ни пашни, но в малых бочонках из дерева хранят они пчел и мед…"
"Книга Большому чертежу", составленная в 1627 году, сообщает: от устья Белой по обеим сторонам вверх и ее притокам до Уральских гор "живут башкиры, а кормит их мед, зверь и рыба, а пашни не имеют"" [10].
Оба сообщения отделяют друг от друга примерно 700 лет, а изложены они так, как будто рассказывают об одном народе и написаны одним автором.
Что это? Еще одно славяно-булгарское схождение или простое (и очередное) совпадение?
Откуда у башкир эти навыки бортничества? От славян приобретенные или исконно башкирские?
Ибо:
"Промысел требовал знаний и мастерства. Правда, первый член-корреспондент Российской Академии наук Петр Иванович Рычков писал в "Типографии Оренбургской губернии" в 1762 году, что особых сложностей в работе бортников нет: "Уход за семьями прост — подготовка дупел к заселению весной и отбор меда осенью". Сын Петра Ивановича, капитан Рычков, в "Журнале и дневных записках путешествия" деликатно поправил отца, написав о Башкирии: "В числе лучших имуществ сего народа может быть содержание пчел, которыми он изобилует. Сей род прибыточной экономии исправляют они с таким искусством и расчетом, что едва ли сыщется такой народ, который бы мог их превзойти в пчелиных промыслах".
Какое искусство и какой расчет потребны бортнику?
Сошлемся на "Очерки по истории отечественного пчеловодства" (1972), автор которых — С. А. Розов — свел воедино наиболее сведущих историков прошлых веков. Дополним их также несколькими справками из других источников.
В прошлом бортник должен был уметь "лазить борти", пользуясь для этого только одним орудием — веревкой, при этом подниматься на дерево надо было отнюдь не налегке, а с набором инструментов.
Представляющие помеху на пути к цели нижние сучья срубались, а во избежание перелома борта ветром сносили вершину метрах в трех от маковки. После этого бортник уже спускался к намеченному для работы месту и укреплял здесь две веревочные петли для ног и третью, побольше — "седло".
В других краях на бортневые деревья поднимались с помощью насечек-ступенек, нарубленных в стволе топором. На ногах у бортника — шерстяные носки грубой вязки, а на шее — плетенный из жесткой кожи ремень, охватывающий также ствол. Поддерживаемый ремнем и опираясь пальцами ног в зарубки, бортник постепенно перебрасывал ремень все выше, пока не достигал цели. Здесь ремень опускали на поясницу, давая возможность обеими руками укреплять надежную подставку для ног. Стоя на ней, бортник принимался за дело, которое всюду сводилось к одному — "надлежаще" построить искусственное дупло. Давалось оно не легко, не просто и было небезопасным.
В известной "Повести о Петре и Февронии", записанной не то в XV в., не то в XVI в., героиня, будущая супруга князя Петра, "благоверная и преподобная и достохвальная княгиня Феврония, нареченная во иноческом чину Еуфросиния", говорила:
"Отец мой и брат древодельцы суть, в лесах бо от древля мед емлют, и ныне иде брат мой на таковое дело, яко лести ему на древо в высоту: через ногу о долу зрети, еще бы не отторгнуться и не лишитися живота своего".
В высоких деревьях на высоте от двух до десяти сажен в стволе иной раз долбились и две, и три борти — метр глубины и полметра вглубь.
Принимаясь долбить ствол, бортник орудовал поначалу кривым топором — должаном. Так выполнялась черновая часть работы. Справившись с ней, бортник пускал в ход копыл и пешню — долота разного устройства, затем кольцеобразный нож — стружок: долотами убиралась древесина с боков, потолка и дна, стружком заканчивалась отделка стенок, а потолок и дно борти отглаживались рашпилем.
Важнее всего было не повредить заболонь — наружные живые ткани дерева с водоносными сосудами.
С внешней средой борть сообщалась обычно с южной стороны ствола продолговатым отверстием — должеей, которая закрывалась двумя деревянными крышками — нижней и верхней. Благодаря им гнездо можно осматривать в два приема, верх и низ раздельно.
Потолок и дно борти нужно было делать с легким наклоном в сторону должен: дождь не зальет и легче выметать мусор, скопившийся на дне, а кроме того, скошенный в сторону должен потолок "работал" зимой: не давал теплому воздуху уходить наружу. Для тепла и темноты всю борть снаружи прикрывали плотным веником, а поверх него — широким куском коры, привязанным к стволу.
В устройстве летка тоже были свои хитрости: в продолбленный насквозь прямоугольник вводили деревянный конусовидный вкладыш, по бокам которого оставлялись вертикальные щели, служившие для прохода пчел.
Но не только о технической стороне дела заботился бортник. Правила устройства бортей включали и требования, так сказать, экологического порядка.
Борть полагалось сооружать близ источников воды, в которой пчелы остро нуждаются летом, учитывать господствующее направление ветров, условий подлета к гнезду.
Бортник должен был помнить и о защите сооружаемого им искусственного гнезда от куниц и дятлов, от мышей и муравьев. Против каждого из этих врагов пчелиного гнезда применялись соответствующие меры предосторожности. Для защиты гнезд от лакомых до меда медведей на нужной высоте, не слишком высоко и не чересчур низко, пониже летка, подвешивалась на веревке увесистая чурка. Чем сильнее мишка отмахнет чурку лапой, тем дальше она отлетит и тем крепче стукнет по голове непрошеного гостя…