Страница 17 из 89
Партизаны жили в землянках, покрытых дерном. Под навесами стояли повозки, рядом, в связанных из жердей сараях жевали жвачку быки, похрапывали лошади. Там и сям над печурками вился дым.
Афанасьев прошелся по лагерю, осмотрел внимательно землянки, поморщился:
— Душок, однако, у вас, братцы, — козел не выдержит…
В ответ криво усмехнулись:
— Посмотрим, в каком дворце ты заживешь…
Первую неделю десантники рыли себе землянку. Делали добротно, по эскизу, начерченному Афанасьевым, старались построить лучше, чем у соседей: как-никак кадровое подразделение, а армия в любых условиях должна быть образцом для остальных. Пошла вторая неделя, а хлопоты по устройству все продолжаются. Некоторым казалось, что они чересчур затянулись, что делается много лишнего, но у Афанасьева свои соображения. Хотя его группа состоит из кадровых военнослужащих, однако единства, сплоченности в ней пока нет. В партизанском отряде тоже период становления, нет еще служб, нет штаба, зато есть много времени для безделья, а это, по мнению Афанасьева, страшнее всего. Ничто так не размагничивает бойцов, как внезапный переход от напряженной походной жизни к ничегонеделанью. Потому он и старается занять людей трудом, ибо труд, равно как и бой, объединяет.
Разведвзвод, как теперь именовалась группа десантников, жил строго по расписанию.
«Уровень цивилизации прямо пропорционален чистоте кожи», — повторял Афанасьев, и по окончании строительства землянки взвод принялся за сооружение бани. Ежедневно по два, по три часа проводилась боевая учеба: подрывное дело, маскировка, тактика действий в лесу и, конечно, джиу-джитсу. Смотреть собирались все свободные партизаны, в большинстве гражданские люди, никогда ничего подобного не видавшие. Неприученные к таким порядкам, они с недоверием приглядывались к «казарме и муштре» Афанасьева, но комиссар Купчак поддерживал его и ставил в пример. В будничных делах взвода он видел большой смысл и гордился тем, что привлек в отряд такое образцовое подразделение. Оно импонировало ему по всем статьям: и тем, что являлось частицей настоящей армии, и тем, что во главе его стоял настоящий командир. Да и мог ли Купчак оставаться безразличным, если сам прослужил в армии больше двадцати лет! Комиссар так часто хвалил разведчиков, что настроение деловой кропотливости, в котором они постоянно пребывали, начало невольно восприниматься и теми, кто раньше далек был от армии, от винтовки, от войны, у кого руки потянулись к оружию не из-за любви к нему, а по необходимости.
Однажды Коржевский вызвал Афанасьева к себе. В землянке, кроме него, сидел у стола Купчак, а в углу на нарах примостилась Васса, дочка Коржевского. Она категорически отказалась эвакуироваться в тыл, ушла с отцом в отряд.
Когда Афанасьев подходил к землянке, оттуда слышался ее заливистый смех, но стоило приоткрыть дверь, как смех тут же оборвался. Васса свела брови, еще не умеющие хмуриться, и уткнулась в какую-то потрепанную книжку.
Коржевский с нескрываемым удовольствием поглядел на подтянутого лейтенанта. Гимнастерка, истлевшая на плечах, старательно заштопана, в петлицах блестят кубики, вырезанные, по всей видимости, из крышки консервной банки, ремень туго подтянут.
— Садись, Илья Иванович, — показал Коржевский на скамейку.
Афанасьев снял пилотку, присел боком.
— Вот что, Илья Иванович, — продолжал Коржевский. — Как говорится, не сам хочу, — нужда заставляет. Придется взять у тебя двух разведчиков. Как ты на это смотришь?
— Пожалуйста! — ответил тот с готовностью. — Я и сам с ними пойду. Какое будет задание?
— Ты не понял, они нужны мне насовсем.
Афанасьев пристально взглянул на комиссара и ничего не ответил. Только взглянул. Но комиссар понял, проговорил, усмехаясь миролюбиво:
— Знаю, знаю, что ты думаешь… Комиссар давал, мол, слово не трогать бравых десантников, а…
— Ладно! — воскликнул Коржевский. — Я ваш уговор знаю и раздергивать взвод не собираюсь. Мне нужен только дед Адам, который, если уж на то пошло, такой же десантник, как и я… Зато он мужик хозяйственный и для отряда просто клад! Любому интенданту фору даст, согласен?
— Да, — кивнул Афанасьев.
— Ну и добре. А как ты смотришь на химинструктора Варухина?
— В каком смысле?
— Вообще…
Афанасьев пожал плечами:
— Не знаю, какой он химик, но разведчик из него… кхм!
