Дружба. Выпуск 3

Я пробил первый слой фирна толщиной около трети метра. Под ним лежал пятисантиметровый прослой голубого льда, а еще ниже — снова фирн. Каждый слой фирна соответствовал одному году, в течение которого накапливался снег. Прослои голубого льда отвечали летним месяцам года, когда на поверхности образовывались лужи, позже замерзающие. Чем глубже, тем слои фирна становятся тоньше, плотнее и постепенно меняют окраску. С течением времени, под возрастающей тяжестью ежегодно выпадающих снегов, фирн превращается в голубой глетчерный лед.

Через час собаки имели надежную защиту. Поверх ямы мы растянули парусиновый тент, прижали его края грузом, — и в яме стало со всем уютно. Лис и Бельчик отсиживались в палатке вместе с нами.

Когда человек пережидает пургу в наглухо застегнутой палатке, ему кажется, что ветер набрасывается сразу со всех сторон. Палатка сжимается, парусина трепещет, двускатная легкая крыша прогибается так низко, что касается головы.

В палатке становится тесно, — в такие минуты даже трудно дышать. Потом, внезапно и оглушительно выстрелив, палатка мгновенно раздувается, точно стремится взвиться вверх и умчаться, оставив нас под серым, низко нависшим небом.

Тонкая снежная пыль пробивается через мельчайшие щели.

Мы сидим, наполовину забравшись в спальные мешки. В ногах устроились Лис и Бельчик. Свернувшись клубком и прикрыв носы хвостами, они лежат и не шелохнутся, но не спят. Их уши подрагивают, они тоже прислушиваются к завыванию метели.

Очень сложно во время пурги приготовить пищу, и мы обходимся одним чаем. Крутов долго разжигает примус и устанавливает его так, чтобы он не задувался. Я расстегиваю вход и, не выходя из палатки, набиваю чайник снегом. Когда через несколько минут снег растаивает, оказывается, что в чайнике воды не больше четверти. Для того, чтобы получить полный чайник воды, приходится несколько раз добавлять снег.

Не весело вылезать из теплого мешка и, выйдя из палатки, сразу же очутиться среди стремительно кружащейся снежной мглы. Но время от времени нам приходится это делать. Правда, собак мы кормим один раз в день, — этого им достаточно; но ведь надо посмотреть, не сорвал ли ветер с их ямы тент, проверить, как прочно держатся забитые в фирн металлические штыри, к которым привязаны оттяжки палатки, поправить брезент, которым укрыт груз на нарте. Двух-трех минут достаточно, чтобы снег набился во все щели одежды. Недаром полярники выворачивают карманы. Если этого не сделать, карманы будут забиты снегом. Одно нас радовало: снежный шторм принес понижение температуры.

«Быть может, это похолодание задержит наступление весны. Легче будет идти», — надеялись мы.

На третий день ветер стих, проглянуло солнце. Поверхность ледникового щита покрылась свежими застругами — вытянутыми по ветру снежными гребнями.

Я встал на лыжи. Отдохнувшие собаки рванули нарту и побежали по моим следам, в сторону моря. Но там, где край ледника подходил к озеру, путь преградили широкие трещины. Мы долго искали прохода, измучились, но не нашли. Пришлось повернуть на юг. Время от времени делались попытки пересечь зону трещин, и каждый раз безуспешно. Пришлось проститься с мыслью выйти к морю.

Оставался один путь — через ледниковый щит. Внутренние части ледника еще никем не пересекались. Мы будем первыми.

Я вынул карту и компас, прикинул, в каком направлении нужно идти, чтобы попасть в те места, где был высажен отряд Анны Сергеевны.

Внимательно присматриваясь, я скоро научился распознавать замаскированные трещины. Снежные мосты над ними чуть заметно прогибались, а цвет снега был ослепительно белым, в то время как на безопасных местах слабо голубел.

Освоившись, я пошел быстрее. Но скоро голос Крутова остановил меня:

— Собаки проваливаются!

Я поспешил к упряжке. Пересекая трещину, которую я спокойно прошел на лыжах, Серый, а за ним и Тузя проломили лапами снежный мост, оставив в нем черные зияющие дыры.

Это было самое страшное. И всё же надо идти. Я пошел еще острожнее, за мною медленно тронулась упряжка. В одном месте провалился снег под моей правой лыжей. Я быстро свернул в сторону и остановился. Крутов не успел затормозить нарту.

