Страница 84 из 89
Уже совсем близко раздаются разрывы гранат, трескотня автоматов. Что где творится — неясно, и послать некого узнать. Вдруг возле уха сипло цвякнуло, и пуля врезалась в бревно сруба. Афанасьев распластался на земле, держа автомат наизготовку. Откуда стреляют? Полежал, огляделся. Настороженная тишина. Может, шальная пуля про свистела возле уха? Нет, пули опять засвистели, стреляют в него. Слева замелькало что-то серое. Это каратели просочились к поляне. «Ах, черт! Партизаны не успели собраться. Штаб без охраны». Афанасьев вырвал зубами чеку из гранаты, привстал на секунду, швырнул в сторону серых мундиров. Взрыв. Следом метнул еще гранату. Вскочил на ноги, дал очередь, другую подлиннее и, петляя меж стволов, понесся к избе, где находился раненый командир, где имущество штаба.
А там уже бой. Десяток партизан заняли круговую оборону. Из разбитого окна невидимой плетью стегал станковый пулемет. Немцы отвечали автоматными очередями.
Афанасьев приближался к домам лесничества перебежками, осажденные заметили, прикрыли огнем. Он проскользнул в дверь, крикнул пулеметчикам:
— Будем пробиваться на южную сторону. Вы и вы оставайтесь здесь, прижмите фрицев к земле! Остальные за мной! Короткими перебежками! Командира — на плащ-палатку, волоком к зарослям.
— Стой, Илья! — тихо и властно произнес Коржевский. — Возьми мою сумку, уничтожь все: шифр, список личного состава, клички, позывные связников-подпольщиков, явки… Уничтожь при мне!
Надо было несколько секунд, чтобы вытряхнуть бумаги из сумки и поджечь их. Партизаны уже отстреливались от фашистов в упор, лес стонал от пальбы, а «максим», установленный партизанами в окне лесничества, умолк. Пулеметчик навсегда приник головой к щеке пулемета. За ручки, скользкие от крови, хватается второй номер. Вражеские пули роем врываются в выбитые окна, от стен сыплется щепа. Крыша горит. Падают один за другим партизаны, пулемет снова замолкает. Живых все меньше. Взрывы последних гранат… жидкие хлопки пистолетов… все.
В лесу еще продолжался бой, слышалась частая стрельба, а возле горящего дома лесничества голоса карателей:
— Партизанен! Гефанген гебен! Давай плен!
Из дома никто не выходил.
Вдруг в дымном окне что-то мелькнуло и тут же в проломе стены возник человек. Это — Афанасьев. Подняв над головой связку гранат, громко крикнул:
— Эй, сволочь фашистская! Я, комиссар, плюю на вас! Хотите взять живьем? А ну, выходи, кто хочет! А-а, боитесь подыхать? Все равно подохнете!
Каратели попадали, прижались к земле. Полоснула очередь. Афанасьева передернуло, он выгнулся дугой. Пули прошили его тело, но он не упал. Нет, выпрямился и последним предсмертным усилием бросил связку гранат.
Подошедший к убитому Афанасьеву видавший виды немецкий офицер был бледен. Он молча стряхнул с мундира иголки хвои, снял фуражку, вытер потный лоб.
— Фанатики… уму непостижимо! — Немного подумал, хмуро добавил: — Это не партизаны! Это — кадровые офицеры высшего ранга! Вот вам яркий пример служения отчизне! Какая сила воли! Эй вы, бросьте его в огонь!
Солдаты подтащили мертвое тело к горящему дому, и никому из партизан не пришлось увидеть, как погиб комиссар Афанасьев. И никого не осталось, кто бы мог рассказать о последних минутах отряда «Три К», о судьбе его бойцов и командиров. Отряд исчез бесследно. Весь до последнего человека.
Впрочем, кое-кто остался…
«ВЕРВОЛЬФ»[33]
Каратели долго рыскали по лесу, в озлоблении добивая всех, кто еще шевелился. Дома лесничества догорали, когда на поляне появились старшие офицеры, руководившие карательной операцией. Кто-то из солдат, заглянув в омшаник, тут же отскочил. Срывая с плеча карабин, заорал:
— Ферфлюхтер бандит! Аусштейген! Шнель![34]
— Их нихт бандит! Я сдаюсь добровольно! Их писарь, шрайбман! Их солдатен парашютно-десантных войск…
Из омшаника, окруженного немцами, вылез Варухин. Ножа, которым он так лихо работал ночью, на поясе не было, автомата — тоже: Варухина обыскали, извлекли орденское удостоверение и справку, неразборчиво подписанную, с печатью отряда. Аналогичные справки давались командованием отряда на один раз тем, кто отправлялся в деревни и села с поручениями. Варухин же сделал себе бессрочную справку, удостоверяющую, что он является писарем. Сам подписал ее, сам и пришлепнул подделанную им печать.
