Мегрэ в Нью-Йорке

— Вы так думаете?

— Капитан О'Брайен говорил, что вам тоже так показалось.

— По-моему, я высказал ему свое впечатление, что Мак-Джилл ведет себя в высшей степени самоуверенно и часто высказывается за своего патрона.

— Это одно и то же.

— Не совсем.

— Идя к вам сегодня утром, я полагал, что вы с полной откровенностью скажете мне все, что думаете об этом деле. Капитан сообщил мне…

— Он что-нибудь еще говорил вам о моих впечатлениях?

— Нет, о своих. Он убежден, что у вас есть какая-то удачная мысль. Я надеялся, что, обменявшись мыслями…

— …мы придем к какому-то решению? Ну что ж! Вы ведь выслушали моего штатного клоуна.

— А вы поверили всему, что он говорил?

— Вовсе нет.

— По-вашему, он ошибся?

— Он выдумал красивый роман с любовной интригой. В данный момент Маленький Джон, Мак-Джилл, а быть может, и еще кое-кто должны здорово волноваться.

— У меня есть доказательство тому.

— Со мной поделитесь?

— Сегодня утром Мак-Джилл заказал каюту первого класса на пароходе, который отбывает во Францию в четыре часа. На имя Жана Мора.

— А вы не находите, что это вполне естественно? Молодой человек, у которого занятия в полном разгаре, внезапно уезжает из Парижа, бросает университет и едет в Нью-Йорк; папа же считает, что ему здесь делать нечего. И его отправляют туда, откуда он приехал.

— Это одна из возможных точек зрения.

— Видите ли, дорогой лейтенант, я прекрасно понимаю ваше разочарование. Вам говорили — и совершенно напрасно, — что я умный человек, который распутал известное количество уголовных дел. Мой друг О'Брайен, который любит иронизировать, должно быть, кое-что преувеличил. Так вот, во-первых, я не умен.

Забавно было видеть досаду полицейского, решившего, что над ним насмехаются; Мегрэ никогда в жизни не был столь чистосердечен.

— Во-вторых, я никогда не пытаюсь построить версию, прежде чем дело будет закончено. Вы женаты?

Льюис был озадачен столь неожиданным вопросом.

— Ну да!

— Причем, конечно, уже не первый год. И я убежден: вы считаете, что ваша жена не всегда вас понимает.

— Да, бывает и так.

— А ваша жена, со своей стороны, считает, что вы не всегда понимаете ее. И все же вы живете вместе, вместе проводите вечера, спите в одной постели, у вас есть дети… Две недели назад я слыхом не слыхал ни о Жане Мора, ни о Маленьком Джоне, не подозревал о существовании Джоза Мак-Джилла, и только вчера у одного старого калеки старуха ясновидица сообщила мне о некой Джесси. И вы думаете, что у меня могли появиться о каждом из них какие-то мысли? Я во всем этом плаваю, лейтенант. Конечно, оба мы плаваем. Но разница в том, что вы боретесь с волной, вы стараетесь плыть в определенном направлении, тогда как я плыву по течению, хватаясь то там, то сям за попавшуюся ветку. Я жду телеграмму из Франции. О'Брайен, конечно, сказал вам об этом. И так же, как вы, я жду результатов расследования, которое произвели ваши люди, поднявшие акты о смерти, разрешения на брак и так далее. А пока мне ничего не известно… Да, скажите, в котором часу отправляется пароход во Францию?

— Хотите уехать?

— Нет, хотя это было бы самое благоразумное. Погода прекрасная. За то время, что я в Нью-Йорке, это первый солнечный день. Я прогуляюсь — поеду в порт к отплытию Жана Мора, и мне будет приятно пожать руку мальчугану, с которым я имел удовольствие совершить чудесную поездку по морю.

Он встал, взял пальто и шляпу, а разочарованный полицейский нехотя закрыл записную книжку и положил ее в карман.

— Может, выпьем по коктейлю? — предложил комиссар.

— Не обижайтесь на меня за отказ, но я не пью.

В больших глазах Мегрэ мелькнул огонек. Он чуть было не брякнул: «Я мог бы в этом поклясться», — но вовремя спохватился и промолчал.

