Мегрэ в школе

Для нее это был привычный замкнутый круг. Сидя в своем кресле, Леони Бирар ежедневно принимала участие в жизни десятка семей, и если бы у нее было хорошее зрение, она могла бы разглядеть, что именно они едят.

— Вряд ли стоит говорить, что меловая черта показывает место, где она была найдена. Пятно, которое вы видите…

— Понимаю.

— Крови было не так уж много.

— Где сейчас тело?

— Его перевезли в морг Ла-Рошели для вскрытия.

— До сих пор неизвестно, кто будет ее наследником?

— Я всюду искал завещание и даже звонил по телефону ее поверенному в Ла-Рошели. Она не раз говорила ему, что собирается написать завещание, но так и не сделала этого. У него находятся на хранении документы, облигации, свидетельства на владение этим домом и на другой дом, в двух километрах отсюда.

— Таким образом, если мы ничего не найдем, ее наследницей окажется племянница. Так?

— По-видимому.

— Что говорит по этому поводу сама племянница?

— Она не рассчитывала на это. Селье не нуждаются. Они не богачи, но в их руках хорошее дело. Вы их увидите. Я, конечно, не такой знаток людей, как вы, но эти люди мне кажутся честными и трудолюбивыми.

Мегрэ стал копаться в ржавой кухонной утвари, открывал и закрывал бесчисленные ящики… Чего там только не было: пуговицы, гвозди, черепки вперемешку с катушками без ниток, шпильки, кнопки…

Он вернулся в первую комнату, где стоял старинный комод, представлявший известную ценность, и тоже выдвинул ящики.

— Вы осмотрели эти бумаги?

Лейтенант слегка покраснел, будто его уличили в провинности или поставили перед неприятной очевидностью.

У него был точно такой же вид, что и в гостинице Луи, когда Мегрэ предложил ему стаканчик белого вина.

— Это письма.

— Вижу.

— Все они десятилетней давности. Как раз в это время она была еще почтальоншей…

— Насколько я могу судить, письма эти адресованы не ей.

— Так точно. Я присоединю письма к делу. Я уже говорил об этом судье… Не могу же я сделать все сразу!..

Каждое письмо хранилось в конверте, и можно было без труда прочитать имена самых различных адресатов, в том числе имена многих женщин, включая даже двух сестер Тевенар, владелиц галантерейной лавочки.

— Насколько я понимаю, Леони Бирар, будучи почтальоншей, не доставляла всю корреспонденцию адресатам.

Он наскоро прочитал некоторые письма.

«Дорогая мамочка, я пишу тебе это письмо, чтобы сказать, что чувствую я себя хорошо. Надеюсь, что ты тоже. Мне очень нравится у моих новых хозяев, вот только старый дед, который живет вместе с ними, весь день кашляет и плюет на пол…»

В другом говорилось:

«Я встретила на улице двоюродного брата Жюля, и он очень смутился, увидев меня. Он был навеселе, и сначала я подумала, что он меня не узнал…»

По-видимому, Леони Бирар распечатывала не все письма. Она интересовалась только некоторыми семьями, в частности семействами Корню и Рато, которых было в деревне очень много.

На многих письмах были наклеены марки сената. Они были подписаны известным политическим деятелем, умершим два года назад.

«Дорогой друг, я получил ваше письмо с описанием бури, которая разрушила ваши заграждения и унесла более двухсот стоек. Я готов сделать все необходимое, чтобы денежные фонды, предусмотренные для удовлетворения жертв национальных бедствий…»

— Я навел справки, — пояснил лейтенант, — это были сосновые стойки, установленные в море и связанные друг с другом с помощью фашин. Туда запускают партии молодых ракушек, чтобы они там жирели.

При каждом сильном приливе часть этих стоек уносится в море. Стоят они дорого, так как их привозят издалека.

— А ловкие люди оплачивают эту потерю за счет государства под видом национального бедствия!

— Сенатор был очень популярен, — заметил Даньелу кисло-сладким тоном. — Он без труда добивался переизбрания.

— Вы прочитали все письма?

— Я бегло просмотрел их.

— Нет ли в них какой-нибудь зацепки?