— Это такая форма у советских десантников? — плюнул офицер на грудь Варухина, целясь в орден.
— Меня заставили снять войсковую форму. Я расскажу вам все! Не убивайте меня, я не партизан!
— О! Ты не хочешь умереть геройски, как твои командиры? — Офицер показал на горящий дом лесничества.
Варухин уставился полными ужаса глазами на офицера.
— Так… Значит, ты хочешь быть предателем? — усмехнулся тот издевательски. — Фи, как нехорошо! Разве ты не знаешь, что за измену родине полагается наказание, смертная казнь через повеша́ние, не так ли? Нет? Ах, я ошибаюсь. По вашему кодексу — смерть через расстреляние, верно? Но мы, немцы, друзей не расстреливаем, мы их только немножко по-русски будем научить. Как несмышленый шалунишка пороть… Сними брючки и ложись!
Варухин ахнул, упал на колени.
— Не надо! Я вам пригожусь! — взмолился он.
— Нет, надо, милый… — офицер мигнул солдатам.
Двое, смеясь, подскочили к Варухину, сдернули с него штаны, повалили на землю. Один сел ему на ноги, другой — на плечи, третий принялся полосовать варухинский зад куском телефонного кабеля.
— Ой, пощадите! Ой, простите! Спаси-и-ите! — кричал Варухин под гогот карателей.
— Довольно! — приказал офицер.
Варухин тихо скулил, мокрое от слез лицо страдальчески кривилось.
— Природа любит равновесие, — важно пояснил офицер, — всыпьте ему для баланса еще по животику!
Варухина перевернули животом вверх, прижали к земле. Свистнул кабель, раздался вопль. Варухина пороли долго. Он потерял сознание. Его окатили из ведра, велели встать, одеться, офицер поднес шнапсу.
— Вот теперь будешь рассказывать все до крошки. Как это по-русски? Как на духах. Ведь писарь знает много!
Варухин подумал: «Выбора у меня нет, а погибать во имя… во имя чего бы то ни было я не вижу смысла. На это способны лишь фанатичные дураки». И он начал рассказывать. Он не просто отвечал на вопросы, а пространно повествовал и выдавал такие сведения, что офицер временами сомневался: не преувеличивает ли писарь свою осведомленность в чрезмерном старанье уцелеть? Но тут допрос был прерван событием, которого ни Варухин, ни каратели не ожидали.
Возле уцелевших сараев лесничества стоял обшарпанный пикап «мерседес», возле него в тени сидели раненые солдаты, ожидали, пока их увезут. Рядом лежало оружие, чей-то шмайссер висел на ручке открытой дверки.
Внезапно из-за машины вывернулся человек в серой немецкой форме, голова замотана бинтом. Тоже какой-то раненый. На него не обратили внимания. Офицер, сидя на табурете в тени дуба, слушал разглагольствования Варухина. Вдруг этот раненый схватил висевший на дверке пикапа шмайссер, щелкнул затвором.
— Подыхай, проклятый предатель! — крикнул он в сторону Варухина и, вскинув шмайссер, нажал курок. Раздался металлический щелчок, выстрела не последовало. Лицо раненого исказилось от ненависти и отчаянья. Он метнул шмайссером в Варухина и бросился бежать к зарослям.
Очередь настигла его у самых кустарников.
— Кто он? — спросил офицер.
— Командир разведки Максим Костылев, — пояснил с готовностью Варухин и добавил: — Фанатик…
— Последний из могикан… — поморщился офицер.
— Никак нет, това… — поперхнулся Варухин, — господин офицер! Еще группа скрывается на Маврином болоте возле села Рачихина Буда.
— О-о! Ты есть настоящий искренний молодец! — похвалил офицер.
Варухин застыл. «Что же я наделал! — ахнул он. — Там же на болоте Васса! Они же ее вместе с Байдой…»
33
Оборотень.
34
Проклятый бандит! Вылезай! Живо!