— Смотрите-ка, моего сицилийца нет на посту! Наверно, они думают, что теперь, раз Декстер куплен, нет необходимости следить за моими разъездами.

— У меня машина, комиссар. Подвезти вас?

— Нет, благодарю.

Мегрэ хотелось прогуляться. Он спокойно дошел до Бродвея, затем до улицы, где надеялся отыскать «Данки-бар». Сперва было ошибся, но потом узнал фасад и вошел в зал, в эту пору почти пустой.

В конце стойки, смакуя маленькими глотками двойную порцию виски, писал статью тот самый журналист с желтыми зубами, к которому Мак-Джилл и боксер-детектив обратились в день приезда Мегрэ. Он поднял голову, узнал Мегрэ, сделал недовольную гримасу, но все же кивнул головой.

— Пива! — заказал комиссар: в воздухе уже пахло весной, и от этого ему захотелось пить.

Он неторопливо пил пиво, как человек, у которого впереди много свободного времени.

Глава 8

Еще год назад, на набережной Орфевр, в такие минуты про Мегрэ говорили: «Патрон вошел в транс».

Непочтительный инспектор Торранс выражался грубее: «Патрон потеет». — Но это не мешало тому же Торрансу чуть ли не обожествлять комиссара.

Но и «транс», и «потеет» означало состояние Мегрэ, которое его сотрудники подмечали с облегчением. В конце концов они научились угадывать это состояние по самым неприметным признакам и даже предвидеть его приход раньше самого комиссара.

Что мог подумать такой вот Льюис о поведении своего французского коллеги в эти часы? Он, конечно, ничего бы не понял и смотрел на Мегрэ с жалостью. Даже капитану О'Брайену с его тонкой иронией, таящейся под грубоватой внешностью, — и тому вряд ли было угнаться за комиссаром.

Все это было довольно любопытно, но Мегрэ никогда не хватало любопытства в этом разобраться, пока, наконец, он не принял это свое состояние как факт, когда его описали ему до мельчайших деталей коллеги из уголовной полиции.

В течение дней, в течение недель он копался в деле, делал то, что было необходимо, не более, отдавал распоряжения, разузнавал о том и о сем, но вид у него был такой, словно все не слишком, а то и вовсе его не интересует.

Так продолжалось до тех пор, пока проблема оставалась чисто теоретической. Такой-то человек был убит при таких-то и таких-то обстоятельствах. Подозрение падает на такого-то или такого-то. В сущности, эти люди его не интересовали. Пока не интересовали. А потом внезапно, в тот момент, когда этого меньше всего ожидали и со стороны казалось, что Мегрэ обескуражен сложностью задачи, механизм приходил в действие.

Кто утверждал, что в такие моменты он словно становится грузней? Не бывший ли начальник уголовной полиции, годами наблюдавший за тем, как он работает? Это, конечно, была только шутка, но в ней заключалась немалая доля истины. Мегрэ вдруг начинал казаться еще более неповоротливым, еще более тяжеловесным. У него появлялась особая манера держать трубку, время от времени делая короткие затяжки, смотреть вокруг с отрешенным видом; на самом же деле он был целиком, поглощен работой мысли.

В конечном итоге это означало, что действующие лица драмы перестали быть для него абстрактными существами, пешками, марионетками и стали конкретными людьми.

И Мегрэ влезал в шкуру этих людей. Упорно старался влезть в их шкуру.

Разве не мог он продумать, пережить, выстрадать то, что продумал, пережил и выстрадал один из ему подобных?

Такой-то индивидуум в определенный момент своей жизни, в определенных обстоятельствах реагировал так-то и так-то, и Мегрэ, в конечном итоге, старался поставить себя на его место, вызвать у себя аналогичные реакции.

Но все это делалось неосознанно. Мегрэ не отдавал себе в этом отчета. Например, завтракая в полном одиночестве за стойкой, он считал, что он — Мегрэ и только Мегрэ.

А вот если бы он посмотрел на себя в зеркало, он увидел бы выражение лица Маленького Джона. Как раз то выражение, которое он заметил на лице у бывшего скрипача, когда тот впервые посмотрел на комиссара через полуоткрытую дверь, выйдя из самой дальней комнаты своего огромного номера в «Сент-Рейджи», из той скудно обставленной комнаты, где он устроил себе нечто вроде убежища.