— К сожалению, нет. Они просто объясняют, почему вся деревня ненавидела Леони Бирар. Она слишком много знала о каждом. И всем резала в глаза правду-матку. Но я не обнаружил в этих письмах ничего такого, за что можно было ее убить спустя десять лет. Большинство писем адресованы тем, кто уже давно умер, а их детей не очень-то беспокоит прошлое.

— Вы возьмете письма с собой?

— Сегодня они мне ни к чему, я могу вам оставить ключ от дома… Вы не хотите подняться наверх?

Для очистки совести Мегрэ поднялся на второй этаж.

Две комнаты, набитые старыми вещами и старой мебелью, ничего нового ему не рассказали.

Выйдя из дома, он взял ключ, который предлагал ему лейтенант.

— Что вы теперь будете делать?

— В котором часу кончаются уроки в школе?

— Утренние уроки кончаются в половине двенадцатого. Некоторые дети, живущие поблизости, уходят на завтрак домой. Ну а те, кто живет на фермах или на побережье, приносят завтрак в школу. Уроки снова начинаются в половине второго и кончаются в четыре часа.

Мегрэ вынул из кармана часы. Было десять минут одиннадцатого.

— Вы остаетесь в деревне?

— Мне нужно еще повидаться со следователем, который допрашивал сегодня утром учителя, но после полудня я вернусь.

— До скорого.

Мегрэ пожал лейтенанту руку, постоял немного на солнце, посмотрел, как легким шагом уходит лейтенант, будто сбросив с себя тяжелую ношу, и вернулся в гостиницу.

Тео, по своему обыкновению, был у Луи. В противоположном углу сидел оборванный старик бродяга с седыми всклокоченными волосами. Наливая себе вино дрожащей рукой, он равнодушно взглянул на Мегрэ.

— Вы будете у нас обедать? — спросил Луи у комиссара. — Тереза жарит кролика.

Тереза вышла из кухни:

— Любите ли вы кролика в белом вине, господин Мегрэ?

Она вышла только для того, чтобы бросить на него признательный взгляд заговорщика. Он ее не предал.

Теперь, успокоившись, она даже похорошела.

— Убирайся на кухню!

У гостиницы остановился грузовичок, и в комнату вошел человек в одежде мясника. В отличие от большинства мясников он был худ, бледен, с кривым носом и гнилыми зубами.

— Стаканчик перно, Луи, — бросил он хозяину и повернулся к глупо улыбавшемуся Тео: — Привет, старый бродяга.

Помощник полицейского едва кивнул.

— Не очень устал? Подумать только, есть же на свете такие бездельники, как ты!.. — И обратился к Мегрэ: — Так это вы, по-видимому, пытаетесь раскрыть тайну?

— Пытаюсь.

— Старайтесь. Если вам это удастся, то вас надо будет наградить.

Он обмочил свои длинные усы в стакане с вином.

— Как поживает твой сын? — спросил Тео из своего угла, лениво вытянув вперед ноги.

— Доктор считает, что ему уже можно ходить. Хорошо ему говорить — ходить! Как только мы его ставим на ноги, он падает. Доктора понимают не больше, чем помощники полицейских.

Он делал вид, что шутит, но в голосе его угадывалась горечь.

— На сегодня ты уже закончил?

— Пока нет, надо еще съездить в Бурраж.

Он заказал себе еще стаканчик, выпил его сразу, вытер усы и сказал Луи:

— Запиши это на мой счет. — Потом комиссару: — Желаю удачи!

Проходя мимо Тео, он нарочно задел его ногу:

— Ну бывай, непутевый!

Слышно было, как он завел мотор и сделал полкруга по площади.

— Его отец и мать умерли от туберкулеза, — пояснил Луи. — Сестра — в санатории, а брат находится в больнице для умалишенных.

— А сам он?

— Перебивается как может, продает мясо в окрестных селениях. Он попытался было открыть мясную лавку в Ла-Рошели и потерял на этом весь свой капитал.

— Много у него детей?

— Сын и дочка. Двое других умерли при рождении.

Сына сбили мотоциклом с месяц назад, и он до сих пор лежит в гипсе. Дочке его семь лет, она учится в школе.

— Тебе это нравится? — насмешливо спросил Тео.

— Что нравится?

— Да все это рассказывать.

— Я не говорю ничего дурного.