Хлопнула брошенная на нары книжка. Афанасьев оглянулся, перехватил взгляд Вассы, подумал: «Не иначе моя аттестация, данная Варухину, крепко задела дочку командира. Ишь как наежилась! А почему, собственно, она берется судить о Варухине, откуда ей известно, кто такой Варухин?» И Афанасьев заявил твердо:
— Вышеупомянутый химинструктор не представляет для отряда ценности как разведчик. К тому и с дисциплиной у него…
Васса сделала энергичный протестующий жест. Коржевский покосился на нее с досадой. Афанасьев вопросительно прищурился, а Купчак покачал головой. Несколько секунд длилось натянутое молчание. Затем раздался звенящий от сдерживаемого волнения голос Вассы:
— Порочить человеческое достоинство, душевность и называть это воинским воспитанием — такое просто надо уметь!
Афанасьев даже растерялся немного от вызывающего тона Вассы, но, быстро сообразив в чем дело, постарался ввести разговор в спокойный режим.
— Ваша проницательность, Василиса Карповна, достойна, извините, лучшего применения… Лично я, видя вас неделю с небольшим, не взял бы на себя смелости утверждать, что знаю вас, а вы уже разобрались кто есть кто. Я вам просто завидую.
— Вот именно, завидуете! — воскликнула Васса. — Да! Вас от зависти распирает! Если рядом с вами способный человек выше вас на голову, вы готовы…
— Васса! — сердито прикрикнул Коржевский. — Ты что себе позволяешь? Замолчи или отправляйся гулять!
— Хорошо, я уйду, но не забывай, что ты дал слово…
— Ладно, иди, — хмыкнул Коржевский смущенно и дернул свою бороду.
Васса взяла книгу и гордо удалилась.
— Не обращай внимания, Илья Иванович, это у нее возрастное… От чересчур щедрого сердца. Для нее пока что существует только черное и белое… Пройдет со временем.
— Я так и понимаю, — ответил Афанасьев с деланной улыбкой, а сам подумал ревниво: «Какую, однако, ярую защитницу приобрел Варухин! Огонь девка! Зря только по мне молнии мечет, я вовсе не дорожу ее знаменитым подзащитным».
С той памятной ночи на полуострове Афанасьев Варухина терпеть не мог. К тому ж не было дня без того, чтоб Варухин не отколол какой-нибудь номер. Если он понадобился зачем-то командиру, пусть забирает ради бога! Афанасьев и сам подумывал не раз, куда бы спихнуть такое добро…
— Мы тут с комиссаром приняли решение, — сказал Коржевский, — пустить Варухина по химической части.
— Он вам нахимичит… — язвительно произнес Афанасьев.
— Вот видишь, Илья Иванович, ты действительно воспринимаешь его не совсем… — Коржевский, заметив усмешку, скользнувшую под усами Купчака, рассердился. — Не вижу ничего смешного. Специалистов химичить хоть пруд пруди, а вот создать горючую жидкость никого не найдешь! В бою бутылка горючей жидкости… Да что говорить! Через неделю-другую закончим комплектовку отряда и начнем действовать. Все службы должны четко работать. Так что присылай мне деда Адама немедленно. А Варухина… этот пусть пока останется в твоем взводе.
— В какой, простите, должности?
— Бойца! Рядового. А когда добудем необходимые химпрепараты, используем по специальности.
Афанасьев встал, надел пилотку, козырнул:
— Есть прислать Чубовского и оставить Варухина в должности бойца до получения химпрепаратов! Разрешите идти?
Коржевский дернул себя за бороду и, вспомнив что-то, молвил с усилием:
— Ты, Илья Иванович, того… помягче с этим Варухиным. Учитывай, так сказать… Старайся в первую очередь находить в людях хорошее и развивать… Понял?
— Так точно! Будет выполнено.
Коржевский вздохнул и отпустил командира взвода.
«Расплакался, подлец, перед дочкой командира, заскулил на свою судьбу. Меня законченным извергом изобразил. Недаром Васса так напустилась», — подумал Афанасьев о Варухине и по существу был прав, но по форме это выглядело несколько иначе. Варухин не дурак жаловаться открыто на тех, от кого зависит в какой-то мере, напротив: Афанасьева он даже подхваливал, но делал это таким образом, что впечатление о нем у Вассы складывалось совершенно отрицательное, а сам Варухин в ее глазах выглядел безответным страдальцем. Между тем хитрому «страдальцу» в общем-то жилось неплохо, чрезмерными стараниями он себя не утруждал, и, когда ему временами казалось, что его прижимают, он прибегал к испытанным приемам. Чего проще при нужде прикинуться непонятливым, туповатым простачком! Таких все жалеют, на их ошибки смотрят сквозь пальцы, не отягчая себя заботами разобраться, ошибки это или что-то другое.