— Вперед! — крикнул он. Разворачивать упряжку было уже поздно.

Серый и Найда перепрыгнули провал. За ними бросился Тузя. Лис заробел, а может быть, сильный прыжок ему помешали сделать больные лапы, — на долю секунды он остановился. Этого было достаточно, чтобы собаки, прыгнувшие раньше, рванув потяг, окончательно сбили его с ног. Лис рухнул в трещину.

— Вперед, ребятки! — крикнул Крутов. — Серый, Тузя, вывози! — Собаки с хрипом налегли на лямки. Над краем трещины показалась лобастая голова Лиса, потом он закинул передние лапы и с судорожными усилиями выкарабкался наверх. Пара за парой прыгнули через трещину и остальные собаки. Переползла и нарта.

Мы остановились. Крутов снял шапку и вытер мокрый лоб. Собаки улеглись и как ни в чем не бывало стали вылизывать снег, набившийся между пальцами лап.

— Так дальше не пойдет! — заявил Крутов.

Я лег на живот у трещины. Она была около полутора метров ширины. Голубовато-сизый полумрак царил в глубине. Неровные стенки покрывались фантастическими цветами и узорами из крупных пластинчатых кристаллов инея. Потревоженные пластинки срывались, падали в глубину и там чуть слышно и сухо звенели.

Мне стало понятно, что мы ведем очень рискованную игру с опасностью.

Оставив Крутова с упряжкой, я прошел вдоль трещин в сторону моря. Скоро трещина соединилась с другой и я вернулся обратно.

Нарта была около трех метров длины. Опыт уже показал, что она может преодолеть даже полутораметровые трещины. Собаки, если они бегут быстро, также без труда перепрыгивают такое препятствие.

Я договорился с Крутовым о порядке передвижения. Осторожно и тщательно прощупывая путь, я двигаюсь вперед. Продвинувшись на двести-триста метров, я должен остановиться и подать знак. По моим следам как можно быстрее Крутов погонит упряжку.

Шел я очень медленно и как можно чаще втыкал перед собою лыжные палки, с которых снял кольца. Я пересек около десятка узких — около полуметра — трещин, благополучно перебрался через метровую, прошел еще немного, остановился и взмахнул палкой.

Крутов поднял собак, помог им стронуть нарту, крикнул, намахнул бичом и, крепко обняв одной рукой груз, сам вскочил на полоз.

Собаки чувствовали опасность и работали необыкновенно дружно.

Мне хорошо было видно, что даже Нордик и Сокол тянут с такой силой, что готовы были вырваться из лямок.

С замиранием сердца я следил за нартой.

— Вперед! — кричал Крутов. — Вперед, милые!

Собаки бегут, точно придерживаясь лыжного следа. Еще несколько минут, и Крутов запускает между копыльев остол, — тормозит. Упряжка останавливается около меня.

— Так пойдет, — говорит Крутов.

Курим, отдыхаем. Собаки лежат, горячо дышат, смотрят на нас возбужденными глазами. Снова встаю на лыжи. Вскакивает Бельчик, начинает лаять, хочет поднять упряжку.

Поверхность ледника начинает слабо повышаться, — трещин здесь нет, и я быстро прохожу до следующего понижения. Упряжка то отстает и выжидает моего сигнала, то несется с предельной скоростью и за минуту проходит то расстояние, на которое я трачу полчаса.

Наконец, впереди в голубоватой дымке проступают далекие серые скалы берега, к которому мы стремимся. Поверхность ледника ровно и плавно понижается к морю. Трещины исчезли. Собаки бегут легко и весело. Лямки Нордика и Сокола совсем не натянуты, но Крутов не обращает на это внимания. Путь такой легкий, что нарту потащили бы и четыре собаки. Я хватаю брошенный каюром конец веревки и, держась за нее, скольжу на лыжах позади нарты.

При каждом обороте колеса спица ударяет по счетчику. В окошке счетчика выступают всё новые и новые цифры. Я знаю, что утром счетчик показывал двести семьдесят километров.

Склон ледника становится всё круче и круче. Отчетливо проступает берег, за ним ровное белое поле пролива. Где-то там мы расстались с отрядом Анны Сергеевны.